Марийкино детство, стр. 31
– Хорошо, – неторопливо сказал красногвардеец, – тут у меня есть ещё один ордерок. Сапожник Филатов и девять душ семейства.
Докторша, рыдая, ушла в комнаты.
– Чего ж вы тут стоите? Вот чудаки! – сказал красногвардеец, высунувшись на площадку.
Поля с Марийкой несмело вошли в переднюю. Марийке казалось, что они пришли в чужой дом. Она даже с каким-то любопытством осмотрела вешалку, зеркало и оленьи рога над зеркалом, точно видела всё это в первый раз.
Между тем красногвардеец обошёл всю квартиру, не выпуская из рук винтовки и топая сапогами по натёртому воском полу. Он; видно, нисколько не боялся доктора и шумно отворял одну дверь за другой. Вот он распахнул дверь столовой. Марийка увидела Лору, которая сидела за роялем и играла гаммы. Красногвардеец обвёл взглядом большую комнату, оклеенную цветными обоями с золотым багетом, фаянсовые тарелки на стенах, дубовый буфет, заставленный вазами, рыжую девочку в бархатном платье, которая встала из-за раскрытого рояля.
– Эту, что ль, комнату будете занимать? – обернулся он к Поле, топтавшейся за его спиной.
– Да нет же, разве можно! – испугалась Галя и робко взглянула на доктора. – Вы, Григорий Иванович, не сердитесь… Дайте нам по-хорошему швейную комнатку, маленькую, что возле ванной. Нам с Марийкой много не надо.
Через десять минут Катерина, поджав губы, выносила из швейной комнатки свои иконы и узелки. Она оставила в комнате только один стул с продавленным сиденьем и деревянную полочку, прибитую к стенке.
В тот же вечер докторша приказала Катерине забрать стул и полочку.
– Чтобы там ни одного гвоздя моего не осталось! – кричала она в коридоре.
Катерина пришла с молотком и начала, отдирать от стенки полочку, которая никак не поддавалась. В конце концов полочка разлетелась на мелкие куски, и Катерина унесла три дощечки и гвоздь, вытащенный из стенки.
С Полей она не разговаривала: она не могла ей простить своего переселения из уютной швейной комнатки.
В эту ночь Поля с Марийкой спали на полу, на старом тюфяке, выпрошенном у дворника. Утром Поля пошла на вокзал перебирать мороженую картошку.
Каждый день она возвращалась в пять часов и приносила паёк – пять фунтов мокрой картошки в мешке и кусок липкого ржаного хлеба.
– Ну, теперь мы, Марийка, с голодухи не пропадём, – говорила она, – картошка и хлеб есть – значит, продержимся.
– Маслица бы ещё достать, – мечтала Марийка.
– Погоди, дочка, будет у нас и маслице. Переживём, перетерпим трудное время. Враз ничего не делается…
Первое время Марийка сидела в комнате, притаясь как мышь. Она боялась выйти в коридор. Когда хотелось пить, она долго прислушивалась, не ходит ли кто поблизости, и если было тихо, она на цыпочках пробиралась в ванную комнату и пила там прямо из никелированного крана с надписью: «холодная». Она боялась доктора и в особенности докторши.
Марийка перестала бегать на улицу, потому что у них с матерью не было ключей от дверей. Она боялась, что, если она выйдет погулять хоть на минутку, докторша тем временем выбросит их вещи и не пустит больше в квартиру.
Доктор, пожалуй, сердился на них меньше, чем докторша и Катерина. Один раз Марийка слышала, как он сказал в столовой:
– Оставьте их в покое. Выло бы хуже, если б к нам вселили рабочее семейство с полдюжиной ребятишек.
Доктор даже начал разговаривать с Полей. Встретив её как-то на лестнице, он спросил, где она работает и сделала ли себе прививку против брюшного тифа. Но докторша всё ещё злилась. В коридоре поминутно хлопали двери. Это докторша то и дело их затворяла, чтобы «не подслушивали».
Когда вечером Поля приходила с работы и разжигала плиту, чтобы сварить картошку, Елена Матвеевна кричала, что напустили полную квартиру дыма и что она не потерпит таких издевательств со стороны разных нахалок.
Докторша теперь сама стряпала обед и постоянно толкалась на кухне возле плиты рядом с Катериной. Поле так не хотелось заходить на кухню, что она складывала свою мороженую картошку в котелок и посылала Марийку поставить его к дворничихе в печку.
Лоре строго запретили разговаривать с Марийкой.
Последнее время она почему-то не ходила в гимназию. Скучная, она бродила по пятам за матерью и хныкала: «Мама, что мне делать?» А то вдруг принималась бегать сломя голову по коридору взад и вперёд. Один раз Лора на всём бегу распахнула дверь швейной комнаты и с хохотом промчалась дальше.
Поля с Марийкой понемногу приводили свою комнату в порядок.
Саша-переплётчик дал Поле раскладную койку, два стула и большой ящик из-под макарон, который мог отлично заменить стол. Ящик Поля; поставила у окна и накрыла его вышитым полотенцем. На окно она повесила белую занавеску.
Марийка долго не могла привыкнуть к мысли, что у них с матерью есть собственный угол.
Когда она немного осмелела и начала выходить во двор, она каждый раз, задравши голову смотрела на своё окно, где за оттаявшим стеклом виднелся край белой занавески.
Из нескольких десятков окон одно принадлежало Марийке, и она мечтала о том, как летом она будет сидеть у раскрытого окна и пускать вниз мыльные пузыри.
Проснувшись утром, Марийка первым делом принималась за уборку. Она старательно обметала пыль и мыла пол. Кончив уборку, Марийка становилась возле порога и любовалась своей комнатой.
Непросохший пол блестел, он был тёмно-вишнёвого цвета. На ящике, покрытом чистым полотенцем, красовался синий кувшин. Весенний солнечный луч преломлялся сквозь стекло кувшина, и казалось, что полотенце горит синим пламенем. Марийка гордилась своим кувшином – ведь это была самая красивая вещь в их комнате, если не считать Полиных серебряных часов, висевших на гвоздике у постели.
КТО НАМ ДАСТ-ПОДАСТ…
Марийка так полюбила свою комнату, что первое время ей даже и не хотелось никуда выходить. Она часами сидела возле ящика, покрытого полотенцем, и рисовала картинки или вырезывала кружевные салфетки из старых газет. Когда ей хотелось есть, она придвигала к себе котелок с варёным картофелем и, не выпуская ножниц из рук, принималась жевать холодную, круто посоленную картошку.
В передней звонили больные. Катерина бегала на кухню за горячей водой, в столовой звенела посуда, кто-то приходил, уходил, а здесь, в швейной комнатке, было так спокойно, тихо, что было слышно, как тикают висевшие на гвоздике часы. Хотя теперь Марийке не нужно было прислушиваться к каждому окрику из барских комнат, но она долго ещё по привычке вздрагивала и кидалась к дверям, когда слышала голос доктора: «Горячей воды!»
Но вот на дворе немного потеплело. Марийка опять начала бегать к Стэлле и горбатой Вере. Один раз она даже осмелилась привести их к себе в гости. Улучив минутку, когда докторши не было дома, она провела девочек через кухню. Катерина начала было ворчать:
– Бродят здесь… Грязь натаскивают… Покоя нет!…
Стэлла не растерялась.
– Простите, что потревожили… – сказал она улыбаясь. – Мы не к вам, а к вашим квартирантам… Чего ты её боишься? – накинула она на Марийку, когда они вошли к ней в комнату. – Ты теперь не девочка на побегушках, нечего тебе на задних лапках перед ними плясать.
– Я и не пляшу, – оправдывалась Марийка.
Она ни за что на свете не призналась бы Стэлле, что боится Катерины не меньше, чем докторши.
Несколько раз Марийка встречала на дворе Лору. Лора растеряла всех своих подруг. Ванда и Ляля Геннинг уехали, а гимназия была закрыта, и гимназистки сидели по домам.
Марийка пробовала заговорить с Лорой, но та всякий раз отворачивалась и, передёрнув плечами, отходила в сторону.
Иногда во двор выходил Сутницкий. Он очень постарел, даже брови у него поседели. Сутницкий шёл прямо к старому дворнику и начинал кричать на него за то, что тот плохо убирает тающий снег. Дворник без шапки стоял на крыльце и почтительно выслушивал Сутницкого. А когда старик уходил, дворник и жильцы над ним смеялись. Ведь Сутницкий давно уже не был хозяином дома.