В рассветный час, стр. 59
— Юзенька, вставай! Скорее! Сейчас придет полиция…
При слове «полиция» Юзефа мигом вскакивает.
— Якая полиция? — бормочет она, глядя ошалелыми глазами. — Куда яна придет?
— К Свиридовым… Там Володя — один… Надо ему помочь!
Мы с Юзефой бежим к Свиридовым. Все дальнейшее происходит с необычайной быстротой. Юзефа уносит чемодан в нашу квартиру:
— Под свою кровать запхаю!
Мы уносим какие-то бумаги, книги — все, что дает нам Володя. Работаем быстро, бесшумно — просто скользим из свиридовской квартиры в нашу и обратно.
Осмотрев опустевшие ящики письменного стола, пустой угол комнаты, где стояли чемоданы и стопки книг, Володя удовлетворенно вздыхает.
— Хорошо поработали! — говорит он. — Теперь — все. Спасибо, Юзефочка, и тебе, Сашурка, спасибо!
— Нема за что благодарить, паничику! — отзывается Юзефа. И, помолчав, задает вопрос, который ее, видимо, мучает: — Теперь уже не заберут они вас, нет?
— Ну, это неизвестно… А вы обе уходите! — приказывает нам Володя. — Уходите, пока они не пришли. Я тоже попытаюсь удрать по черному ходу.
Но уйти не удается никому из нас. В передней слышен очень сильный и продолжительный звонок, и одновременно раздается резкий стук с черного хода.
— Черт! Не успели уйти… — досадует Володя. — Юзефочка, отоприте, пожалуйста, дверь в передней, — я ведь нашу служанку погулять отпустил…
— Я откро-о-ою! — с угрозой говорит Юзефа. — Я им открою! Чтоб им крышкой гроба накрыться — и поскорее!
Пока Юзефа впускает полицию, Володя усаживает меня за столик против себя, раскладывает между нами шашечную доску:
— В поддавки, Сашурка! И — не робей, спокойно!
Обыск длится долго. Я сижу на диване рядом с Володей. Уже очень поздно — около полуночи, но мне совсем не хочется спать. Всякий сон перешибло волнение, тревога, чувство обиды за Володю и вражда к этим грубым людям, которые ворвались в чужой дом, ведут себя нагло, роются в вещах, столах и шкафах, как собаки на свалке…
Даже обезьянка Аида словно разделяет мое возмущение. Она стоит, как всегда, на рояле и от топота сапог, грохота передвигаемой мебели укоризненно кивает фарфоровой головкой. Володя молча показывает мне на Аиду, и, несмотря на всю серьезность происходящего, мы оба улыбаемся.
Володя внешне очень спокоен. Иногда он даже шутит со мной и с Юзефой. Но он так нетерпеливо смотрит на дверь, он так прислушивается к стуку редких пролеток на улице, что я понимаю: он ждет возвращения Лели, отца, Валентины. Ему хочется — мы с Юзефой это чувствуем, — чтобы они, возвратившись с бала, застали его еще хоть на несколько минут, чтобы им успеть проститься, перед тем как его уведут в тюрьму.
— В Петербурге, — негромко говорит Володя, — есть телефоны…
Да. А у нас телефонов еще нет…
Побежать бы в Офицерское собрание, разыскать там всех, сказать им, чтоб мчались сюда, скорее, скорее!.. Но ни меня, ни Юзефу полиция не выпускает из квартиры до окончания обыска.
Но вот полиция кончила свое дело. Володе дают прочитать и подписать протокол обыска.
Володя читает вслух:
— «…Ничего предосудительного при обыске не найдено…»
— А тебе судительное надо? — не выдерживает Юзефа.
Она бросает это жандармскому офицеру с враждебным укором.
Но я вдруг понимаю: Володя прочитал эти слова из протокола вслух нарочно. Чтобы я запомнила их и передала Свиридовым и Леле.
— Попрошу вас, господин Свиридов, следовать за нами! — с изысканной вежливостью обращается к Володе жандармский офицер.
Володю уводят. Мы с Юзефой бежим за ним вниз по лестнице на улицу.
Перед нашим подъездом стоят две извозчичьи пролетки. Перед тем как сесть, Володя прощается с нами. Он тепло обнимает Юзефу.
— Паничку! — шепчет она. — Я тут подушку для вас положила, — те лайдаки казали, что можно. И еще я вам положила поку… покушать…
— Не горюйте, Юзефа! Не навек расстаемся! Володя поднимает меня сильными руками и крепко прижимает к себе.
— Сашурка, сестричка моя! — И быстро мне на ухо: — Скажи всем… папе, Валентине… Леле скажи от меня… Сама знаешь что!
Двое городовых, поддерживая Володю под руки (как лакеи — барина!), подсаживают его в пролетку.
— До свиданья! — кричит он нам в последний раз.
Пролетки трогаются. Стук копыт по булыжной мостовой удаляется, затихает…
Когда снова возвращаемся в разгромленною квартиру Свиридовых, мы с Юзефой на миг смотрим друг другу в глаза.
— А каб им околеть! — выкрикивает Юзефа, как страстное желание, как молитву своему богу.
Но в передней слышны стремительные легкие шаги — в комнату вбегает Леля.
— Володя! Где Володя? — кричит она в ужасе, боясь поверить беде.
— Лелечка, его увезли…
— Совсем? — вырывается у нее криком. — А я бежала сюда! Мне вдруг так страшно стало, почему он все не идет и не идет…
— Почему ты раньше не пришла, Леля?
— Не велел он мне. Ведь тут у него собрание было. Важное… «Жди, говорит, меня на балу, я сам за тобой приду…» — И, опустившись на стул, Леля бессвязно шепчет: — Вот он, меч… над головой… И разлучили…
Со следующего утра начинаются поиски Володи, хлопоты о свидании, о передачах, об освобождении.
Папа, конечно, едет к жандармскому полковнику фон Литтену, но этот влиятельный человек, оказывается, получил к пасхе повышение: перевод в Петербург. Все хлопоты Сергея Ивановича и папы не дают никаких результатов.
Лишь через неделю Сергей Иванович узнает, что Володя содержится в Варшаве, в тюрьме, которая называется «Цитадель».
Так неожиданно горестно кончились эти незабываемые весенние каникулы.
Еще одну вещь хочу я сказать. Из беглого разговора папы с представителем студентов я узнала, что почти все студенты, даже очень нуждающиеся, получив помощь из сбора от благотворительного бала, отдали каждый свою долю на революционную работу.
Вот почему революционерам был нужен благотворительный бал! Вот чего они от него «ждали»!
Глава восемнадцатая. ЧЕРНОЕ ДЕЛО И СВЕТЛЫЙ ЧЕЛОВЕК
Когда после пасхи снова начинаются уроки в институте, я чувствую себя такой посерьезневшей, такой повзрослевшей, что ли, словно пасхальные каникулы продолжались не две недели, а два года, даже больше. Очень уж много пережито за этот короткий срок! Все время перед моими глазами стоит Володя Свиридов — и вокруг него черная туча жандармов и полиции. Я знаю: Павел Григорьевич, Володя Свиридов, Вацек и их товарищи-революционеры победят черную тучу… Но когда? Вот новый для меня вопрос. Кто ответит мне на него так же легко и понятно, как папа еще недавно объяснял мне, что такое скарлатина или почему зимой нет мух… А за этим новым вопросом встают другие, и на все хочется получить ответ.
Последние недели учебного года ползут так медленно, что вот, кажется, взяла бы хворостину и стала подгонять их, как гусей и уток. Но все-таки они ползут и приближают нас к экзаменам, а за ними — к летним каникулам. И как подумаешь, что скоро конец скуке, конец Дрыгалке с ее губками, поджатыми в ниточку, с ее пестрыми ручками, похожими на кукушечьи яйца, становится так весело, что хочется, позабыв про все серьезные вопросы, сделать что-нибудь оглушительно-глупое: подпрыгнуть, завизжать, завертеться волчком, как собака, которая ловит собственный хвост…
Но для таких шалостей сейчас совсем нет времени!
У нас теперь опять много дела: надо подтягивать двоечниц, наниматься с ними. Теперь мы уже умные, ученые: мы знаем, что это называется «действие скопом» и что это запрещено. Мы не болтаем об этом зря, мы занимаемся не в институте, а по квартирам. Нас, «преподавательниц», стало больше: не только Лида, Маня Фейгель, Варя и я, но и Тамара — она хорошо говорит по-французски, очень терпеливо и понятно объясняет все, что надо.
Дрыгалка все-таки что-то чует! Она пробовала выспрашивать, например, у Кати Кандауровой: не занимается ли Маня с отстающими ученицами? Но Катя — этот, на удивление, прямой и правдивый «ягненочек», как зовет ее Лида Карцева, — сделала глупенькое лицо и сказала: