Риф яркости, стр. 113

– Гм, может быть, для вас. Признаюсь, что не сумел разобраться в вашей математике. – Дединджер сухо усмехнулся. – Но допустим, в этом вы правы. Но разве такая умная самокорректирующаяся структура не доказывает, что ранние человеческие языки были искусно сконструированы?

– Вовсе нет. Те же аргументы выдвигались против биологической эволюции, а позже против представления о самостоятельно развившемся разуме. Некоторым очень трудно представить себе, что из дарвиновского отбора может возникнуть что-нибудь сложное, но так оно и есть.

– Значит, вы считаете…

– Что то же самое произошло с долитературными языками на Земле. Культуры с более строгой грамматикой удерживаются на больших расстояниях и более долго. Согласно мнению mhoгих лингвистов прежних времен, индоевропейцы расселились по огромной территории – от Европы до Центральной Азии. Жесткое совершенство их языка позволяло поддерживать связи и вести торговлю на расстояниях, которые тогда невозможно было преодолеть за одну жизнь. Новости, сплетни, рассказы могли медленно устно передаваться по всему континенту и доходить столетия спустя, почти не изменившись.

– Как в игре в телефон.

– Такова общая идея.

Сара опиралась на осла, у нее устали ноги. Но неясно, что лучше: терпеть усталость или дать ногам отдохнуть и страдать от боли в копчике, если она сядет верхом. Ради маленького осла она решила идти и дальше пешком.

Дединджер продолжал спор.

– Если все, что вы говорите, правда, как вы можете отрицать превосходство ранней грамматики перед путаными, дезорганизованными последующими диалектами?

– Что значит “превосходство”? Говорите ли вы о праиндоевропейском, прабанту или прасемитском языке, все они в течение сотен и даже тысяч лет обслуживали потребности консервативной, почти не подверженной изменениям культуры кочевников и скотоводов. Но потребности изменились, когда наши предки перешли к земледелию, обработке металлов и письму. Прогресс изменил само представление о том, чему должен служить язык.

Выражение искренности на мгновение смягчило жесткое лицо собеседника.

– Но скажите, для чего нужен язык, если не для сохранения преемственности культуры и облегчения связи?

Этот же вопрос задали и прежние коллеги Дединджера из его отделения, отвергшие теорию Сары при первом ее докладе и высмеявшие ее в присутствии мудрецов Боннера, Теина и Пурофски. Разве величественная цивилизация Пяти Галактик не усовершенствовала свои двадцать с лишним стандартных кодов с дней легендарных Прародителей с одной-единственной целью – облегчить обмен мнениями между мириадами рас?

– Есть еще одно желательное обстоятельство, – возразила Сара. – Еще один продукт языка, в конечном счете не менее важный, чем преемственность.

– И что же это?

– Творчество. Если я права, для творчества нужен совсем иной тип грамматики. Абсолютно иной взгляд на ошибки.

– Подход, который приветствует ошибки. Включает их. – Дединджер кивнул. – Мне трудно было разобраться в этой части вашей работы. Вы говорите, что англик лучше, потому что в нем нет избыточного кодирования. Потому что в каждой фразе, в каждом абзаце есть ошибки и двусмысленности. Но как хаос может способствовать изобретательности?

– Он позволяет расстаться с предрассудками. Разбирать самые нелогичные, нелепые и явно ошибочные предположения и делать это в разумно звучащих предложениях. Таких, например, как парадокс: “Это предложение – ложь”. Ни на одном из галактических языков это предложение не может быть построено грамматически правильно. Нас мучит и смущает наличие противоречий в самых давних и широко распространенных положениях. Наши мысли при этом выбиваются из колеи.

– И это хорошо?

– Но так рождается творчество, особенно у людей. Для того чтобы родилась одна хорошая идея, нужно предварительно высказать, просеять, испытать и отвергнуть десять тысяч идиотских мыслей. Мозг, который боится нелепостей, никогда не создаст ничего оригинального: некоторые абсурдные концепции будущие поколения будут считать “совершенно очевидными”.

Один из результатов этих перемен – появление большого количества новых слов. Образовался словарь, гораздо более обширный, чем в древних языках. Слова – названия новых вещей, новых идей, новых способов сравнения и рассуждения.

Дединджер добавил:

– И новых катастроф. Новых недоразумений. Сара, уступая, кивнула.

– Это опасный процесс. Кровавое прошлое Земли показывает, как воображение и вера превращаются в проклятия, если их не сопровождает способность к критическому мышлению. Письмо, логика и эксперименты позволяют до некоторой степени компенсировать способность избегать ошибок, заложенную в грамматику. Но прежде всего зрелый человек всегда в первую очередь должен рассматривать самую неприятную возможность – то, что его любимые доктрины могут оказаться ошибочными.

Она взглянула на Дединджера. Поймет ли он, что "этот камешек в его огород?

Изгнанный педагог сухо улыбнулся Саре.

– А приходило ли вам в голову, мисс Сара, что последнее утверждение может быть адресовано и вам и вашей любимой гипотезе?

Пришла очередь Саре вначале внутренне поморщиться, потом вслух рассмеяться.

– Человеческая природа. Каждый из нас полагает, что знает, о чем говорит, а все, кто с ним не согласен, придурки. Люди творчества видят в зеркале Прометея, а не Пандору.

Дединджер иронически заметил:

– Иногда факел, который я несу, обжигает мне пальцы.

Сара не могла понять, насколько серьезно это замечание. Ей часто бывало легче понять чувства хуна или г'кека, чем представителя собственной загадочной расы. Тем не менее она обнаружила, что наслаждается разговором, первым таким разговором за очень долгое время.

– А что касается тенденций развития здесь, на Джиджо, только посмотрите на некоторые стихотворные романы, в последнее время опубликованные в северных урских племенах. Или недавний взлет хунской романтической поэзии. Или хайку на Галдва, которые приходят из Долины…

Ее оборвал резкий свист – гортанный приказ, вылетевший из вытянутой шеи Ур-Качу. Караван усталых животных остановился, а предводительница Урунтая указала на север, на одинокую вершину. В ее тени нужно разбить замаскированное убежище.

В ее тени…

Мигая, Сара осмотрелась и увидела, что ночь почти кончилась. Над вершинами вставал рассвет, преодолевая ранний утренний туман. Они поднялись в горы или, вернее, в скалистые предгорья, оставив позади выжженную равнину Уоррил. Увы, теперь они далеко к югу от торной дороги, ведущей на Поляну Собраний.

Вежливость Дединджера контрастировала с его грубой.внешностью: извинившись, он отправился организовывать своих людей.

– Мне нравится соревноваться в уме, – с поклоном сказал он. – Может, мы еще возобновим этот разговор.

– Может быть.

Хотя разговор был приятным отвлечением, Сара не сомневалась в том, что этот человек принесет ее вместе со всеми ее идеями на алтарь своей веры. И поклялась быть готовой при первой же возможности увести друзей от этих фанатиков.

Отлично. Старик, мальчишка, шимпанзе, раненый чужак и интеллектуалка не в форме – даже если у нас будет несколько часов форы, эти уры и люди пустыни поймают нас быстрее, чем ты построишь график синуса.

И все же она посмотрела на север, на высокие горы, где в скрытых долинах происходят знаменательные события, и подумала: Нам нужно двигаться быстрее, иначе Ифни, бог или вселенная обойдутся без нас.

Аскс

Настала наша очередь угрожать.

Прокторы сдерживают разъяренную толпу; наши прежние гости окружены гневным кольцом. Оставшиеся сторонники чужаков, в основном люди, образуют вокруг пришельцев со звезд другое кольцо, защитное, а два робота носятся в воздухе, огненными молниями создавая буферную зону.

Лестер Кембел выступает вперед и поднимает обе руки, призывая к тишине. Шум стихает, толпа уменьшает давление на измученных прокторов. Вскоре воцаряется тишина. Никто не хочет пропустить следующий шаг в игре, в которой все мы лишь символы Джиджо. Игра будет выиграна или проиграна в зависимости от нашего мастерства и удачи.