Загадочные женщины XIX века, стр. 42

Как избежать этой неприятности? Очень просто: не надо надевать жилета».

Леони была задета этим сочинением. С момента первой встречи с Гамбеттой она старалась быть сдержанной и деликатной, но тут она решила во что бы то ни стало приучить оратора к чистоте и хорошим манерам.

Это было трудной задачей. Вот как описывает Гамбетту Морис Талмейр: «В белом галстуке, с огромной „камелией в петлице, он толкал всех своим толстым животом, не вынимал рук из карманов, раскачивался на обросших жиром ногах. В разговоре он так энергично выпаливал: „Нет!“ — что все его тело приходило в движение. От этого человека, напоминавшего своей внешностью мясника, собирающегося жениться, исходила реальная сила и властность. Его кулаки, заключавшие в себе простодушие великих галлов, его воля, превосходившая обычные человеческие возможности, его вульгарность, сменявшаяся время от времени вкрадчивой вежливостью, — все в нем как-то странно пьянило и завораживало сначала, но впоследствии пугало“.

Леони принялась за дело. Хитростью, исподволь, тактично, она давала понять Гамбетте, что в парижских салонах следует держаться иначе, чем в лавочке его родителей.

Она научила его ухаживать за ногтями, сморкаться, держаться за столом, мыть ноги (ярые республиканцы считали, что ванна относится к буржуазным излишествам быта, находили привычку мыться смешной и антидемократичной), одеваться, не носить грязного белья, сидеть в кресле, не разваливаясь, очищать персики и относиться к собеседникам не как к круглым идиотам, достойным самого дурного обращения.

Короче, она сделала из него более-менее благовоспитанного человека. Публика, журналисты, члены Собрания, друзья были изумлены. Послушаем Людовика Галеви:

«Вчера я встретил совершенно преобразившегося Гамбетту. Он был в галстуке, хорошо одет, почти не запускал руки в свой парик и держался скромно. Два или три раза, правда, он, забывшись, уже собирался было развалиться на канапе, но тут же принимал пристойную позу и не изменял вертикальному положению…»

Воспитание Гамбетты заняло много времени. Особенно трудно было бороться с его манерой неряшливо заглатывать еду. Но и в этой области произошел некоторый прогресс, по крайней мере, он стал стыдиться своей привычки расправляться с блюдами. Опасаясь ласковых упреков Леони, Гамбетта всякий раз, прежде чем позвонить в квартиру на улице Бонапарта, стряхивал с бороды кусочки сыра, крошки и вытирал следы бешамеля…

Понемногу Гамбетта все больше влюблялся в эту женщину, пытавшуюся сделать из него джентльмена Он обо всем советовался с ней и посылал ей из своего кабинета в Собрании страстные письма.

«9 марта 1873 года, воскресенье

Любимая, ты настоящая волшебница, и ничто не может сравниться с твоим драгоценным вниманием ко мне. Я пристыдил тетушку: ведь это так дорого, но так прекрасно, просто великолепно. Приезжай поскорее, чтобы я смог хорошенько отругать тебя — во вторник, а лучше в понедельник. Я мечтаю о вечере с тобой, всякий раз после поистине божественных часов мне кажется, что я воспарил к небесам.

Дела идут хорошо, и мне не терпится поделиться с тобой новостями. Я почти отказался выступить во второй Палате! Нужна небольшая отсрочка. Старый хрыч (Тьер) выздоровел, и можно больше не трястись за

его драгоценное здоровье, в конце концов, это наша лучшая конституция, и я не имею ни малейшего желания потрясать ее основы. Поэтому я пока решил молчать.

Но мне нестерпимо хочется обнять тебя, и я не могу больше мириться с такими интервалами между нашими встречами. Приезжай, я зову тебя, я жду тебя, я обожаю тебя. Леон».

Увы! То влияние, которое оказывала Леони на Гамбетту, вскоре было использовано людьми малодостойными…

МАДАМ ТЬЕР ЗАСТАВЛЯЕТ МУЖА ОСТАВИТЬ ПОЛИТИКУ

После 4 сентября 1870 года Франция жила при трудно определимом режиме, которому наспех было присвоено название Республика, но который не опирался ни на какую конституцию.

В феврале 1871 года Тьер, только что избранный Национальным собранием «главой исполнительной власти», неистовствовал:

— Это звание — наклейка на пустой бутылке?

И, чтобы придать большую определенность своей Должности, он собственноручно дописал: «Французской Республики».

Так он стал президентом республики, которой еще не было.

Собрание, большинство членов которого стояло на монархических позициях, загудело. Тьер успокоил депутатов:

— Сейчас, — говорил он лидерам правых, — вы разделились на легитимистов, орлеанистов, бонапартистов. Что вы можете? Когда вы договоритесь между собой, мы создадим «единую монархию»… А пока нам нужно временное правительство. «Пусть будет Республика, ведь какое-то название нашему режиму необходимо дать…

В знаменитом Пакте от 10 марта говорится: «Нашей задачей является преобразование государства… Когда она будет выполнена, мы сможем сказать: мы получили израненную, кровоточащую, чуть живую страну теперь она немного оправилась. Пришло время придать ее существованию стабильную форму. Клянусь, что тогда мы не станом уклоняться от решения проблем, остающихся пока в стороне».

8 июня собрание проголосовало за отмену закона о высылке, что позволило легитимистам и орлеанистам вернуться во Францию.

Граф Парижский, внук Людовика-Филиппа, герцог Омаль, принц де Жуанвиль и герцог де Шартр прибыли в Версаль, а граф де Шамбор, сын герцогини де Берри и внук Карла X, покинул Бельгию, чтобы поселиться в замке Шамбор.

Правые, уверенные в скорой реставрации монархии, приободрились. Все это не помешало, однако, 31 августа депутату Риве предложить Собранию окончательно закрепить за месье Тьером титул президента Французской Республики.

Доверчивые монархисты, положившись на обещания марсельца, согласились, и предложение Риве было принято 491 голосом против 94.

В ожидании, пока дом на Елисейских полях будет готов, Тьер с женой и свояченицей временно расположился в префектуре Версаля.

Эти две женщины, плохо одетые, жадные, лицемерные мещанки, вступили в правление Францией.

О скупости мадам Тьер можно судить по одному анекдоту: однажды, когда княгиня Трубецкая завтракала у президента, месье Тьер извлек из вазы персик и предложил его гостье. Персик оказался гнилым.

Смутившись, президент протянул княгине другой, и та с улыбкой приняла его и тут же отложила в сторону, поскольку он был ничем не лучше первого.

Месье Тьер был в отчаянии. Внезапно он просиял: он заметил роскошные персики на сервировочном столике. Тьер приказал было подать их княгине, но неожиданно вмешалась его жена:

— Нет, друг мой, эти персики приготовлены к обеду.

В декабре 1871 года монархисты, видевшие, что Тьер принял герцога Омаля, который утверждал, что слышал от него следующее заявление: «Республика — дрянная девчонка, стоит пустить ее в дом, как она своим непотребным поведением распугает всех, собравшихся в нем», — стали проявлять признаки нетерпения.

Адольфу еще удавалось успокоить их. Но в начале 1872 года он внезапно перешел в наступление:

— Мы должны держаться Республики. Она — законное наследие Империи…

На этот раз монархисты поняли, что их одурачили. Через несколько месяцев месье Тьер, подзуживаемый женой и свояченицей, которые чрезвычайно гордились своим положением, подтвердил свое «предательство», заявив:

— Республика существует. Рассуждать о другом режиме, значит провоцировать новую революцию…

Собрание (большинство членов которого составляли монархисты) решило бойкотировать Тьера и лишить его возможности присутствовать на прениях.

— Отныне вы имеете право обращаться к Собранию лишь в письменном виде, — заявили ему. — Если вы захотите, чтобы мы вас выслушали, вам следует подать заявление не менее чем за двадцать четыре часа до заседания.