Маленький большой человек, стр. 40

Об этом сражении вы наверняка читали в книжках, ведь оно было первой настоящей склокой между шайенами и регулярной армией. Солдаты божились, что зарубили тридцать индейцев, полковник доложил о девяти, а на самом деле погибло всего четверо и несколько человек получили раны. Произошло же это в 1857 году, в июле месяце.

Стоит вернуться к цивилизации, как сразу обнаруживаешь, что существуют страшно важные вещи, вроде того, какое сегодня число, сколько сейчас времени, сколько миль до форта Ливенуорт, сколько стоит там табак, сколько пива выпивает за день некий Фленаган или, скажем, как часто Хофман ходит к шлюхам. Цифры, цифры… Я уж и забыл, что они имеют какое-то значение.

Но вернемся к моей истории. Когда все успокоилось, этот солдат, которого звали Малдун, отвел меня к полковнику. Ему я поведал душераздирающие подробности того, как пять лет назад, убив всю мою семью, шайены под страхом смерти заставили меня присоединиться к своему отряду и держали все это время в своем варварском плену. Малдун со своей стороны добавил, что я вполне мог его убить, но воздержался. Полковник посмотрел на меня с некоторым сомнением: боевая раскраска была уже смыта, а в серой рубахе и голубых панталонах, одолженных мне Малдуном и бывших размеров на восемь больше, чем нужно, я выглядел совершенно безобидно.

Волноваться мне было не о чем. В то время вы могли говорить об индейцах все что угодно, зная наверняка, что собеседник проглотит любую нелепицу. А если ваш собеседник еще и военный, то это лишь упрощало задачу: многие солдаты действительно верили в то, что индейцы едят друг друга и спят с собственными дочерьми.

Полковник выразил мне свои соболезнования, а затем попытался выудить из меня сведения о стоянке шайенов и их лошадях, чтобы спалить первое и украсть второе. Но я разыграл из себя полуидиота, разум которого серьезно пострадал от изощренных пыток, и тем самым сумел избежать ответа. В конце концов полковник и сам нашел лагерь, пустив своих людей по следам удравших краснокожих, и сжег покинутые палатки. Я был очень рад, когда не увидел среди них жилища Старой Шкуры: видимо, Бизонья Лежка и Белая Корова успели разобрать его и унести с собой. Найти самих шайенов солдатам так и не удалось, поскольку, если судить по следам, они ушли из лагеря сразу во все стороны: старый индейский трюк, причем совершенно безотказный. Я-то знал, что, едва опасность минует, они встретятся в условленном месте и разобьют там новый лагерь.

Почти все лето солдаты прочесывали прерию от форта Бент до развилки Соломона, а оттуда — до форта Ларами, где и остались, так и не встретив ни одного шайена.

Все это время я, естественно, был с ними; за мной присматривал Малдун, великодушно забывший, что я едва его не убил, и обращавшийся теперь со мной, как с беспомощным ребенком. Я не возражал, поскольку он оказался хоть и болваном, но болваном добродушным. Малдун долго тер меня едким солдатским мылом, ворча, что от меня несет, как от козла, хотя я вполне мог бы переадресовать сей упрек ему самому да и его многочисленным приятелям. Но я помалкивал, так как отлично помнил, что и нас с Керолайн в свое время раздражал запах, которым в шайенском лагере было пропитано буквально все.

Прочие кавалеристы вели себя со мной так же, и, если не считать необходимости постоянно слушать их дурацкую болтовню, чувствовал я себя вполне сносно. В их компании мне не составило труда снова зажить жизнью белых, хотя, пока длился поход, мы спали на земле, жарили на костре мясо, я продолжал охотиться со своим луком и стрелами и ездить на своей индейской лошадке (что, кстати, делало меня страшно популярным), но говорил крайне мало. Этот недостаток солдаты относили на счет моей умственной неполноценности, развившейся в жестоком плену, и сочувственно качали головами.

Если вам кажется, что полковника интересовал мой опыт пятилетней жизни среди варваров, то вы жестоко ошибаетесь. Ему на это было глубоко наплевать. Мне потребовалось не так уж много времени, дабы понять, что мало кого из белых вообще интересует мнение собеседника.

В форте Ларами, как сказали бы индейцы, мой амулет перестал действовать.

Я снова стал белым лишь для того, чтобы спасти свою жизнь, ничего другого у меня и в голове не было, но я совершенно не ожидал, что теперь придется быть белым и впредь. Слишком долго я жил вдали от цивилизации и начисто позабыл, как тут у них все организовано, как живет мир, в котором нельзя просто взять да и зайти поспать в соседний типи…

Однажды, когда я в очередной раз терпеливо выслушивал солдатскую болтовню, меня вызвал к себе полковник.

— Книги в этом форте ведутся из рук вон плохо, — сказал он, — и я не могу найти в них даже упоминания о том трагическом происшествии с твоей семьей. А посему, боюсь, виновные не понесут достойной кары, даже если ты их опознаешь… если индейцев вообще можно опознать. Единственный выход — перебить их всех. Но хватит мрачных воспоминаний, дружок. Сейчас гораздо важнее то, что перед тобой открывается новая жизнь…

Новая жизнь для меня началась с отправки на восток, в форт Ливенуорт, главную штаб-квартиру полка, с колонной кавалеристов, выступавшей туда на следующий день. Ливенуорт стоял на реке Миссури, в непосредственной близости от Вестпорта, позже переименованного в Канзас-Сити, и Индепенденс, где мой па купил когда-то повозку и упряжку волов. Это был центр местной цивилизации или, по крайней мере, того, что в те дни выдавалось за таковую.

Подобная новость мне совершенно не понравилась. В форте Ларами и так было просто не продохнуть от обилия бледнолицых; я плохо спал в их прямоугольных бараках, поскольку привык к тому, что меня окружает все круглое: шайены вообще боготворили круг, видя в нем выражение всего сущего. Угол же, по их понятиям, прерывал плавное течение бесконечности и, как не раз говаривал Старая Шкура, «не обладал силой».

Теперь же я вернулся в мир углов, а где-то там, в прерии, Люди оплакивали своих мертвецов, жарили мясо и, сидя вокруг костра из бизоньих лепешек, говорили о подвигах предков… А может быть, в этот самый момент они таились в засаде у лагеря пауни, или же, наоборот, пауни сейчас уводили их лошадей… Там в прерии осталась и Ничто в своем замечательном платье из кожи белой антилопы…