Игра с огнем, стр. 39
– Ты снова меня прогоняешь? – прошептала она, вытерев ладошкой мокрое лицо. – Но я же тебя люблю…
– Пожалуйста, замолчи! – крикнул он, сжимая голову ладонями.
– Если я уйду сейчас, я больше не вернусь. Никогда.
Он молчал. Не смотрел. Стиснул зубы и кулаки. Закрыл глаза, медленно умирая от невыносимой боли.
– Я поняла, – сказала она, путаясь в застежках белья, платья и туфель. – Ты просто трус. Ты боишься, что я могу тебя бросить. Как мать. Как Марианна… Ты даже не хочешь дать нам шанс… Но ты никогда не станешь по-настоящему свободен, если будешь жить одними страхами. Никогда!
Она бросилась вон, не разбирая дороги, царапая в кровь колени о колючие ненасытные сорняки.
Оставшись один, он позволил излиться своему отчаянию.
– Вот, оно, возмездие, – проговорил он в мокрые ладони. В тот вечер я все-таки убил себя…
Под утро Александре привиделась мать. Ее мертвое лицо было коричнево-зеленым, со следами трупных язв, с бесцветными полукружьями пустых глазниц. Она протянула иссохшую руку и грустно спросила: «Шура, где дочь твоя, Марианна?» И изо рта сочился тлен…
Александра что-то забормотала и вскочила. Подушка была мокрой от ледяного пота. Это страшное видение произвело на Александру такое впечатление, что она тотчас стала звонить дочери, но долгие гудки уходили в пустоту. А мать, превратившись в бесплотную тень, продолжала стоять в изножьи, исполнившись немой укоризны, дожидаясь крика первых петухов. И тогда Александра наспех оделась и, даже не наложив макияжа, скрыв лицо за черными очками, выскочила из дома. Предрассветный «Мерседес» долго колесил по проклятому району вокруг помпезных новостроек, ни одна из которых не совпадала с номером 15. Вконец измаявшись, она притормозила возле раннего дворника, который направил растопыренную метлу в сторону одинокой замшелой «хрущевки» в клещах убогих железных «ракушек». Пока недоверчивая Александра выясняла, не ошибся ли заспанный дворник, с противоположного края дороги, разрывая пронзительным цветом голубоватую утреннюю мглу, подъехала ярко-красная «БМВ»
– Девочка моя! Воскликнула Александра, порывисто прижимая дочь к груди. – Где ты была?
– В ночном клубе, – пробормотала растерянная Анна, не привыкшая к материнским проявлениям нежности. – А что случилось?
– Ничего. Ничего… – Александра перевела дыхание. Зловещий призрак исчез с появлением первых солнечных лучей, бороздящих серое небо. – Ты расстроена? – Она вгляделась в усталое лицо дочери. Едва ли впервые за долгие годы.
– Просто я снова проиграла…
– Пустяки, – сказала Александра, чувствуя, как тяжесть, огромная и ледяная, как надгробный камень, постепенно ее оставляет. – У нас достаточно денег.
– Да, – тускло согласилась Анна, – Это единственное, в чем у нас нет недостатка. – В ее голосе звучала горькая ирония, но Александра этого не расслышала.
– Раз уж я здесь, – заявила она, то посмотрю, как ты живешь.
– Пойдем, – вздохнула Анна. – Но вряд ли тебе понравится.
Она была права. Дом изнутри оказался столь ужасен, как и снаружи. Омерзительный подъезд, выкрашенный в убогий синий цвет, обшарпанные ступени, исписанные стены… Хорошо, хоть не пахло мочой. На лестнице попалась нечесаная старуха в халате с переполненным помойным ведром, прошамкала, едва не просыпав мусор на туфли Александры: «Здравствуй, Анечка. Как ты рано сегодня… Это твоя мама?» И принялась что-то говорить Александре, которая еле сдерживалась, чтобы не закричать. Комната дочери была крошечной, как наперсток. Темной и душной. Ветхий балкон, на который страшно ступить. В ванной на потолке – чудовищный грибок, при виде его по спине Александры пробежало стадо мурашек. «Он не кусается», – невесело улыбнулась Анна.
– Как ты можешь здесь жить?!
– Нормально, – дочь пожала плечами, сбрасывая платье. – Ты не возражаешь: я в душ?
– Но почему ты не живешь в приличном доме? – из-за двери совмещенного санузла спросила Александра.
– Так получилось, – сказала Анна, приоткрыв дверь. – Не кричи. Соседей перебудишь. У меня не было денег.
– У тебя?! Не было денег?! – Александра только что не заикаясь от возмущения.
– МОИХ денег, понимаешь? Извини, я могу, наконец, помыться? – и снова заперлась изнутри.
Александра хотела спросить дочь, чем та намерена заниматься, ведь не идти же снова в официантки, но почувствовала, что задыхается в этой убогой клетке, где все словно пропиталось запахом ее полунищей юности. Александра не могла понять, почему спираль ее жизни отбросила ее назад, к пройденному однажды витку, куда ей даже в воспоминаниях не хотелось возвращаться.
«– Мань, давай вернемся. Мы здесь чужие…»
Сцепив зубы, сглатывая застрявший в горле резиновый ком, она отворила входную дверь. Из ванной доносилось шипение струй и вой старых труб. Александра бросилась вниз по лестнице так быстро, словно боялась: вот-вот пробьют часы – и королева вновь превратится в замарашку.
Выскочив из подъезда, закашлялась, точно рыба, заглатывая ртом прогорклый воздух. Следом вышел мужичок. Из холщового мешка за спиной торчали лопата и грабли. Приподняв на лысоватой голове расхлябанный картуз, сказал с улыбкой:
– Доброго здоровьичка.
Александра молча кивнула, прижимая ладонь к ноющей груди.
– На небе – ни облачка, – жмурясь на рассвет, сказал мужичок. – Горит землица родимая. Ей тоже пить хочется…
Александра вздрогнула вдруг, точно утренний ветер донес до нее сухой горький аромат горячей степи, бедного, но такого беззаботного и счастливого детства…
– Год Сатаны – болтают, три шестерки наоборот… Брехня это. Засуху Бог нам послал во благо. Чтобы позабыли люди дрязги свои и войны да вместе собрались, напоили землицу… – Мужичонка закивал с улыбкой и, снова приподняв на мгновение замусоленный свой картуз, словил им голову и с достоинством засеменил по дорожке, загребая мысками стоптанных ботинок летний листопад.
И Александре отчего-то вспомнился отец. Вот так же каждое утро он с нехитрым обедом в торбочке за согнутой спиной, кашляя, уходил на стройку. Но всякий раз, дойдя до того места дороги, где уж после не будет его видно, оборачивался и, зная, что Шура стоит и ждет, с улыбкой махал ей худой загорелой рукой… Он всегда любил ее больше, чем сестру… А потом его не стало… И вдруг Александре подумалось, что и этот мужичок оглянется. И она замерла, пристально глядя ему вслед, отчаянно грызя безупречный ноготь. Но мужичок протиснулся между стоявшими ноздря в ноздрю иномарками – красной «БМВ» и серо-голубым «Мерседесом» – и исчез из виду. Тогда Александра очнулась, отряхиваясь от пыли десятилетий, добрела до машины, включила зажигание, выехала на перекресток, затормозив на светофоре. К переходу от общежития подтягивались, шагали на утреннюю смену сонные Золушки, на потускневших лицах которых уже не было ни макияжа, ни молодости, ни надежды…
Что-то капнуло на руль. Александра подняла глаза к зеркалу и с удивлением обнаружила, что плачет…
Глава 5
Нина Максимовна не подвела. Через некоторое время приехали спонсоры – «большие пиджаки» на веренице черных «Мерсов» и «Джипов». Все придирчиво осмотрели, пощелкали языками, сказали: «Нема базара», подмахнули нужные бумаги и укатили восвояси. На следующий день на счет клиники поступили первые деньги.
Как обычно, припозднившись, Георгий Аркадьевич возвращался с работы. В подъезде под потолком тускло горела закопченная лампочка, болтавшаяся на тонком шнуре и «честном слове». Стены представляли собой образцы наскальной живописи «гомо сапиенс» конца первого тысячелетия. «Юра+Маня=е…», «Толян – чмо», на дверях лифта – красным по синему хрестоматийное – «Бей жидов – спасай Россию». Нажимая расхлябанную кнопку лифта, Георгий Аркадьевич в который раз с грустной усмешкой подумал о парадоксе судьбы: именно он столько лет безуспешно спасает хоть немножко России. И кто только не проходил через его руки… Болезнь, как смерть, уравнивает всех. И никому тогда не приходило в голову заглянуть в его паспорт, где черным по белому значилось: «еврей». Был даже один из тех, кто нынче громко клеймит с разновеликих трибун сионистские заговоры. Эх, напомнить бы ему о жесточайшей посталкогольной депрессии…