Когда любовь была «санкюлотом», стр. 25

В этот момент Ферзен смог наконец покинуть Брюсель и отправиться к Марии-Антуанетте.

Он беспрепятственно перешел границу 10 февраля 1792 года. Одетый в гражданское платье, в длинном парике, имея при себе бумагу, удостоверяющую, что он является министром королевы Португалии, Ферзен остановился 11 февраля в Пероне, где у него сломалась карета. Боясь быть узнанным, он прятался в трактире. 12 февраля он был уже в Гурне, а 13-го въехал в Париж…

Ферзен был чрезвычайно взволнован, вернувшись в город, который он покинул вечером знаменитого дня 20 июня в обличье кучера. Оставив своего адъютанта Ретерсварда в гостинице, швед поспешил в Тюильри и под видом слуги проник во дворец.

В восемь часов, после всех событий, волнений и страданий, он увидел наконец Марию-Антуанетту. Он был потрясен тем, как изменилась королева. Прошедшие восемь месяцев превратили ее в старуху. Ее близорукие глаза как будто выцвели, возле рта залегли горькие складки, волосы поседели [64].

Что сказали друг другу эти двое? Это навсегда останется тайной. На следующее утро Ферзен записал в своем дневнике с привычной для него лаконичностью:

«Был у нее, прошел обычным путем, опасался гвардейцев; короля не видел».

Правда, он добавил еще два слова, давшие пищу многим сплетням историков: «Остался там…»

Значит, швед провел ночь в Тюильри.

Где же он ночевал? Никто этого не знает. Скорее всего в каком-нибудь укромном кабинете, где прятался до среды, 14 февраля, дня своей встречи с королем. Ничто, однако, не указывает на то, что королева навещала его в этой комнате, как намекают некоторые мемуаристы.

Они обосновывают свои обвинения тем, что королева сообщила Людовику о приезде Ферзена только 14-го числа. Но теперь мы знаем, что Мария-Антуанетта поступила так не за тем, чтобы провести «ночь любви» с человеком, которого действительно любила, она просто хотела поделиться с Акселем своими мыслями и планами.

Королева считала, что конгресс европейских королевских домов изволит им осуществить новый план побега. Она хотела, чтобы Аксель попытался убедить в этом Людовика ХVI. Королева настойчиво внушала шведу свои призрачные идеи, выношенные ею во время его долгого отсутствия.

Ферзей послушно повторил королю все предложения любимой женщины. Но Людовик прервал его речь в самом начале:

— Я не хочу уезжать из Франции!

И он объяснил Ферзену причины своего решения, которые швед изложил в своем дневнике:

«Король не хочет уезжать, да и не может… Однако он согласился, когда прибудут армии, пробраться с контрабандистами через леса, где его встретит пехотная часть. Он хочет, чтобы конгресс немедленно занялся рассмотрением его требований; если они будут приняты, должно быть указано место, куда король прибудет из Парижа для ратификации; если же конгресс отвергнет их, то пусть тогда монархи действуют самостоятельно и сами же подвергаются всем опасностям; король же считает что сам он не подвергается никакой опасности, так как нужен мятежникам для того, чтобы добиться капитуляции… Король считает, что помочь может только сила, а он слаб и не в состоянии вернуть себе власть. Я доказывал ему обратное, и он как будто согласился. Однако я не убежден, что он устоит перед искушением начать переговоры с мятежниками…» [65]

19 февраля швед вернулся в Тюильри и ужинал с монархами. В полночь он откланялся. Мария-Антуанетта проводила его до двери. Он долго смотрел на нее, потом поцеловал руку и ушел.

Они виделись последний раз в жизни…

ГОСПОЖА РОЛАН ИЗГОНЯЕТ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА XVI

Майским воскресеньем 1763 года Пьер-Гасьен Флипон, гравер с острова Ситэ, пришел на службу в церковь святого Варфоломея с женой и дочерью Мари-Жанной, девятилетней девочкой.

В алтаре звякнул колокольчик.

Все прихожане встали, кроме мадемуазель Флипон, которая была так увлечена чтением своего молитвенника, что забыла, где находится. Мать тихо окликнула се, и девочка так резко встала со скамьи, что книга упала на пол и обложка оторвалась.

Муж и жена Флипон с ужасом увидели, что это вовсе не благочестивая книга…

Что же читала с таким увлечением во время мессы эта девочка вместо привычных молитв? Какую-нибудь детскую книжку? А может быть, кукольную историю? Или, на худой конец, любовный роман?

Нет. В свои девять лет Мари-Жанна Флипон, которую родители звали Манон и которая станет знаменитой госпожой Ролан, тайно читала «Биографии знаменитых людей» Плутарха…

Эта чудо-девочка никогда не играла, как другие дети. К девяти годам она прочла Библию, «Граждаские войны» Апьена, «Трактат об образовании девиц» Фенелона, обширный «Трактат о геральдике», заметки о «Турецком театре», «Введение в праведную жизнь», «Коментарии» Цезаря и многие другие весьма серьезны книги…

Ее родители, не получившие особого образования смотрели на свое чадо со смесью восхищения и тревоги.

Однажды вечером, когда господин Флипон сокрушался, видя, что Манон бросила игрушки и читает «Воспоминания» Луи де Понтиса, госпожа Флипон сказала ему:

— Мы должны радоваться, что она так любит читать. Мы не сумеем дать Манон большого приданого, но благодаря своим знаниям она сможет выйти замуж за молодого, богатого и умного юношу…

Увы! Одно любопытное происшествие разрушило надежды госпожи Флипон, предопределив судьбу будущей вдохновительницы жирондистов.

Манон, учившаяся граверному делу, отправлялась иногда в мастерскую, где господин Флипон учил своему делу подмастерьев. Она точила там свои инструменты или делала наброски.

Именно там и произошло знаменательное событие.

Послушаем, как она сама описывает сцену, так сильно повлиявшую на ход революции, которую Сент-Бев назвал «бессмертным актом бесстыдства».

«Среди учеников отца, — пишет она, — самому младшему было лет пятнадцать-шестнадцать. Он мог совершенно спокойно отвлечься от занятий и был всегда готов оказать мне какую-нибудь мелкую услугу, которую я принимала с благодарностью. Его родители жили не в Париже, и моя мать была очень добра к этому мальчику. Поэтому он был для меня не таким чужим, как все остальные, и я относилась к нему с той простотой, которая свойственна невинности и так опасна для нее.

Я совершенно не боялась ходить в мастерскую, если у меня там было какое-нибудь дело, даже если этот мальчик был там один. Я никогда не осмелилась бы подступить так в отсутствие отца, если бы в мастерской кто-то другой. Моя мать занималась своими делами в квартире, готовила в кухне еду и не всегда замечала как я вхожу в мастерскую.

Однажды вечером, когда я пришла по какому-то делу в мастерскую, этот юноша работал за столом под лампой. Я подошла, чтобы взять то, что мне было нужно, тогда он взял мою руку, как будто играючи, и, потянул под верстак, заставил прикоснуться к чему-то невероятному».

Манон никогда не видела голого мужчины и понятия не имела о том предмете, который молодой человек столь развязно положил ей в руку. Она вскрикнула от ужаса, решив, что под столом какой-то незнакомый зверь.

Ужасно напуганная, она попыталась вырвать у него руку. Но юноша, не выпуская ее руки, засмеялся и тихо сказал:

— Да тише, глупая! Чего вы испугались? Какое безумие! Разве вы меня не знаете? Я вовсе не злой! Сейчас прибежит ваша мать и станет ругать меня за то, что я напугал вас, а ведь я только показал вам то, о чем ей хорошо известно…

«Взволнованная и сбитая с толку, — продолжает госпожа Ролан в своих воспоминаниях, — я по-прежнему пыталась отнять у него руку и уйти прочь; он, продолжая держать меня за пальцы, поворачивается на стуле, открыв моим глазам предмет, который так меня напугал. Я отворачиваюсь в сторону.