Рудная черта, стр. 48
Такое случается. Редко, но бывает. Когда выматываешься полностью. И телом и душой. Когда в яростной битве опустошаешься целиком, до дна. Когда, чудом выбравшись из лап смерти, не знаешь, как жить дальше. Когда реальность мешается со скверным кошмаром. Когда разум отказывается ворочать тяжелые мысли, а сердце покрывается коркой покрепче черной брони упыриных Властителей. Когда перестаешь верить в завтрашний день. Потому что в дне сегодняшнем утратил слишком многое и ничего не приобрел взамен.
Когда хочется только одного: чтобы тебя оставили в покое. Или просто убили поскорее. Что в сущности одно и то же.
Почти физически осязаемое уныние витало над кучкой павших духом воинов. Разноплеменных защитников Сторожи опутывало и обволакивало единое, непреодолимое чувство обреченности. Вязкое, отупляющее, сковывающее волю и разум, множащее усталость, порождающее безразличие…
– К озеру все же нужно идти, – подводя итог вялому совету, хмуро заключил Всеволод. – Сейчас.
Нет, это не было необходимостью и не было рациональным решением. Просто хотелось идти хоть куда-нибудь. И хоть что-то делать. Только бы не сидеть вот так, в этой угрюмой тягучей тишине и безысходности, только бы не дожидаться покорно неминуемого.
– Зачем? – поднял на него тусклые глаза Бернгард. – Зачем нам идти туда днем, русич?
– Не знаю, – честно и зло процедил Всеволод, чувствуя, как рвется наружу напряжение последних часов. – Но по мне лучше уж поскорее пасть там, чем здесь выжидать невесть чего.
– Не вижу никакой разницы, где умирать, – рассеянно отозвался Бернгард, – И не вижу смысла торопить смерть. Хотя, конечно, если ты надумал еще до наступления ночи утопиться от отчаяния…
– Заткнись, Бернгард!
– И если тебе так важно, чтобы твое мертвое тело непременно плавало в мертвых водах…
– Я сказал – заткнись! – Взбешенный Всеволод вскочил на ноги, вырывая клинки из ножен.
– Эй! – Встревоженный Сагаадай тоже поднимался с земли. – Перестаньте! Оба!
Бернгард же лишь презрительно покосился на обнаженную сталь в руках Всеволода.
– Если дела обстоят именно так, тогда тебе, русич, следует сразу выбросить свои мечи и скинуть доспех. Мертвое озеро не любит серебра.
Ах ты, мерзкая темная…
– Тва-а-а!..
В первый миг он готов был наброситься на ненавистного магистра, почти радуясь внезапной ссоре, так кстати отвлекшей от решения неразрешимых проблем. Но уже в следующее мгновение…
Стоп!
Всеволод осекся на полуслове. Замер на полувздохе. Остановил руку на полувзмахе.
Озеро! Не любит! Серебра!
И – картина из недавнего прошлого.
Как наяву!
Вот он опускает меч в неподвижную озерную гладь. Через прозрачный слой и дальше, глубже – в черную с прозеленью жижу.
А вот пронзенное посеребренной сталью озеро вдруг вскипает, бурлит – будто корчится в судорогах. Пузырится и… И – раскрывается! Оно ведь открылась тогда. Пусть ненадолго, пусть на миг, пусть на чуть-чуть. Но до самого дна открылось! От малой толики белого металла, от тонюсеньких проволочек густой насечки, вкованных в сталь. А если серебра будет больше? И если серебро не вытаскивать из воды, как он в тот раз вытащил свой клинок?
Всеволод шумно выдохнул. Опустил мечи. Улыбнулся.
Проницательные глаза Бернгарда внимательно следили за ним.
– У тебя появилась идея, русич?
Он кивнул:
– Кажется, я знаю, как добраться до рудной черты днем. Как при свете солнца раздвинуть мертвые воды… Чем их раздвинуть…
– В самом деле? – глаза Бернгарда заблестели.
Всеволод поймал на себе и другие заинтересованные взгляды. Живые бойцы Сторожи вновь оживали – по-настоящему. Даже слабенькая надежда в безнадежной ситуации способна творить чудеса.
– Попробовать, во всяком случае, стоит. Мы пойдем к озеру не с пустыми руками. Мне нужно серебро. Много серебра. Очень много.
– Серебро? – кажется, Бернгард начинал понимать.
– Да. Если бросить его в озеро… смешать с водой…
– С водой? Смешать? – Магистр вмиг подобрался, вскинул голову. – А ведь, в самом деле, может получиться. Если серебро… с водой… Как верно, и до чего просто! Странно, что я сам раньше не додумался.
– Наверное, раньше в том не было большой нужды, – пожал плечами Всеволод. – А ныне – появилась.
– Серебро! С водой! Смешать! – восхищенно бормотал Бернгард. Взгляд магистра блуждал, подобно взгляду безумца…
Глава 37
Нa пустынном каменистом плато было тихо и покойно. Ни ветерка, ни птичьего пения, ни шелеста травы, ни звона мошкары. Ущелье за спиной Всеволода закрывала густая молочная пелена тумана, сползшего после полудня с горных вершин и смешавшегося со смрадными испарениями пожженной солнцем падали. Впереди раскинулись неподвижные мертвые воды.
У озера тоже валялись трупы. Издохшая и истлевающая нечисть. Упыри, павшие в бою от упыриных же когтей. И твари, не успевшие вовремя укрыться от губительного света. Поверженный темный Властитель лежал на краю плато – у спуска в ущелье. Черный доспех его был не столько порублен, сколько смят боевым серпом победителя, а кое-где и проплавлен солнцем. Плоть под латами – тоже. Измята, прожжена…
Впрочем, Всеволода сейчас интересовал не мертвый Шоломонар. С низкого берега, круто обрывавшегося сразу же за водяной кромкой, он всматривался в озерные глубины. Знакомая картина: сверху – прозрачный слой этак в локоть с небольшим. Ниже – маслянисто поблескивает непроглядная чернота, слабо разбавленная зеленоватой колдовской мутью.
Верхний, кристально чистый слой не отражал ничего. На нижнем, прятавшемся под ним, Всеволод явственно видел собственное отражение. Обычное, неперевернутое.
Озеро ведь пока – спокойное. Ничем не потревоженное.
Пока…
Чуть поодаль ратники разгружали лошадей – тех, кого удалось отыскать и изловить после ночного штурма и вылазки. Тягловые и боевые кони, работяги-тяжеловозы и породистые скакуны, выносливые низкорослые татарские лошадки и крупные рыцарские жеребцы – все были навьючены неподъемными мешками, тюками, коробами и позвякивающими связками, туго обмотанными рогожей.
Люди тоже пришли не налегке. И живые люди, и мертвые рыцари Бернгарда. Каждый помимо собственного доспеха и оружия притащил на горбу увесистую котомку или суму.
Да, непростой выдался денек… Сначала – работа в замковых кузнях, где в тиглях и котлах из всего, что попадалось под руку, наспех выплавлялось серебро, созданное стараниями орденских алхимиков. В огонь шли неиспользованные заготовки и испорченное снаряжение, доспехи, которые некому было уже носить и оружие, которым некому драться, посеребренная оболочка метательных снарядов, рубленая серебряная проволока и иглы, используемые для громовых шаров, покрытые белым металлом бревна и наконечники разбросанных всюду стрел.
С подъемного моста содрали всю обивку. Булавами и секирами во множестве посбивали со стен серебрёные шипы. В воротах развели костер, дабы собрать побольше белой слезы из опущенных решеток, поднятых штырей, крюков и лезвий, вмурованных в арочные своды. Слеза та текла из арки ручьями.
Добытое серебро укладывали в мешки бесформенными грязными кусками – большими, малыми. Не особо утруждая себя очисткой благородного металла от примесей и окалины. Не для красы потому как брали его с собой и не для торга. Под конец, что не успевали выплавить, – увозили, как есть. Серебрёные клинки, шеломы, кольчуги, наконечники копий и стрел… Груза хватило всем.
Потом был тяжелый и долгий путь через заваленное камнями и трупами ущелье. Нагруженных коней вели в поводу. Сами сгибались под немалой ношей. Ноги и копыта скользили в оплывших останках мертвой нечисти. Навязанные на лица влажные тряпицы не спасали от невыносимых смрадных испарений.
Но – прошли, но – дошли. И – главное – донесли, что несли.
А теперь – все позади.
Именно все. Ибо солнце, хоть и светит еще ярко, но уже клонится к закату. И значит, назад, в Сторожу, засветло не вернуться.