Бал хищников, стр. 102

Эпилог

В сентябре 1988 года, почти через два года после Дня Боэски, Комиссия по ценным бумагам и биржам, наконец, выдвинула официальные обвинения против Drexel, Милкена, его брата Лоуэлла и еще четырех лиц. Хотя выводы комиссии можно было заранее предугадать, в прессе мелькали слухи (появлявшиеся не без участия группы по связям с общественностью Drexel), что доказательств у властей не хватает и дело ничем не кончится. Однако в 184-страничном заключении комиссии убедительно перечислялся весь спектр нарушений законов о ценных бумагах. Комиссия требовала применить к нарушителям самые суровые (за весь период существования законов, принятых в тридцатых годах) меры воздействия и утверждала, что обвиняемые проводили сделки с использованием закрытой информации, манипулировали курсами акций, подавали в комиссию заведомо ложные сведения с целью сокрытия настоящих владельцев акций, выпускали проспекты с искаженной информацией, фальсифицировали финансовую отчетность и обманывали собственных клиентов.

В печальном списке прегрешений особое место занимает последний пункт – обман клиентов. Хотя подобные действия возмутительны не только как вопиющее правонарушение, но и как попрание фундаментальных этических принципов, для многих это обвинение не стало откровением. В конце концов, разве Милкен не любил повторять: «Если мы не можем взять деньги с друзей, с кого мы их тогда возьмем»? И многие клиенты Drexel прекрасно знали, что Милкен давно водит их за нос. Многие знали также, что он по своему обычаю требует варранты с эмитентов – под тем предлогом, что они необходимы как «подсластитель» для размещения облигаций, – и оставляет их себе или распределяет среди приближенных в Drexel. На взгляд автора этой книги, подобная практика очевидно безнравственна и, скорее всего, противозаконна. Но в мире, сотворенном Милкеном и ему подвластном, она была истинной правдой жизни, современной финансовой версией droit du seigneur [11] накладывать руку на все, что Милкен считал своим.

Теперь всплыли новые факты мошенничества. Согласно заключению Комиссии по ценным бумагам и биржам, когда финансист Чарлз Гурвиц, председатель правления Maxxam Group (входившей в МСО Holdings), отказался платить Drexel сверхвысокие комиссионные за подготовку приобретения Pacific Lumper, Милкен неожиданно уступил. Но затем Милкен поручил Боэски покупать акции Pacific Lumper по более высокой цене, чем заявленная в тендерном предложении Maxxam. Это заставило Maxxam поднять ставку с 36 до 40 долларов за акцию. Поскольку сделка стала более дорогой, комиссионные Drexel соответственно выросли и, вероятно, даже превысили ту сумму, которую Гурвиц поначалу столь смело отказался платить.

И Wickes, как теперь тоже стало ясно, пострадала не раз. Напомним: весной 1985 года Милкен в свойственной ему манере объяснил Сиголоффу, что, если сложить акции Сола Стейнберга, самого Милкена и других, они будут фактически контролировать компанию (а поэтому подписку должна проводить Drexel, а не Salomon). Теперь из заключения комиссии следовало, что в 1986 году Милкен поручил Боэски покупать для него и Drexel акции National Gypsum до того, как будет объявлено тендерное предложение Wickes (которое готовила Drexel), а после объявления – по цене более высокой, чем указанная в предложении. В разгоревшейся борьбе за National Gypsum ставки потом взлетели еще выше, и Wickes проиграла.

Мартиролог обманутых клиентов Drexel дополняла информация, которую собрал конгрессмен Джон ДИЫПЖРЛЛ глава Подкомитета по надзору и расследованию при Комитете палаты представителей по энергии и торговле. На слушаниях в апреле 1988 года (тогда Милкен воспользовался пятой поправкой к Конституции) было установлено, что Милкен и Drexel удовлетворяли собственные корыстные интересы за счет клиентов. Выпустив проспект новой открытой долговой эмиссии и получив заказы от клиентов, Drexel либо заявляла о невозможности их выполнить, либо выполняла в уменьшенном размере. Тем временем Drexel помещала значительную часть эмиссии в высокоприбыльные партнерства Милкена, его брата и старших членов его группы. Через несколько дней, в тот момент, когда (по предположению подкомитета) скудость предложения на рынке приводила к повышению цены бумаг, Милкен и прочие продавали облигации Drexel с прибылью от двух до четырех долларов на каждые 100 долларов номинала. Drexel, в свою очередь, перепродавала их внешним покупателям с надбавкой еще в два-четыре доллара. По сведениям подкомитета, партнерства Милкена получили путем таких махинаций 936 тысяч долларов на одной эмиссии и 2,2 миллиона – на другой.

Отчетность, изученная подкомитетом, показывает, как на самом деле работала машина Милкена, как – в одной сделке за другой – Милкен ранжировал своих клиентов. Лучшие бумаги по самым выгодным ценам шли в его партнерства. Клиенты-фавориты, например First Executive и Columbia Savings&Loan, получали лучшее из оставшегося, и лишь потом наступала очередь основной массы рядовых клиентов.

В то время как подобный фаворитизм обогащал одних больше, других меньше, эмитенты только теряли. С них брали завышенные комиссионные и требовали варранты; кроме того, дополнительная прибыль, с которой Drexel продавала облигации, свидетельствовала, что их, скорее всего, можно было выпустить под менее высокую процентную ставку. В этой связи стоит напомнить о яростных спорах, регулярно происходивших между отделом корпоративных финансов в Нью-Йорке (он представлял интересы эмитентов) и отделом высокодоходных бумаг в Беверли-Хиллз (он представлял интересы покупателей), когда определялась цена сделки. Эти споры подтверждают (как разъяснил автору один инвестиционный банкир из Drexel), что Милкен действительно рассматривал свою сеть покупателей как личную клиентуру. В конце концов, именно непревзойденная способность размещать бумаги делала Милкена неподражаемым, и если Милкен эксплуатировал покупателей (в собственных корыстных целях, как ясно из предыдущего), то интересами эмитентов он пренебрегал еще больше.

Один инвестиционный банкир, участвовавший в выкупе компании совместно с Drexel, рассказал такой случай. В 1987 году на заседании совета директоров одной компании, членом которого был представитель Drexel, обсуждалось предложение вновь преобразовать ее в открытую акционерную компанию. В тот момент Drexel имела в этой компании менее 10 %. Вскоре после заседания Drexel купила крупный пакет облигаций компании, выпущенных с варрантами, продала облигации, но оставила варранты и таким образом увеличила свою долю в ее капитале до 17 %. «Если у вас в совете человек из Drexel, будьте уверены, Drexel пойдет на все ради своих клиентов, у которых есть ваши облигации, или ради собственных интересов, – заметил рассказчик. – Эти люди не имеют ни малейшего представления о фидуциарной обязанности».

Разоблаченные расследованием торговые махинации Милкена можно считать почти хрестоматийным примером монополистических злоупотреблений. Многие годы Милкен стремился контролировать все, к чему прикоснулся. Особенно важно было контролировать «мусорный» рынок – рынок, который он фактически создал и который оставался основным источником его растущего богатства и власти.

Милкен мог контролировать этот рынок, поскольку первым в него вошел, поскольку этот рынок был чисто византийским, с приватно оговоренными сделками (трейдер-трейдеру), без открытой электронной информации о текущем уровне цен. Он мог контролировать его, поскольку знал лучше всех и располагал несравненно более значительным капиталом для сделок, чем любой конкурент, и, наконец, был готов использовать любые средства, чтобы загубить конкурирующую сделку. Ни один пришелец не смел сколько-нибудь уверенно зайти в суверенные владения Милкена. А в отсутствие реальных конкурентов Милкен царил безраздельно. Даже когда этот рынок вырос до 180 миллиардов долларов, его командный пункт так и остался в уединенной, недоступной посторонним комнате на третьем этаже здания на углу бульвара Уилшир и Родео. «Майкл – вот настоящий рынок», – распевали клевреты Милкена, словно повторяя мантру, в те дни, когда Милкен, казалось, готовился завладеть всем миром. И если Милкену было суждено навсегда оставить свой бизнес, то лучшей эпитафией ему могли служить именно эти слова: «Майкл – вот настоящий рынок».