Действие и смысл (О книге Чабуа Амирэджиби 'Дата Туташхиа'), стр. 3

"Маленький* народ не сможет создать своего государства, если государство это не будет необходимо человечеству или хотя бы значительной его части... Фундамент христианского государства Грузии был заложен благодаря тому, что мы взяли на себя роль крайнего бастиона христианской цивилизации на Востоке... По грузинской земле пролегли и скрестились на ней большие торговые пути..."

* Это, прошу прощения, неточность: не "маленький", а л ю б о й народ. (Примеч. В. Кожинова. )

Итак, высшее проявление нации - в своего рода служении другим народам. И эта мысль и верна, и прекрасна. Она развивается и даже разветвляется дальше, и с Сандро Каридзе кое в чем хочется спорить. Но это было бы нарушением законов восприятия художественного произведения. Если оно действительно художественное, оно есть самодовлеющий мир, который надо воспринимать как цельное бытие, не вырывая по отдельности те или иные кажущиеся сомнительными элементы.

В мире, созданном Чабуа Амирэджиби, даже те суждения героев, которые могут быть кем-либо восприняты как сделанное "задним числом" предвидение, при Непредвзятом, добросовестном восприятии предстают как вполне достоверные разговоры начала двадцатого века. Тот же Сандро Каридзе, говоря о добровольно, но все же под давлением жестоких исторических обстоятельств вошедшей в состав России Грузии, так вглядывается в будущее (по сути дела, именно в наши дни, хотя роман написан почти двадцать лет назад): "... Если появится политическая сила, которая под знаменем будущего Всероссийского государства даст народам Российской империи гарантию полного удовлетворения всех их национальных, гражданских и культурно-экономических интересов? Кому тогда будет нужна независимость и зачем?.. Сможет ли политическая мысль России предложить такой модус существования, когда освобожденные народы предпочтут сохранить единое государство? От этого зависит все, в этом корень дела".

Хотелось бы только, чтобы читатели увидели: этот смысл разлит в произведении Чабуа Амирэджиби во всей его целостности, а не только в монологах и диалогах героев.

Роман необычайно многогранен и разнообразен. Сонм его героев пополняют, как уже говорилось, многочисленные рассказчики. И в краткой статье невозможно характеризовать даже и основные образы романа и их соотношение. В конце концов внимательный читатель сам их всех увидит в их плоти и духе. Но об одном соотношении образов трудно не сказать, ибо слишком сложно и даже таинственно это соотношение. Речь идет о главных героях: двоюродных братьях Дате Туташхиа и Мушни Зарандиа, об абраге и полицейском, выдающемся сыщике.

Автор послесловия к грузинскому изданию романа, вышедшему в 1987 году, Реваз Тварадзе, пишет о Мушни Зарандиа: "Сколько бы мы ни искали, нам не удастся найти в Зарандиа такого порока, который позволил бы объявить его воплощением зла... Подобно Дате Туташхиа, он одарен почти всеми достоинствами и добродетелями..."

Но критик все же нашел один непоправимый изъян: Мушни Зарандиа "неведома любовь". А это значит, что все его добродетели - только маскировка.

Я не знаю, каков был замысел писателя, но если рассматривать образ Мушни Зарандиа объективно, дело явно обстоит сложнее.

Вполне трезвый рассказчик, граф Сегеди не раз говорит о том, что "Зарандиа самозабвенно любил Дату Туташхиа, считал его родным братом и видел трагедию в его скитальческом существовании".

Никакому сомнению не подвергаются в романе и слова Мушни Зарандиа о его любви к Грузии: "Я служу престолу лишь потому, что не вижу пока для своей родины и для своего народа лучшего настоящего и лучшего будущего. Я делаю только то, что считаю полезным моей стране. Так будет до гробовой доски. Если политики и революционеры найдут путь, который должен привести мой народ к лучшему будущему, и я в этот путь поверю, никто раньше меня не станет на их сторону".

Итак, Зарандиа по меньшей мере любит и родину, и Дату Туташхиа. И если даже он направляет руку его сына-убийцы, в этом может скрываться более темная и глубокая тайна, чем нелюбовь.

Сопоставление Даты Туташхиа и Мушни Зарандиа не столь простая и разрешимая проблема, какие предстают в "обычной" современной литературе.

Отмеченный гениальностью мыслитель Константин Леонтьев опубликовал в 1890 году свои суждения о двух графах - Алексее Вронском и Льве Толстом, ставя вопрос: "... Который из них должен быть для России дороже - сам творец или создание его гения? Великий ли романист или воин, энергический, образованный и твердый, видимо, способный притом понести и тяжкую ношу государственного дела?.. Я с этой патриотической точки зрения предпочитаю Вронского не только Левину, но и даже самому гр. Толстому. В наше смутное время, и раздражительное, и малодушное, Вронские гораздо полезнее нам, чем великие романисты и тем более, чем эти вечные "и с к а т е л и", вроде Левина, ничего ясного и твердого все-таки не находящие... Без Вронских мы не проживем и полувека... без них и писателей национальных не станет, ибо и сама нация скоро погибнет... Пошли бог России как можно больше таких знатных людей, смелых и осторожных, твердых и сдержанно страстных..."

Можно вполне представить себе грузинского мыслителя, который скажет о Мушни Зарандиа и судьбе Грузии именно так, как сказал Леонтьев об Алексее Вронском и судьбе России.

Конечно, это только одно из возможных "толкований" образа, созданного Чабуа Амирэджиби. Но высокая ценность его романа ярко проявляется и в том, что многообразие толкований возможно.

Я не сомневаюсь, что роман Чабуа Амирэджиби - замечательное творение, достойное полуторатысячелетней истории грузинской литературы.

Вадим Кожинов