Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ, стр. 49
В гнетущей тишине он приник к полу, приложил ухо к линолеуму, и тут Леота прикрикнула:
– Цветы не сверни!
Муж цыкнул: «Заткнись!» – и замер, обратившись в слух, а потом выругался и вернулся под одеяло.
– Это сосед снизу, – пробурчал он.
– Вот и я говорю: мистер Уайт!
– При чем тут мистер Уайт? Мы с тобой – на втором этаже, но ведь на первом тоже кто-то живет. Вот послушай.
Фальцет не умолкал.
– Это его супружница. Не иначе как вправляет ему мозги, чтоб не заглядывался на чужих жен! Видно, оба хватили лишнего.
– Не выдумывай! – упорствовала Леота. – Хорохоришься, а сам со страху трясешься, чуть кровать не опрокинул. Сказано тебе, это привидение, оно говорит на разные голоса. Помнишь, как бабушка Хэнлон: привстанет в церкви со скамьи и давай шпарить на все лады: сперва как негр, потом как ирландец, дальше – как две кумушки, а то еще заквакает, словно у ней лягухи в зобу! А этот покойник, мистер Уайт, не может простить, что мы его на ночь глядя потревожили. Я знаю, что говорю! Ты слушай!
Будто в подтверждение ее слов, доносившиеся снизу голоса окрепли. Приподнявшись на локтях, уроженец Оклахомы обреченно покачал головой, но не нашел в себе сил рассмеяться.
Раздался грохот.
– Он в гробу ворочается! – завизжала Леота. – Злится! Надо уносить ноги, Уолтер, иначе до утра не доживем!
И опять что-то упало, стукнуло, заговорило. Потом все смолкло. Зато в воздухе, у них над головами, послышались шаги.
Леота заскулила:
– Он выбрался из гроба! Выбил крышку и топочет прямо над нами!
К этому времени оклахомский деревенщина уже оделся и теперь зашнуровывал ботинки.
– В доме три этажа, – сказал он, заправляя рубашку в брюки. – Соседи сверху только-только воротились к себе. – Видя, как Леота заливается слезами, он добавил: – Собирайся. Отведу тебя наверх. Поздороваемся, поглядим, что за люди. Потом спустимся на первый этаж – разберемся с этим пьянчугой и его женой. Вставай, Леота.
В дверь постучали.
Леота издала пронзительный вопль, заметалась в постели и оцепенела под одеялом, как мумия.
– Опять он в гробу – стучится, хочет выйти!
Смельчак-оклахомец включил свет и отворил дверь. На пороге пританцовывал невысокий, довольного вида человечек в темном костюме.
– Виноват, прошу прощения, – заговорил незнакомец. – Меня зовут мистер Ветмор. Я отсюда съехал. Но теперь вернулся. Мне выпало баснословное везенье. Честное слово. Мой камень еще здесь? – Он смотрел в упор на мраморную плиту, но от волнения ничего не замечал. – А, вижу, вижу! О, здравствуйте! – Только теперь он заметил Леоту, которая выглядывала из-под кипы одеял. – Я привел грузчиков, и если вы не против, мы его заберем – прямо сейчас. Это минутное дело.
Муж благодарно рассмеялся:
– Наконец-то избавимся от этой хреновины. Валяйте!
Мистер Ветмор призвал в комнату двоих здоровенных работяг. Он задыхался, не веря своей удаче.
– Надо же! Еще утром я был растерян, подавлен, убит горем, но потом произошло чудо. – Камень уже перекочевал на низкую тележку. – Час назад я совершенно случайно услышал, что некий господин умер от воспаления легких, и фамилия его – Уайт. Заметьте, именно Уайт, а не Уэйт! Я тут же отправился к вдове – и оказалось, она не прочь выкупить готовый памятник. Подумать только: мистер Уайт еще остыть не успел, и фамилия его пишется через «а». Счастье-то какое!
Камень выкатили из комнаты, мистер Ветмор и его новый знакомец из Оклахомы посмеялись, пожали друг другу руки, а Леота недоверчиво следила за происходящим.
– Вот и делу конец, – ухмыльнулся ее муж, запирая дверь за мистером Ветмором, и поспешно бросил цветы в раковину, а банки – в мусорную корзину. В темноте он снова залез под одеяло, не заметив долгого, гнетущего молчания жены. Не произнося ни слова, она лежала в кровати и терзалась от одиночества. Муж – отметила она про себя – со вздохом расправил одеяло.
– Теперь можно и забыться. Без этой чертовщины. Времени-то всего пол-одиннадцатого. Еще успеем выспаться. – Лишь бы отравить ей удовольствие!
Леота как раз собралась что-то сказать, когда снизу опять донесся стук.
– Вот! Вот! – победно закричала она и вцепилась в мужа. – Опять то же самое, я не зря говорю. Вот слушай!
Муж сжал кулаки и стиснул зубы.
– Сколько можно? По башке, что ли, тебе дать, женщина, если иначе не понимаешь? Отстань от меня. Ничего там…
– Нет, ты слушай, слушай, слушай, – требовала она шепотом.
В кромешной тьме оба стали прислушиваться.
Где-то внизу стучали в дверь.
Потом дверь отворили. Приглушенный, слабый женский голос печально произнес:
– Ах, это вы мистер Ветмор.
Тут кровать Леоты и ее мужа-оклахомца вдруг заходила ходуном, а снизу, из темноты, раздался голос мистера Ветмора:
– Еще раз добрый вечер, миссис Уайт. Принимайте. Вот вам надгробный камень.
Нечисть над лестницей
Ехать предстояло с пересадкой.
Сойдя в Чикаго, он выяснил, что до поезда еще целых четыре часа.
Первой мыслью было отправиться в музей – полотна Ренуара и Моне никогда не оставляли его равнодушным. Почему-то сейчас он заторопился. На привокзальной площади вереницей выстроились такси.
А почему бы, подумал он, не взять машину и не отправиться за тридцать миль к северу, чтобы провести хотя бы час в родном городке, а потом вторично сказать ему «прощай» – и укатить обратно, сесть на поезд, идущий до Нью-Йорка, и преспокойно продолжить путь, возможно даже, с новыми впечатлениями?
Сиюминутная прихоть грозила обойтись недешево, но почему бы и нет, черт побери? Он открыл дверцу машины, погрузил чемодан и скомандовал:
– До Грин-Тауна и обратно!
Водитель, расплывшись в довольной улыбке, включил счетчик в тот самый миг, когда устроившийся, на заднем сиденье Эмиль Креймер хлопнул дверцей.
В Грин-Таун, подумал он, а там…
Нечисть на чердаке.
Что?
Ну и ну, подумал он, с чего это в такой чудный весенний денек вспоминается всякая гадость?
В сопровождении эскорта облаков машина неслась к северу и ровно в три часа остановилась на главной улице Грин-Тауна. Он вышел, вручив таксисту залог в полсотни долларов, попросил подождать и огляделся.
Холщовый транспарант, растянутый на фасаде старого кинотеатра «Дженеси», слепил кроваво-красными буквами: «Фильмы ужасов „Дом безумия“ и „Доктор Смерть“. Купи билет. Выхода нет».
Это не по мне, сказал про себя Креймер. То ли дело – Фантом. С шести лет не могу его забыть. То оцепенеет, то закружится, то разинет рот, то уставится, весь бледный, прямо в камеру – вот где ужас-то!
Между прочим, спросил он себя, не Фантом ли, а вместе с ним и Горбун и Вампир, отравили мне детство кошмарами?
И, шагая по городу, он невесело усмехнулся от этих воспоминаний…
За завтраком мать ставила перед ним кукурузные хлопья с молоком и начинала сверлить взглядом: что там стряслось ночью? Опять видел нечисть? Неужто она снова прыгнула на тебя из темноты? Какого роста, какого цвета? Как же ты сдержался, чтобы не закричать, не разбудить папу? Я с кем разговариваю?
Между тем отец, поглядывая на них из-за газетной стены, то и дело косился на ремень для бритвы, который висел возле кухонной раковины и сам просился в руки.
А сам он, шестилетний Эмиль Креймер, сидел за столом и вспоминал колющую боль в паху, которая настигала его всякий раз, когда он вставал ночью по нужде и в последний момент сталкивался с Нечистью, бросавшейся на него сверху, с темного чердака; тогда у него вырывался истошный вопль, и он, как перепуганный щенок или ошпаренный кот, кубарем скатывался по ступенькам, ослепленный ужасом, и вжимался в пол, не переставая выть: почему? за что? что я такого сделал? в чем я виноват?