Наполеон и Мария-Луиза, стр. 37

С тех пор всякий раз, чтобы повидать отца, Зоэ должна была сначала прилечь на софу, которую предусмотрительный и педантичный де Ровиго поставил в своем кабинете. Поначалу она относилась к этому как к вынужденной формальности. Но постепенно у партнеров пробудилось взаимное чувство, и с обоюдного согласия они перенесли свидания в другое место.

В один прекрасный день, когда абсолютно голые любовники лежали в спальне де Ровиго на огромной кровати, которая в результате бурных любовных ласк напоминала поле сражения, дверь распахнулась и на пороге появилась герцогиня с ведром холодной воды в руках. Она уже давно заподозрила, что муж ей изменяет.

— Ни с места! — Крикнула она и, подбежав к кровати, окатила водой незадачливую парочку .

«Ледяной душ мгновенно спустил их с небес на землю, — пишет барон де Блэз, — Зоэ и Ровиго стали оглушительно чихать и имели при этом презабавный вид. Затем министр, чтобы скрыть свою наготу, которая была не слишком привлекательной, спрятался за шторой…»

Но это происшествие не охладило любовников, и они продолжали наслаждаться на министерской софе. Таким образом, в выигрыше оказался не только Омер Талон.

Кроме того, вследствие этих развлечений мадам дю Кайла вскоре подарила мужу крупного мальчугана, как две капли воды похожего на министра полиции…

В начале 1814 года, видя, что Империя трещит по всем швам, мадам дю Кайла перешла на сторону оппозиции и получила задание от роялистского комитета отправиться с секретной миссией в Хартвел, где в то время находился Людовик XVIII. С согласия — а может, и при участии — герцога Ровиго она прибыла в Англию, не встретив на своем пути никаких препятствий, и была принята претендентом на французский престол, который был слегка обеспокоен, узнав, что эта красивая молодая особа является дочерью председателя суда Омера Талона.

Зоэ, разумеется, ни словом не обмолвилась о хранившихся у нее документах. В благодарность за деликатность Людовик XVIII обещал ей свое покровительство.

Вернувшись в Париж, Зоэ прямиком пошла к Талейрану.

— Я только что из Хартвела, — сказала она. — Я виделась с королем, и он просил передать вам… Министр так и подскочил на месте.

— Мадам, вы сошли с ума! И вы не боитесь признаться в таком ужасном преступления? — сказал он и, подойдя к двери, открыл ее, чтобы удостовериться, что их не подслушивают. Затем, приблизился к Зоэ и продолжил, понизив голос:

— Итак, вы видели его?.. Вам ведь известно, что я его преданный и покорный слуга?

ИМЯ МАДАМ ДЮ КАЙЛА СЛУЖИЛО ПАРОЛЕМ ДЛЯ КОРОЛЕВСКИХ ГВАРДЕЙЦЕВ.

Множество раз виконт Состен де Ларошфуко, усадив мадам дю Кайла к себе на колени, пытался заставить ее понять, что для спасения монархии, счастья всех французов я к вящей славе Церкви ей совершенно необходимо немедля стать любовницей короля Франции.

Вместо ответа красавица мурлыкала бывший в те времена в моде романс. Однако виконт продолжал настаивать на своем, и когда в один прекрасный день ее терпение истощилось, она спрыгнула с колен виконта и заявила:

— Послушайте, Состен, и хорошенько запомните:

если вы еще хоть раз сделаете мне подобное смехотворное предложение, я уйду и более не возвращусь!

Будучи осведомлены о категорическом отказе мадам дю Кайла, ультрароялисты решили было отказаться от своих замыслов, как вдруг нечаянный случай весьма кстати пришел им на помощь.

В конце 1817 года г-н дю Кайла, с которым Зоэ уже с 1804 года жила раздельно, внезапно подал на свою супругу в суд, публично обвинив в супружеской измене и заявив, что она недостойна воспитывать их детей — Валентину и Уголино.

Узнав о том, что супруг собирается лишить ее дорогих малюток, мадам дю Кайла была потрясена до глубины души. Заливаясь слезами, она бросилась к любовнику и упала в его объятия.

— Что же мне делать? — спросила она. Виконт не преминул воспользоваться удачно представившейся ему возможностью и сладким голосом высказал свое мнение.

— Нужно идти просить покровительства короля.

В тот же вечер Зоэ через посредничество принца де Конде, в доме которого она жила, подала королю прошение с просьбой дать ей аудиенцию и спустя, два дня была принята в Тюильри.

Увидав ее к дверях своего кабинета, король улыбнулся:

— Вы теперь еще красивее, чем были в Хартвеле. Затем король сказал комплимент о прическе мадам дю Кайла, ее платье и о смелости выреза ее декольте. Пока он говорил, его толстые, как сосиски, пальцы нервно постукивали по подлокотникам любимого кресла на колесиках, в котором он сидел…

Однако мадам дю Кайла пришла не для пустой болтовни. Она горько — «прекрасная актриса» — разрыдалась и сообщила Людовику XVIII, что муж хочет отобрать у нее детей.

Ее слова возымели неожиданное действие: король разразился слезами. Затем он невнятно проговорил сквозь слезы:

— Кому, как не мне, понять ваше горе, сударыня, ведь и у меня хотят отнять мое дорогое дитя…

Мадам дю Кайла, ошеломленная и недоумевающая, спрашивала себя, о каком же из принцев могла идти речь и нет ли у короля какого-нибудь побочного сына, о котором до той поры никому не было известно. Однако через секунду она поняла, что «дорогое дитя» был не кто иной, как министр Деказ, тот самый, чье место в сердце короля она и должна была занять.

Зоэ склонила голову, давая понять королю, что полностью разделяет его горе, и Людовик XVIII, тронутый ее сочувствием, зарыдал еще сильнее. Зоэ, обладавшая врожденным чувством такта, зарыдала ему в унисон, и целых пять минут они оба плакали; горючими» слезами.

В конце концов монарх успокоился и обещал лично содействовать тому, чтобы г-н дю Кайла оставил свою супругу в покое.

— Теперь вы сядете рядом со мною, — сказал он Зоэ. — Невозможно удовольствоваться лишь лицезрением розы, нужно еще вдохнуть ее аромат… — Разволновавшись, Зоэ резко поднялась со своего места и неловким движением задела столик, где лежали бумаги, от толчка разлетевшиеся по всей комнате.

Мадам дю Кайла покраснела до корней волос, собрала бумаги с пола и принялась, как пишет Хильда де Невиль. раскладывать их, «прочитывая по несколько строк в конце и в начале каждой страницы, чтобы вернуть бумагам нарушенный порядок. Король молча, но с интересом наблюдал за ней.

Именно это молчание внимательно слушавшего ее короля привело мадам дю Кайла в крайнее замешательство. Она сбилась и, чувствуя, что не может сложить эти бумаги в должном порядке, смутилась окончательно.

— Продолжайте чтение, прошу вас, — благожелательным гоном прервал свое молчание король. — Ваш голос очаровал меня. Я желал бы чаще иметь подле себя столь искусную чтицу. Большое удовольствие слушать вас и еще большее — лицезреть.

Понимая, что будет выглядеть смешно, если запротестует и не пойдет навстречу желаниям старика, мадам дю Кайла продолжила чтение, не понимая ровно ничего из бывшего у лее в руках доклада министра, порядок в листах которого ей удалось, наконец, восстановить».

Это незначительное происшествие стало решающим в деле обольщения короля. Когда мадам дю Кайла положила бумаги на место, он посадил ее рядом с собой и долго гладил ее волосы, читая что-то из Буффлера, и даже позволил себе щелкнуть пальцем по ее левой груди, давая тем самым понять, что находится в игривом расположении духа.

Затем король отпустил мадам дю Кайла, сказав ей на прощание, что желал бы снова в скором времени увидеть ее. Виконт де Бомон-Васси пишет в свойственном ему стиле: «…таким образом, план обольщения короля, задуманный в политических целях, удался с первой же попытки благодаря неожиданному вмешательству случая».

Через неделю мадам дю Кайла снова получила аудиенцию у короля. Толстяк король, написавший в ее честь мадригал чрезвычайно скабрезного свойства, радостно встретив ее, сказал:

— Я поручил господину Деказу заняться вашим делом. Вам надо теперь чаще сюда приходить и тем самым доставлять мне радость каждый раз сообщать вам об успешном ходе вашего процесса.