Грозовой перевал, стр. 71

Это было для юноши большим успехом. Миссис его не поблагодарила; но и тем он был доволен, что она приняла его помощь, и он отважился стать позади нее, когда она их просматривала, и даже наклонялся и указывал, что поражало его фантазию на иных старинных картинках в книгах. И его не отпугнула ее кичливая манера выдергивать страницу из-под его пальца: он только отступал на шаг и принимался глядеть не в книгу, а на нее. А она все читала или подыскивала, чего бы еще почитать. Но понемногу его вниманием завладели завитки ее густых шелковистых волос: он не мог видеть ее лица и разглядывал волосы, а она его и вовсе не видела. И, может быть, не совсем сознавая, что делает, завороженный, как ребенок свечкой, он глядел, глядел и, наконец, потрогал — протянул руку и погладил один завиток легонько, точно птичку. Как будто он воткнул ей в шею нож, — так она вскинулась.

— Сию же минуту уходите! Как вы смеете прикасаться ко мне! Что вы тут торчите? — закричала она, и в ее голосе звучало отвращение. — Я вас не выношу! Если вы близко ко мне подойдете, я опять уйду наверх.

Мистер Гэртон отодвинулся с самым глупым видом. Он сидел в углу дивана очень тихо, а она еще с полчаса перебирала книги. Наконец Эрншо подошел ко мне и шепнул:

— Зилла, не попросите ли вы, чтоб она нам почитала вслух? Мне обрыдло ничего не делать, и я так люблю… я так охотно послушал бы ее. Не говорите, что я прошу, попросите как будто для себя.

— Мистер Гэртон просит вас почитать нам вслух, мадам, — сказала я без обиняков. — Он это примет как любезность: почтет себя очень обязанным.

Она нахмурилась и, подняв голову, ответила:

— Мистер Гэртон и все вы очень меня одолжите, если поймете, что я отвергаю всякую любезность, которую вы лицемерно предлагаете мне! Я вас презираю и ни о чем не хочу говорить ни с кем из вас! Когда я готова была жизнь отдать за одно доброе слово, за то, чтоб увидеть хоть одно человеческое лицо, вы все устранились. Но я не собираюсь жаловаться вам! Меня пригнал сюда холод, а не желание повеселить вас или развлечься вашим обществом.

— Что я мог сделать? — начал Эрншо. — Как можно меня винить?

— О, вы исключение, — ответила миссис Хитклиф, — вашего участия я никогда не искала.

— Но я не раз предлагал и просил, — сказал он, загоревшись при этой ее строптивости, — я просил мистера Хитклифа позволить мне подежурить за вас ночью…

— Замолчите! Я выйду во двор или куда угодно, только бы не звучал у меня в ушах ваш гнусный голос, — сказала миледи.

Гэртон проворчал, что она может идти хоть в пекло, и принялся разбирать свое ружье. С этого часа он больше не воздерживался от своих воскресных занятий. Он и говорил теперь достаточно свободно; и она поняла, что ей приличней опять замкнуться в одиночестве. Но пошли морозы, и пришлось ей, забыв свою гордость, все чаще снисходить до нашего общества. Я, однако, позаботилась, чтобы мне больше не платили насмешкой за мою же доброту: с того дня я держусь так же чопорно, как она; и никто из нас не питает к ней ни любви, ни просто приязни. Да она и не заслуживает их: ей слово скажи, и она тотчас подожмет губы и никого не уважит! Даже на хозяина огрызается, сама напрашивается на побои; и чем ее больше колотят, тем она становится ядовитей.

Сначала, когда я услышала от Зиллы этот рассказ, я решила было оставить должность, снять домик и уговорить Кэтрин переехать ко мне. Но мистер Хитклиф так же этого не допустил бы, как не позволил бы Гэртону зажить своим домом; и я сейчас не вижу для Кэти иного исхода, как выйти вторично замуж: но не в моей власти устроить такое дело.

На этом миссис Дин кончила свой рассказ. Вопреки предсказанию врача силы мои быстро восстанавливаются, и, хотя идет еще только вторая неделя января, я располагаю через денек-другой прокатиться верхом и кстати съезжу на Грозовой Перевал — сообщу своему хозяину, что собираюсь прожить ближайшие полгода в Лондоне, а он, если ему угодно, может подыскать себе другого жильца и сдать дом с октября: ни за что на свете не соглашусь я провести здесь еще одну зиму.

Вчера было ясно, тихо и морозно. Я, как и думал, отправился на Перевал. Моя домоправительница попросила меня передать от нее записку ее барышне, и я не стал отказываться, коль скоро почтенная женщина не усматривала ничего странного в своей просьбе. Дверь дома раскрыта была настежь, но ревнивые ворота оказались на запоре, как при моем последнем посещении. Я постучался и окликнул Эрншо, возившегося у цветочных грядок. Он снял цепь, и я вошел. Юный селянин так хорош собой, что лучше и быть нельзя. Я на этот раз оглядел его с нарочитым вниманием; но он, как видно, прилагает все усилия, чтобы выставить свои преимущества в самом невыгодном свете.

Я спросил, дома ли мистер Хитклиф. «Нет, — он ответил, — но к обеду будет». Было одиннадцать часов, и я объявил, что намерен зайти и подождать, тогда он сразу отбросил свои орудия и пошел меня проводить — в роли, сказал бы я, сторожевого пса, но уж никак не заместителем хозяина.

Мы вошли вместе, Кэтрин была дома и занималась делом — чистила овощи для предстоящего обеда. Она смотрела более угрюмой и менее одухотворенной, чем тогда, когда я увидел ее в первый раз. На меня она едва взглянула и продолжала свою стряпню с тем же пренебрежением к общепринятым формам вежливости, как и тогда; в ответ на мой поклон и «доброе утро» она и виду не подала, что узнает меня.

«Вовсе она не кажется такой милой, — подумал я, — какою хочет мне ее представить миссис Дин. Красивая, спору нет, но не ангел».

Эрншо брюзгливо предложил ей унести все на кухню. «Уносите сами», — сказала она, отшвырнув, как только кончила, миску и прочее, и пересев на табурет под окном, принялась вырезывать птиц и зверушек из очистков брюквы, собранных в передник. Я подошел к ней, сделав вид, что хочу поглядеть на сад, и ловко, как мне думалось, неприметно для Гэртона уронил ей на колени записку миссис Дин. Но она спросила громко: «Что это такое?» — и стряхнула листок.

— Письмо от вашей старой знакомой, ключницы на Мызе, — ответил я, досадуя, что мой добрый поступок обнаружен, и убоявшись, как бы не подумали, что письмо написано мною самим. После такого разъяснения она рванулась было поднять листок, но Гэртон ее упредил. Он схватил его и положил в карман жилета, сказав, что письмо должен наперед просмотреть мистер Хитклиф. На это Кэтрин молча отвернулась от нас и, вынув украдкой носовой платок, незаметно приложила его к глазам, а ее двоюродный брат хотел сперва побороть в себе доброе чувство, но потом все-таки вытащил письмо и бросил на пол подле нее — со всей присущей ему неучтивостью. Кэтрин подобрала и жадно прочла; потом задала мне ряд вопросов о различных обитателях ее прежнего дома, разумных и неразумных; и, глядя в сторону холмов, проговорила, ни к кому не обращаясь:

— Хотелось бы мне поскакать туда на Минни! Забраться повыше! Ох! Я устала… мне обрыдло, Гэртон! — И она положила свою красивую голову на подоконник, не то потянувшись, не то вздохнув, и погрузилась в какую-то рассеянную грусть, не зная и не желая знать, следим мы за ней или нет.

— Миссис Хитклиф, — сказал я, просидев некоторое время молча, — вы, верно, и не подозреваете, что я ваш старый знакомый! И столь близкий, что мне кажется странным, почему вы не подойдете поговорить со мной. Моя домоправительница не устает говорить о вас и вас расхваливать; и она будет очень разочарована, если я вернусь без весточки и только доложу, что вы получили ее письмо и ничего не сказали.

Она, видно, удивилась этой речи и спросила:

— Эллен к вам благоволит?

— Да, очень, — сказал я не совсем уверенно.

— Вам придется объяснить ей, — продолжала она, — что я ответила бы на письмо, но мне нечем писать и не на чем: нет даже книжки, откуда я могла бы вырвать листок.

— Ни единой книги! — воскликнул я. — Как вы умудряетесь жить здесь без книг, позволю я себе спросить? Даже располагая большой библиотекой, я часто порядком скучаю на Мызе; отберите у меня книги — и я приду в отчаяние.