Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ, стр. 15

Последний цирк

Холодной ноябрьской ночью Джергис Красный Язык (так его прозвали за то, что он вечно сосал красные леденцы), примчавшись ко мне под окно, издал вопль в сторону жестяного флюгера на крыше нашего дома. Когда я высунулся на улицу, изо рта вырвалось облачко пара:

– Чего тебе, Красный Язык?

– Тихоня, выходи! – крикнул он. – Цирк!

Через три минуты я уже сбегал с крыльца, вытирая о коленку два яблока. Красный Язык приплясывал, чтобы не окоченеть. Решили до станции бежать наперегонки: кто продует, тот старый пень.

На бегу мы грызли яблоки, а город еще спал.

У железнодорожных путей мы остановились послушать, как гудят рельсы. Откуда-то издалека сквозь предрассветную тьму в наши края спешил – сомнений не было – настоящий цирк. Его приближение дрожью отдавалось в рельсах. Я приложил ухо к металлу:

– Едет!

И верно, вскоре из-за поворота черным вихрем вылетел паровоз: впереди огонь и свет, позади – клубы дыма. Товарные вагоны снаружи освещались зелеными и красными гирляндами, а изнутри оглашались рыком, визгом и гвалтом. На станции все пришло в движение, по сходням шествовали слоны, катились клетки; с первыми лучами солнца звери, циркачи, Красный Язык и я уже вышагивали по улицам, направляясь к пустоши, где каждая травинка сверкала хрусталем, а с кустов, если задеть ветку, обрушивался целый ливень.

– Ну и дела, Крас, – поразился я. – Только что было пустое место. А теперь – глянь!

Мы смотрели во все глаза. На пустыре расцвел огромный шатер, как японский цветок на холодном пруду. Зажглась иллюминация. Не прошло и получаса, как в воздухе потянуло горячими блинчиками; кругом зазвенел смех.

Все это нас заворожило. Прижав руку к груди, я почувствовал, что сердце колотится прямо под ладонью, как игрушечный попрыгунчик. Мне хотелось только смотреть вокруг и вдыхать этот запах.

– Айда домой! Жрать охота! – гаркнул Крас и дал мне пинка, чтобы обойти на старте.

– Отдышись и умойся, – потребовала мама, оторвавшись от стряпни.

– Блинчики! – Меня изумил ее дар предвиденья.

– Как там цирк? – Отец посмотрел на меня поверх газеты.

– Классно! – сказал я. – Вообще!

Умывшись холодной водой из-под крана, я придвинул стул в тот самый миг, когда мама поставила на стол блины. Она протянула мне кувшинчик:

– Возьми сироп.

Я набросился на еду, а отец поудобнее сложил газету и вздохнул:

– Куда катится этот мир, ума не приложу.

– А ты не читай газеты по утрам, – сказала мама. – От них бывает расстройство желудка.

– Полюбуйтесь! – воскликнул отец, ткнув пальцем в газетную полосу. – Бактериологическое оружие, ядерная бомба, водородная бомба. Это заслонило все другие события!

– У меня, например, – сказала мама, – на этой неделе будет большая стирка.

Отец нахмурился:

– Неудивительно, что мир катится в тартарары: люди сидят на пороховой бочке, а мысли у них – о стирке. – Расправив плечи, он придвинулся ближе к столу. – Задумайтесь: тут сказано, что одна ядерная бомба нового поколения может стереть с лица земли весь Чикаго. А от такого города, как наш, и кляксы не останется. Меня не покидает мысль: как это все прискорбно.

– Что прискорбно? – не понял я.

– Для достижения нынешнего уровня человечество потратило миллионы лет. Мы научились строить города, большие и малые, буквально на пустом месте. Представьте: сто лет назад нашего города не было и в помине. Сколько понадобилось трудов и усилий, чтобы возвести его по кирпичику – а что дальше? Бах – и конец!

– Ну нет, с нами такого не случится, – сказал я.

– Вот как? – фыркнул отец. – Это почему же?

– Не может такого быть, и все.

– Хватит вам. Оба хороши. – Тут мама кивнула в мою сторону. – Ты мал еще, чтоб в этом разбираться. – Потом она кивнула в папину сторону. – А ты годами стар, да разумней не стал.

Завтрак продолжился в молчании. Потом я спросил:

– Пап, а что здесь было, когда города не было?

– Ничего. Озеро да пригорки, вот и все.

– А индейцы?

– Вряд ли. Просто безлюдная местность: леса, холмы, больше ничего.

– Передай-ка сироп, – сказала мама.

– Бум! – заорал Крас. – Я – атомная бомба! Трах-бах!

Мы стояли в очереди перед кинотеатром «Элит». Настал самый знаменательный день в году. С утра пораньше мы отправились к цирку и торговали шипучкой вразнос, чтобы заработать на билеты. После полудня нас ожидало кино про индейцев и ковбоев, а вечером – цирковое представление! Мы ощущали себя настоящими богатеями и давились от хохота. Крас, без устали изображавший атомную бомбу, вопил:

– Бабах! Полный распад!

На экране ковбои гнались за индейцами. Через полчаса индейцы погнались за ковбоями – в обратном направлении. Публика устала топать ногами, и тут начались мультфильмы, которые сменились кадрами кинохроники.

– Гляди, атомная бомба! – Крас впервые за весь день притих.

На экране поднималось огромное серое облако, потом оно развеялось, а линкоры и крейсеры почему-то разломились на части; пошел дождь.

Крас ухватил меня за руку повыше локтя, а сам впился глазами в пылающую белизну.

– Во дает, скажи, Дуг! – Он ткнул меня в бок.

– Супер-дупер. – Хохотнув, я дал ему сдачи. – Мне б такую бомбу! Раз – и школы нет!

– Хрясь! Прощай, Клара Холмквист!

– Бум! Лети, полисмен О'Рурк!

На ужин были мясные фрикадельки с фасолью, зеленый салат и горячие булочки. Отец с непривычно угрюмым видом попытался изложить нам важные научные факты, вычитанные в каком-то журнале, но мама отрицательно покачала головой.

Я не сводил с него глаз:

– Пап, ты не заболел?

– Завтра же отменю эту подписку, – сказала мама. – От таких волнений можно язву заработать. Папа, ты меня слышишь?

– А мы такой фильм смотрели! – сообщил я. – Там атомная бомба разнесла эсминец.

Отец выронил вилку и уставился на меня в упор:

– У тебя, Дуглас, есть поразительная способность говорить самые неподходящие вещи в самый неподходящий момент.

Я заметил, что мама, скосив глаза, пытается поймать мой взгляд.

– Время идет, – сказала она. – Беги-ка в цирк, а то опоздаешь.

Надевая пальто и шапку, я слышал приглушенный голос отца:

– Давай продадим наш магазин. Что скажешь? Мы с тобой давно хотели куда-нибудь съездить, хотя бы в Мексику. Найдем подходящий городок. Может, там и поселимся.

– Ты хуже ребенка, – зашептала мать. – Слышать этого не хочу.

– Я и сам понимаю, это глупости. Не обращай внимания. Кстати, ты права: подписку надо аннулировать.

От ветра деревья сгибались пополам, небо усеяли звезды; посреди холмистой пустоши огромной бледной поганкой вырос цирк-шапито. Красный Язык в одной руке держал пакет воздушной кукурузы, в другой леденец, к подбородку – в точности как у меня – прилипли клочья сахарной ваты.

– Видал: борода растет! – веселился Красный Язык.

Публика оживленно переговаривалась в ярком свете фонарей, а служитель цирка колотил по брезенту бамбуковой палкой и громогласно возвещал, что на манеж выйдут Скелет, Женщина-Гора, Разрисованный Человек и Ластоногий Мальчик. Мы с Красом протиснулись сквозь толпу к билетерше, которая разорвала наши билеты пополам.

Как только мы нашли свои места и уселись на дощатую скамью, снизу грянул большой барабан, а на манеже появились слоны в богатом убранстве. И началось: в горячих лучах софитов солдаты палили из огнедышащих гаубиц; гимнастки, держась одними лишь белыми зубами, порхали, словно мотыльки, под куполом в облаках табачного дыма; акробаты раскачивались на трапеции среди шестов и канатов; заключенные в клетку львы мягко ступали по опилкам, а дрессировщик в белых лосинах постреливал из серебряного пистолета, извергавшего пламя и дым.