Темные тропы, стр. 35

– Он нам необходим, – заключила она против собственной воли.

– Ты уверена? – не унимался Кованый. – Расколоть его крошечную фарфоровую головенку – ведь это же недолго.

– Меня чарует изящество слога этого печального толстокожего… – не уставал глумиться Афран с отчаянием во взгляде.

– Заткни пасть, пижон.

– Изволите повторить?

Тон повысился на целый градус.

– Вы оба просто не в состоянии заткнуться! – заорала Жаэль.

– Он первый начал, – проворчал толстяк.

– Ну так и не обращай внимания и кончай ему подыгрывать.

– Как же, как же, – процедил сквозь зубы Кованый, злобно пнув ногой ближайший к нему труп солдата.

Ликорниец прищелкнул языком и вложил свою шпагу в ножны, затем направился к Зименцу. Василиск уже не стонал. Его глаза были закрыты, и он дергался, как если бы ему снился кошмарный сон. Афран присел возле него и легонько потряс его за плечо.

– Я бы на твоем месте его не трогала, – сказала Жаэль, приблизившись.

Тот отдернул руку и поднял на нее глаза:

– Он может действовать и во сне?

– Когда он спит, его могущество возрастает, – мрачно подтвердила она. – Тем более что он не получил желаемого…

– Когда он объявил, что голоден, я не знал, что речь шла о девочке.

– Он высоко ценит детские грезы. Они дают ему полное удовлетворение.

– Нездоровые наклонности, чудовищно нездоровые.

Жаэль коротко рассмеялась.

Ее всегда поражала двойственность в поведении этого ее спутника. Ликорниец способен был расчувствоваться при виде увядшего цветка и хладнокровно изрубить целую деревню.

– Ладно, – подытожила она, – мы будем следить за ним, сменяя друг друга.

– А что еще мы будем делать?

– Вероятно, искать сапоги твоего размера, – усмехнулась она.

Ликорниец не ответил. Вглядываясь в измученное лицо василиска, он отчетливо вспомнил лицо Януэля, его маленькую головку, такую хрупкую, когда мать убаюкивала его ласковыми словами после приснившихся ему страшных кошмаров. Эта картина встала в его воображении с волнующей остротой. Он видел стены крытого фургона, его скудную обстановку и этот медный таз, в котором он умывался после ночи любви. Воспоминание было приятным, почти умиротворяющим. При свете фонаря, покрытого колпаком, она растирала ему спину щеткой из конского волоса и шептала ему на ухо стихи, она…

– Афран, ты в порядке? – окликнула его Жаэль. Грубо вырванный из своей грезы, ликорниец вздрогнул, как если бы его уличили в промахе.

– Да, – нехотя ответил он. – Я думал о Януэле. О… нашей миссии.

– И что же тебя беспокоит?

– Ты веришь, что у нас есть шанс?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ты веришь, что нас ждет удача?

– Да, – ответила она совершенно искренне. – Да, я верю. Этот вот, – она указала на Зименца движением головы, – мог бы нам весьма упростить задачу.

– Почему?

– Он хорошо знаком с мечтами Януэля. Он сможет ими воспользоваться.

– Понимаю…

Медленно истекало послеполуденное время, усыпленное дымкой Харонии, которую подпитывали трупы. Дождь прекратился, обнажив картину сумрачной и сырой местности. Углубившись в свои мысли, харонцы сидели молча. Потом настала ночь, и в тот самый миг, когда последний луч солнца умер на горизонте, на пороге появился властитель Арнхем. Он окинул взглядом представшую перед ним картину и с непроницаемым выражением на лице знаком приказал им покинуть харчевню и следовать за ним.

ГЛАВА 12

Сидя на корме судна, Януэль вглядывался в город тарасков, который открывался перед ним в первых лучах солнца. Широкий навес, затянутый бархатом, скрывал его и его спутников от любопытных глаз. Коммерсант принял все предосторожности, необходимые для того, чтобы их путешествие от пристани Альдаранша до самого города прошло незамеченным.

Рядом с ним был Фарель, закутанный в широкий плащ с капюшоном, надвинутым на лицо, чтобы скрыть синеватое свечение его тела.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

В прорези капюшона Януэль поймал лазурный взгляд Волны.

– Хорошо.

– Однако ты спал беспокойно.

– Какой-то кошмар…

– Ты хочешь мне о нем рассказать?

– Нет. Ну, может быть…

– Тебе следовало бы. Очень важно растолковывать твои сны.

– Этот был запутанный.

– Тем более.

Расправив складку на своем плаще, учитель-Волна склонился к фениксийцу:

– Ты помнишь, что говорится в Завете о снах?

– Нет, – признался Януэль.

– Тридцать четвертая заповедь: «Если дерево есть жизнь и если сон его зажигает, значит, ты осветишь свою жизнь».

– Сон может нам светить?

– Конечно. Сон поглощает твое существование. Он черпает из твоих воспоминаний, извлекая оттуда и наилучшее, и наихудшее. Увидеть себя при свете такого огня означает попытаться лучше понять свое прошлое.

– Трудно поверить.

– Расскажи мне твой сон. Януэль опустил голову:

– Я был… Я шел по болоту. Мне было очень трудно передвигаться, я проваливался почти на каждом шагу. Особенно я помню свет… Очень рассеянный, как свет зари. И еще… Там был странный шум. Поднялся густой туман. Он окружил меня, он меня… поглотил.

– Поглотил?

– У меня было впечатление, будто я тону.

– Ты почувствовал, что не можешь больше дышать?

– Да. И я был парализован страхом. Я не мог от него избавиться, я хотел бежать, но болото мешало мне.

– И?

– Это все.

– Ты проснулся?

– Я больше ничего не помню.

– Ты проснулся, Януэль, – с уверенностью сказал Фарель. – Ты задыхался, ты был мокрый от пота, и у тебя был блуждающий взгляд. Я заговорил с тобой, но ты как будто меня не слышал.

Фениксиец нахмурил брови:

– Я ничего этого не помню.

– Что ты об этом думаешь? Что, по-твоему, стоит за этим сном?

Януэль задумался, убаюканный килевой качкой. У него осталось тягостное воспоминание о прошедшей ночи, и еще более тягостной казалась ему необходимость восстанавливать в памяти ее подробности. Сон был отмечен ощущением удушья и отнюдь не нес в себе сколько-нибудь очевидной вести.

– Я этого не знаю, учитель. В нем, несомненно, ничего больше нет, кроме… страха. Право, я ничего в нем не понимаю.

– Страх… – повторил Волна. – Возможно, но, главное, надо понять, почему он принял у тебя форму тумана. Ты можешь это как-нибудь объяснить?

Януэль задумался, прежде чем ответить, поневоле втянувшись в эту игру. Что мог означать для него туман?

– Туман неуловим, – прошептал он, вслух развивая свою мысль. – Он не имеет лица, он повсюду и нигде…

Столь откровенный разговор об этом вызвал в памяти новые подробности. Он вспомнил, что ощутил еще специфический запах, напоминающий тот, что обычно стоял в Башне Седении во время работы кузнецов.

– Возможно, это был не туман, – сказал он. – Скорее дым.

– Это совсем другое дело. Тебе известно, откуда он шел?

– Нет, но я как будто пытался это определить… Запах был мне знаком. Это, знаете, как тот дым, что заполнял Башню, когда кузнецы погружали лезвия в воду для закалки.

Януэль отчетливо заметил мерцание во взгляде Фареля.

– Как если бы плеснули водой на огонь… – сказал он.

– Да! – воскликнул Януэль. – Это в точности так!

– И дым угрожал поглотить тебя?

– Да. Вода и огонь… это слова генерала Дан-Хана, когда он говорил обо мне.

– Волна и Феникс, – прошептал Фарель. – Вечная борьба…

– Борьба, учитель? Но…

– Не будем больше об этом, – прервал он разговор. Его лицо скрылось под капюшоном.

– Ну же, учитель?

Вздремнувший на скамье Чан приоткрыл один глаз и пробурчал сонным голосом:

– Что стряслось? Мы прибыли?

Януэль этого не знал, он ожидал ответа от учителя, но последний, очевидно, не намерен был продолжать беседу.

– Будь я проклят всеми чертями ада! – внезапно выпалил Черный Лучник со свистом и резко выпрямился на своей скамье.

Януэль последовал за его взглядом, и у него прямо дух захватило от восхищения величественной картиной города тарасков, который уже полностью заслонил горизонт.