Марийкино детство, стр. 16
Марийка оглянулась.
За спиной у неё стояла Стэлла. Оскалившаяся, с растрёпанной чёлкой, она была похожа на злую, взъерошенную кошку. Она ничего не говорила, а только смотрела на Лялю, не мигая своими пристальными чёрными глазами. И это было гораздо страшнее, чем если бы она ругалась.
Все дети с визгом бросились врассыпную, и только один Мара, как всегда, не успел удрать.
Стэлла схватила его за шиворот и всё так же молча надрала ему уши.
Потом она подтолкнула его в спину коленкой, и он, широко расставив руки, спотыкаясь, полетел по двору, да так быстро, как не бегал никогда в жизни.
Возле самого своего крыльца Мара упал животом на кучу песка и только тут догадался зареветь.
А Стэлла кому-то погрозила кулаком и, опустив голову, пошла к дому.
Она села на крыльцо и от злости стала стучать по ступеньке каблуками и скручивать жгутом свой носовой платок.
Марийка на цыпочках подошла к Стэлле.
– Они всё врут… Ты их не слушай, – сказала она тихонько.
– Нет, не врут, – сказала Стэлла, не глядя на Марийку.
Марийка так и ахнула:
– Ну?… А за что ж это его?
– Дура! – закричала Стэлла. – Как ты не понимаешь? Ведь это представление, это нарочно!
Марийка не слишком-то ясно понимала, что такое «представление», но зато она хорошо поняла, что Ляля с Вандой зря обидели Стэллу.
– Ну я ж и говорю, что они дуры, – успокоительно сказала она. – А Маре-то, Маре-то как здорово ты солдатского хлеба задала! Будет помнить!
Стэлла приподнялась и посмотрела на кучу песка, возле которой всё ещё топтался и всхлипывал Мара.
Она вдруг громко засмеялась и схватила Марийку за руку:
– Пойдём ко мне орехи щёлкать.
Марийке нужно было отнести домой лавровый лист для ухи, но она побоялась рассердить Стэллу и пошла к ней щёлкать орехи.
«КЕМ Я БУДУ?»
Марийка часто забегала к дочке клоуна.
Каждый раз, как она подходила к двери Патапуфа, она ещё издали слышала топот и прыжки. Можно было подумать, что в комнате клоуна скачут и возятся несколько человек, хотя там никого не было, кроме Стэллы.
Последнее время Стэлла всё реже и реже выходила во двор.
Тяжело дыша и обливаясь потом, она каждое, утро проделывала по двадцать пять стоек на руках, и двадцать пять мельниц, и двадцать пять флик-фляков.
«И как ей это не надоест! – думала Марийка, глядя на жёлтые ладони Стэллы, с которых никогда не сходили мозоли, натёртые гимнастическими кольцами. – Сама занимается, ведь её никто не подгоняет…»
Марийке вспоминалась Лора, которая сидит за низеньким столиком и зевает над раскрытыми тетрадками.
Лора занималась не каждый день, а через день. К ней ходила старенькая учительница. Услышав её звонок, Лора всякий раз убегала в ванную и запиралась там на крючок. Учительница по полчаса простаивала перед дверью ванной, то упрашивала Лору, то пугала её доктором. Лора выходила из засады только в том случае, если ей обещали, что сегодня она не будет писать диктовку. С занятиями по музыке бывало ещё хуже: один доктор мог заставить Лору сесть за рояль на пятнадцать минут, чтобы отбарабанить гаммы.
Иногда, глядя на Стэллу, Марийка тоже начинала кувыркаться или ходить на руках.
– Ты очень способная, – говорила Стэлла. – Хочешь, я попрошу папу, чтобы он с тобой занимался?
Однажды, соскочив с колец после удачно сделанного упражнения, Стэлла сказала Марийке:
– Знаешь что? Ты непременно должна учиться у папы акробатике. А когда ты выучишься, мы будем выступать втроём: папа, ты и я. Мы будем называться «Три Сольди три» или «Три Стэллио», Это хорошо получится на афише…
Вдруг девочки услышали какой-то странный звук, похожий на чиханье.
Это Патапуф, лежавший на кровати, давился от смеха.
– Папка, противный! Ты зачем подслушиваешь! – закричала Стэлла.
– Поди сюда, чудовище, я тебя поцелую, – сказал Патапуф.
Тут Марийка в первый раз услышала, как Патапуф смеётся.
Вернувшись в этот вечер домой, Марийка спросила у Поли:
– Мама, а кем я буду?
Поля месила тесто для пирога.
– Чего? – переспросила она, не поняв.
– Ну, кем я буду, когда вырасту большая? Стэлла будет акробаткой, Лора говорит, что она будет картины рисовать, а я кем буду?
Тесто в квашне сильней зачмокало под руками Поли.
– Подсыпь муки, – сердито приказала она Марийке.
Марийка взяла со стола мешочек с мукой и начала подсыпать в квашню.
– Хватит! Всю муку вытряхнула! – закричала Поля.
Марийка удивлённо посмотрела на мать. Она не понимала, почему это Поля так рассердилась.
– Известно, не генеральшей будешь, – вдруг заговорила Поля, – в горничные или в кухарки пойдёшь. Вот присматривалась бы, как Катерина гладит и кружева стирает. Со стиркой да с крахмалом горничным лучше платят. А то, может, удастся на портниху выучиться. Если кто в ученицы возьмёт…
Марийке вспомнилась портниха Шурочка, которая по целым неделям шила докторше белье и переделывала старые платья. Это была маленькая женщина с унылым, испуганным лицом, на котором во всю щёку расплылось огромное родимое пятно. С утра и до позднего вечера Шурочка не выходила из «швейной комнаты». Когда Марийка пробегала мимо, она видела, как Шурочка быстро вертит ручку машинки, или ползает по полу над газетными выкройками, или торопливо ест, поставив тарелку, на край швейной машинки и даже не сняв с пальца напёрстка.
Нет! Уж лучше в горничные или в кухарки пойти.
Марийка задумалась. Она представляла себе, как она вырастет большая и будет носить такой же, как у Поли, передник, испачканный в муке и масле. Может быть, ей даже придётся служить в кухарках у Лоры. Она будет варить суп в этой же самой кастрюле с отломанной ручкой и спать за занавеской с синими петухами.
«Иди, тебя барыня зовёт!» – скажет ей горничная. Она придёт в спальню и станет у порога, заложив руки под фартук, а Лора, высунув голову из-под шёлкового одеяла, прикажет: «Марийка, сготовь на обед бульон с пирожками и биточки в томате».
Нет, она, пожалуй, назовёт её не Марийкой, а Марией: «Мария, смотри, чтоб не подгорело!…»
А что, если и в самом деле поступить в цирк? Надо только почаще делать разные упражнения, чтобы руки и ноги стали гнуться в разные стороны, как у Стэллы.
– А ну-ка, попробую сейчас сделать стойку-берёзку!
Когда Поля вошла в кухню, она увидела, что Марийка стоит вверх ногами и что вся стенка измазана следами Марийкиных босых пяток.
– Да что ж это такое! – закричала Поля, – Не ребёнок, а горечко одно!…
В ЦИРКЕ
В одно из воскресений Стэлла сказала Марийке:
– Попроси мать, чтобы она отпустила тебя сегодня вечером. Ты пойдёшь с нами в цирк.
Чуть только стемнело, Марийка надела своё праздничное платье-татьянку, начистила башмаки и вышла во двор подождать Стэллу. Ей долго пришлось слоняться под окнами, пока Стэлла наконец не вышла из дома и не окликнула её:
– Марийка, пора!
Клоун Патапуф уже шагал через двор с чемоданом в руке, Марийка и Стэлла, взявшись за руки, побежали вдогонку.
Они пересекли бульвар, прошли узкий переулочек и вышли на городскую, площадь посреди площади возвышался полотняный купол цирка Шапито. У входа в цирк горечи разноцветные лампочки. Возле кассы толпилась публика. Мороженщики, продавцы кваса и варёной кукурузы расхваливали свой товар. Мальчишки топтались у кассы, перешёптывались и жадно смотрели на входную дверь.
Патапуф, Стэлла и Марийка обогнули кассу и остановились возле маленькой брезентовой дверцы, висевшей на кожаных петлях. Патапуф дёрнул какую-то верёвочку, и дверь сдвинулась вбок, как штора.
Они вошли внутрь и очутились в темноте. Марийке в нос ударил резкий запах лошадиного пота и сырых опилок.
– Идите в ложу и занимайте места, – сказал Патапуф, исчезая в темноте.
Марийка споткнулась о доску и ушибла коленку.
– Вот растяпа! Ну, держись за меня! – закричала Стэлла.