Государь, стр. 75
Деджанус моргнул, озадаченый откровенностью канцлера. Она не сильно уменьшила его гнев, но он оказался лишенным всяких оснований для этого гнева, помимо негодования из-за мнения Оркида насчет его способности командовать Великой Армией и из-за внезапной пугающей мысли, что Оркид, возможно, прав.
«Я не испугаюсь вновь! – неистово твердил он себе. – Я не испугаюсь вновь!»
– Я оставлю эти бумаги здесь, хорошо? – спросил Оркид, похлопав по стопке. – Можешь изучить их на досуге и вернуть мне, когда подпишешь.
– Ты же знаешь, что я не стану их читать.
– Да, знаю. Но ради королевства, Деджанус, по крайней мере, сделай вид, будто ты умеешь командовать. Так я смогу делать вид вместе с тобой.
Прежде чем Деджанус сумел придумать ответ, Оркид уже исчез.
Арива обнаружила, что одиночество тяжелее всего ночью, и теперь, когда погода становилась холоднее, оно парило над ней, словно призрак. Она обложилась подушками и стегаными одеялами, и все же постель ощущалась такой пустой, как если бы Арива была листочком в неохватном море. В иные ночи проходил не один час, пока ей удавалось заснуть, а просыпалась она, едва светало – и удивлялась, как вообще уснула. Днем она отгораживалась от одиночества просто усердной работой, но когда оставалась одна, когда слишком уставала для чтения записок Харнана, или докладов Оркида, или королевской корреспонденции, оно снова поднималось и окружало ее. В каком-то смысле одиночество это было даже хуже страшного горя, которое она пережила после смерти Сендаруса и ребенка; горе потонуло под валом грандиозных катастроф, обрушившихся на ее королевство, и выплывая вместе. с ним, Арива нашла силу, которую не ожидала.
Но теперь Гренда-Лир приспосабливалась к новому положению вещей, и Ариве пришлось наконец встретиться лицом к лицу с истинным одиночеством собственной жизни. Как королева она и так уже была отделена от большинства людей; когда же она стала вдовой, изоляция ее стала полной. В наихудшие минуты она без труда могла вообразить себе, что ее никто не любит, что она никому не нужна, всеми отвергнута – но долго жалеть себя было не в ее характере, и она вспоминала про любовь и поддержку со стороны Олио, про преданность Оркида Грейвспира и Харнана Бересарда.
По иронии судьбы, Арива понимала, как можно оказаться одинокой из-за того, что она была королевой – и все же как королеве ей чаще приходилось с кем-то общаться, чем как женщине.
И венчая все это, голова у нее была забита подробностями войны против Линана. Она наизусть знала численность каждого подразделения войск, прибывающих к Великой Армии, и откуда оно поступило; знала число кораблей, военных и торговых, занятых перевозкой и снабжением этой армии, знала, сколько все это будет стоить ее королевству. Экономике понадобится целое десятилетие на восстановление. А сама корона будет в долгу большую часть ее царствования.
«Но Гренда-Лир выживет», – говорила она себе. Как ни странно, из-за мятежа Линана оно станет более сильным и единым. В некотором смысле он оказал ей услугу, низведя Хаксус – самого давнего врага Гренды-Лир – до положения всего лишь провинции, готовой к аннексии по завершении военных действий. Весь континент Тиир окажется под властью ее Дома. Пустельга Розетемов будет развеваться над каждым городом, каждым портом, каждым кораблем, бороздящим моря этого континента.
Она постепенно осознала растущий у нее где-то между грудей тяжелый вес. На мгновение она подумала, что в сердце ее поселился страх, но почти сразу же сообразила, что ощущение вызвано Ключом Скипетра. Она в удивлении приподняла стеганое одеяло. Ключ выглядел так же, как и всегда. Она осторожно коснулась его и ахнула, когда между Ключом и ее пальцем проскочила искра. Такое уже случалось, когда она впервые коснулась его после убийства Береймы.
Что происходит?
Когда сердцебиение и дыхание ее участились от волнения и страха, она почувствовала, как на ее разум постепенно наползает тяжелое и темное беспамятство.
– Нет! – выкрикнула она, но голос у нее оказался тихим и слабым.
Ключ стал теперь таким тяжелым, что давил на нее, как огромная каменная гиря.
А затем она оказалась уже не в Кендре.
Перед ее мысленным взором промелькнуло лицо, женское, одновременно древнее и прекрасное, манящее и ужасающее. Потом другое лицо – какой-то четтки, не юной девушки, но и не намного старше, сильной, могущественной и решительной. «Как я», – подумала Арива. Лицо Эйджера Пармера, одноглазое и серьезное. Лицо еще одной женщины, тоже молодой, но несомненно кендрийки; ее окружала огромная аура силы. Наверное, та магичка, которая сбежала вместе с Линаном – но уже не школярка.
А затем лицо Линана – но драматически, жестоко изменившееся, бледное и со шрамом, с глазами, слишком старыми для его восемнадцати лет. Он был наг, возбужден, разгорячен и бормотал непристойности.
Арива попыталась отвести взгляд.
По-прежнему Линан, а затем иное присутствие, смутный призрак над ним, говорящий с ним, но не на каком-либо языке из тех, которые знала Арива. Беглый взгляд на лицо – первое из увиденных Аривой, лицо с желтыми глазами и неестественно однородного цвета радужкой. Ужасающие глаза. Лицо отвернулось, и темные крылья обернулись вокруг Линана.
Арива ощутила неодолимую потребность бежать куда глаза глядят. Она снова попыталась отвести взгляд, отправить себя в какое-нибудь другое место, но сила, которая перенесла ее сюда, не позволяла ей сбежать.
Существо с лицом женщины улыбнулось ее брату. Губы приоткрылись, и из уголков рта засочились струйки крови.
Арива пронзительно закричала, и все покрылось мраком.
ГЛАВА 25
Безумие Линана продолжалось четыре ночи.
В первую ночь, когда Линан убил Фарбена, Дженроза выехала одна из города и прочла заклинание воздуха. По небу расползлось огненное кольцо, красное, как заходящее солнце, его лунная тень рябью пробежала по земле, подобно кровавому потоку.
Во вторую ночь она выехала одна из города и прочла заклинание земли. Почва у нее под ногами изрыгнула разлагающееся тело мертвого солдата со все еще держащейся на костях плотью.
На третью ночь она выехала одна из города и прочла заклинание воды у реки Барды. По воде пошли волны, расходящиеся большим кругом. Рыба бросилась вон из реки и задохнулась на берегах, корчась от боли.
В четвертую ночь, в ту ночь, когда она сотворила свою самую мощную магию, Дженроза медленно прошла из своей комнаты к личным покоям Линана. Когда она подошла к ним, стоявшие на часах Краснорукие сразу же пропустили ее; никто не останавливал спутницу Белого Волка.
Линан лежал в постели с открытыми глазами, но разум его находился где-то далеко отсюда. Губы его постоянно бормотали странные фразы, которых никто не понимал. Он не ел, не пил, но на нем это никак не сказывалось. Кожа его блистала при пламени свечи, словно мрамор.
Слева от него сидела Коригана. А справа – Эйджер. Они посмотрели на Дженрозу, когда та вошла. Коригана попыталась улыбнуться. Глаза Эйджера задавали вопросы, на которые она не могла ответить; во всяком случае, пока.
Эйджер подвинулся, освобождая ей место. Она склонилась над Линаном и прошептала ему на ухо:
– Прошлое одинаково, но у настоящего нет границ.
Он тут же перестал бормотать и повернул голову, чтобы взглянуть на нее.
– Что ты сказала? – настойчиво спросила Коригана.
Дженроза взмахом руки попросила ее помолчать. Линан что-то говорил, но ей не удалось расслышать сказанного.
– Прошлое одинаково, – повторила она, – но у настоящего нет границ. – И вплотную приблизила ухо к его рту.
– Прошлое и есть настоящее, – произнес голос, не принадлежащий Линану.
Дженроза резко выпрямилась и попятилась от Линана. Тот улыбнулся ей – какой-то болезненной и порочной улыбкой, и глаза его на мгновение сфокусировались на ее лице. А затем он отвернулся, глаза снова остекленели, устремив взор куда-то вдаль, и он опять принялся бормотать что-то непонятное.