Марийкино детство, стр. 28
Катерина с грохотом опустила утюг на самоварную конфорку и фыркнула:
– Как же, так я и побежала!… Кто место берегёт, тот по собраниям не шляется.
– Вольному воля, – сказала Максимовна, приподнимаясь с табуретки, – а ты, Поля, к семи часам приходи.
После ухода Максимовны Марийка начала приставать к матери:
– Мама, и я с тобой пойду.
– Выдумаешь тоже! Вон лучше тарелки перетирай, а то мне одной не справиться.
В половине седьмого кухня была уже чисто прибрана, пол вымыт, кастрюли начищены и расставлены по полкам. Поля надела свой парадный плюшевый жакет и хотела уже идти, но в эту минуту в кухню заглянула Елена Матвеевна.
– Поля, быстренько ставь тесто для пончиков. Сейчас придут Дорошевичи. Куда ты это так нарядилась?
– На собрание иду. А тесто, Елена Матвеевна, пусть Катерина поставит.
– Ах, Поля, ты ведь сама знаешь, что у Катерины пончики всегда пригорают! И что это вдруг за собрание? Господи, уже и за кухарок, взялись!
– Уж как хотите, а я пойду.
Поля повернулась и вышла из кухни. Марийка опрометью кинулась за ней.
– Мама, мама, возьми меня с собой!
Поля махнула рукой:
– Ну, иди! От тебя ведь не отвяжешься.
Вот и кинематограф «Модерн».
Они вошли внутрь. Марийка ещё никогда здесь не бывала. Она увидела множество зеркал, мягкие диванчики и пальмы. Под потолком висела люстра в виде кораблика.
– Сколько много народу, мама! Неужели это всё кухарки?
Поля пожала плечами. Она не думала, что в городе так много кухарок.
– А вот и наши, – обрадовалась Поля, увидев на одном из диванчиков в углу Максимовну и горничную Сутницкого Франю.
– Чего девчонку притащила? Чай не для забавы нас сюда собрали! – строго сказала Максимовна…
Поля только махнула рукой – пускай, мол; а Марийка спряталась за её спину. Она боялась толстой усатой Максимовны; от которой пахло табаком.
– Только я сюда собралась идти, – рассказывала Поля женщинам, – вдруг наша-то на кухню явилась: «Пеки, Поля, пончики». А я прямо так и говорю: «Поедите, барыня, и Катерининых пончиков». Повернулась и ушла. Наша-то и осталась с разинутым ртом…
– А чего с ними церемониться? – сказала Франя. – Они вон с нами не нежничают. Выжмут всё здоровье и на улицу выкинут, как собаку. Ладно, теперь и мы, кастрюльницы, за ум возьмёмся.
Прозвучал звонок, все прошли в зал. Там было полутемно и холодно. Перед белым полотном экрана поставили длинный стол и стулья. За столом разместились пять мужчин и одна стриженая женщина в белой блузке с мужским галстуком.
Марийка так и подскочила на месте. За столом сидел Саша-переплётчик, а стриженая женщина была Анна Ивановна, та самая Анна Ивановна, которая умела печатать на машинке.
Марийка начала подмигивать Саше и даже помахала ему рукой, но он, видно, её не замечал.
Когда все заняли места и в зале утихло, Анна Ивановна вышла вперёд и сказала:
– Дорогие товарищи! Городская организация большевиков приветствует в вашем лице всех освобождённых женщин!
В зале захлопали в ладоши.
Потом вышел мужчина. Он говорил долго. Марийка нечаянно заснула, прислонившись к плечу матери. Её разбудил ужасный шум. Она вздрогнула и открыла глаза. Женщины вскакивали с мест, кричали и размахивали руками.
– Отменить слово «барыня»! Нету больше барынь!
– Чтоб был день отдыха раз в неделю!
– Пускай они нам на «вы» говорят. Всю жизнь тыкают, надоело!…
Потом вышла к столу какая-то нянька и начала рассказывать, что ей уже три года и четыре месяца не платят жалованья. Она плакала и требовала, чтобы за неё заступилась советская власть.
После няньки взяла слово Анна Ивановна.
Она сказала, что все горничные, кухарки и няньки должны вступить в свой профсоюз.
– Товарищи женщины, – закончила Анна Ивановна, – но вы и сами не плошайте, не будьте покорными и забитыми, энергично отстаивайте свои права. Помните, что рабоче-крестьянская революция победила, что на страже ваших интересов стоит партия большевиков, а за нашей партией стоят миллионы рабочих, крестьян и солдат…
С собрания Поля возвращалась вместе с Максимовной и двумя незнакомыми кухарками. Всю дорогу они говорили о том, что теперь всё пойдёт по-другому, что все прислуги запишутся в свой союз и будут требовать от хозяек юбки и фартуки.
Был уже час ночи. Никогда ещё Марийка не возвращалась домой так поздно. Вот и дом Сутницкого. Старый дворник отворил им калнтку, громыхая ключами. У доктора во всех окнах темно. Кухонная дверь на замке. Поля тихонько постучалась. Прошла минута, другая, третья – никто не подходил. Поля вздохнула и снова осторожно постучала. Марийка топталась рядом. Она захныкала, наткнувшись в темноте на мусорное ведро. Ей хотелось спать. Наконец им отворила дверь злая, растрёпанная Катерина, которая стояла на пороге в одной рубашке.
– Шляются… спать не дают!… – пробормотала она со злостью.
На кухонном столе возвышалась груда грязных тарелок. Поля молча покрыла тарелки полотенцем, погасила свет и начала раздеваться. Марийка уже прикорнула возле стенки.
«НЕДЕЛЯ БЕДНОТЫ»
В кухне было темно и жарко. В плите потрескивала тлеющая солома.
Марийка только что пришла со двора. Она разделась, повесила сушиться на верёвку мокрые варежки и взяла с полки кусок лепёшки. Сухая, пережаренная лепёшка так хрустела у неё на зубах, что казалось – этот хруст может разбудить мать.
Потом Марийка подбросила в плиту охапку соломы. Пламя вспыхнуло и на секунду осветило кусок выбеленной стенки и большого чёрного таракана на ней.
Достав из шкафчика книгу, Марийка присела у раскрытой, дверцы. Чтобы различить мелкие буквы, она должна была придвинуться так близко к огню, что он едва не обжигал её щёки.
«Зима была суровая, – читала Марийка. – Саре часто приходилось ходить с поручениями в плохой одежде и рваных башмаках…»
«Совсем как мне», – подумала Марийка.
«…Бывали и такие дни, когда туман непроницаемой стеной окутывал весь город и фонари горели с утра до ночи; тогда Лондон напоминал Саре тот день, когда она несколько лет назад, прижавшись к отцу, ехала в пансион мисс Минчин…»
В кухню кто-то вошёл, зацепившись за половик.
– Тьфу, чёрт! – сказал из темноты голос Катерины. – Поля, вставай. Во дворе обыск. Сейчас к нам придут. Григорий Иванович велели вещи прятать.
– Чего? Какой там обыск? – хрипло спросила из-за занавески Поля.
– «Неделя бедноты». У буржуев золото и другие лишние драгоценности забирают. Идём скорее, наша-то на стенку от страха лезет, боится за свой каракуль…
Марийка бросила книгу и побежала вслед за матерью.
Столовую тускло освещала коптилка.
Елена Матвеевна и доктор вынимали из буфета серебро, заворачивали его в салфетки и чулки. Из раскрытых дверей детской слышался плач Лоры.
– Мама, мне страшно, зажги огонь!…
– Марийка, сходи к Лоре, разве ты не слышишь, что она плачет! – прикрикнула Елена Матвеевна.
Марийка вошла в тёмную детскую. Протянув руки вперёд и зажмурив глаза, она ощупью стала пробираться к Лориной кровати.
– Кто здесь? – спросила Лора.
– Это я, Марийка.
– Поди сюда, мне страшно.
Прижавшись друг к другу, девочки сидели на кровати. Марийка поджала ноги под себя – ей казалось, что на полу что-то шевелится и шуршит.
– Лора, ты слышишь, как на полу кто-то копошится? Кто бы это был?
– Не знаю. А вдруг кто-нибудь забрался сюда в темноте? Ну нет, это, наверно, кот.
Сквозь незатворенные двери было видно, как в соседней комнате Поля и Катерина связывали бельё в узлы и передвигали зачем-то буфет. Огромные тени шевелились на стенках. Доктор вошёл в столовую из передней и сказал:
– Сейчас будут здесь. Они уже у Сутницкого. Забрали все драгоценности и персидский ковёр.
– О господи, что с нами будет? – заплакала Елена Матвеевна. – Куда же мне спрятать каракулевый сак?
Доктор наклонился и что-то зашептал ей на ухо.