Зеленые холмы Винланда, стр. 48
Сивела шатнуло с отвычки. Ох, хорошо-то как!
Ан нет, не слишком хорошо, оказывается. Полукругом перед ним стояли оружные воины племени Насыпных Холмов, нацелив дротики в его грудь. А в центре того полукруга – Великая Мать, улыбалась змеей. По правую руку от нее – добрый жрец Чимс. По левую – злой жрец… а имени его Сивел так и не узнал ведь. Да теперь уж зачем?..
Великая Мать оглядела Сивела с ног до головы. Жалкое, должно быть, зрелище он собой представлял нынче. Она еще улыбнулась – змея змеей! Сказала:
– Славная жертва! Боги будут довольны, приняв ее, и возьмут Великого Жреца Огня к себе!
И род Великого Жреца Огня продлится на земле!
Чего-чего? Сивел не понял. При чем тут?
Великая Мать не отказала себе в удовольствии объяснить. Чисто женская месть:
– Ты сделал, что мог, бледнолицый Гризли! Три дня назад мне подошло время – и красный прилив не наступил. Ты сделал, что мог. Спасибо тебе от племени Насыпных Холмов. И от меня отдельно.
Добрый жрец Чимс тут же протянул Сивелу плошку с пахучим питьем – вроде в благодарность. Сивел машинально принял плошку, машинально хлебнул. Горячая лава ринулась по горлу, обожгла желудок. Сивела снова шатнуло.
Злой жрец без имени тут же сунул под нос какие-то орешки или не орешки – в горсти. Сивел машинально схватил пальцами – сколько ухватил. Забросил в рот, зажевал. Полегчало…
Однако настолько сразу полегчало, что внезапная волна благодарности захлестнула с головой – благодарности к Великой Матери, к доброму и злому жрецам, к стражам с дротиками, вообще ко всему племени Насыпных Холмов. И сразу стало сильно клонить в сон.
На краю сознания Сивел зацепился: нельзя! Всю свою волю напряг: нельзя! Обмяк нарочито, закатил глаза, мягко упал, стал недвижим.
– Славная жертва! – повторила Великая Мать. – Завтра боги будут довольны. Опускайте его обратно – до завтра, до Солнца.
Сивел ощутил, как его приподнимают. Как его кладут поперек двух копий и внаклонку опускают в яму. Как он скатывается вниз и утыкается лицом в рыхлую смердящую землю. Как сверху тяжело шуршит щит, закрывая небо.
Первое, что сделал, снова очутившись в пустоте и темноте, – мучительно вытошнил поглощенное. Содрогался, корчился. Старался не издать сопутствующих звуков. После, превозмогая навалившееся безразличие, рыл землю, скрывая следы извергнутого.
Все же нашумел слегка, наверное. Щит наверху снова и опять стал сдвигаться. Сивел раскинул руки, грудью прикрыв еще не зарытое. Замер в безволии. В безволии, в безволии!.. Спиной ощутил испытующий взгляд стражника сверху. Не шелохнулся. Долгий взгляд, очень долгий.
Наконец, щит снова и опять задвинулся. Тут Сивела снова и опять вытошнило – в прежнее извергнутое. Холодная испарина по всему телу. Но – уже легче. В сон по-прежнему клонило неимоверно. Ан чувство благодарности ко всем этим… поутихло. Даже стало оборачиваться своей противоположностью.
Вот, значит, как! Так вот, значит! Великая Мать всего лишь использовала его, будто жеребчика. Причем не сразу. Сначала испытала на Чулке из племени вако. А теперь он и не нужен. Хотя в качестве жертвы сгодится! Когда бы красный прилив у нее наступил в очередной раз, тогда бы Сивела вытащили из ямы, отмыли бы, снова и опять отвели бы к сове лупоглазой, к суке жирной. Делай, Гризли, что приказано, и будь что будет. Если мучиться долго, то получится когда-нибудь. То-то он думал-гадал, зачем его в яме держат месяц без малого! А просто ждала Великая Мать после той памятной ночи – наступит красный прилив, не наступит… Не наступил… Все. Гризли сделал свое дело, Гризли может уходить – навсегда. Искусство продления рода требует жертв. И жертва та – он, Сивел.
Ну, уж не-ет! Теперь – точно, нет! Теперь, когда он все разложил по полкам и каждой мысли нашел место!
Сивел еще полежал, отдыхая. Понял, что все же засыпает. Дурманящее зелье с дурманящими орешками отчасти действовали. Он сильно, с вывертом ущипнул себя за щеку. Еще полежал. Еще ущипнул. Дождался, когда над головой станет совсем темно, когда вечер ночью сменится.
Вечер ночью сменился, а вот стража – нет, не сменилась. И еды ему не принесли. Надо думать, зелье с орешками от жрецов должно одурманить до утра – и зачем тогда лишний раз еду пленнику спускать в яму? Все равно спит…
Сивел вслушался. Страж пыхтел трубкой, что-то тихонько гундел под нос. Коротал ночку, бодрствуя изо всех сил.
Сивел издал дикий рев, потом застонал-заскулил, снова и опять взревел, снова и опять застонал-заскулил.
Страж наверху оборвал гундеж. Отодвинул щит, закрывающий яму, посветил факелом вниз: что такое?!
Сивел катался по дну ямы в страшных корчах, держась за живот, ревел-стонал-скулил, ревел-стонал-скулил, ревел-стонал-скулил. Какая боль! Какая боль!.. Вдруг застыл и упал навзничь. Дернулся еще и застыл, уставив невидящие глаза в открывшееся звездное небо.
И то! Подпоили-подкормили какой-то отравой! Для привычных зверомордых, может, и привычно – сонный дурман, не более. А для непривычного бледнолицего – смертельно.
Страж наверху заметался. Бежать докладывать? А как пост бросить? Раскорячившись на краю ямы, он как можно ниже опустил факел, пытаясь уловить хоть искорку жизни в распростертом теле. Не уловил… Тогда страж опустил в яму копье и осторожно потрогал тело острием. Ни малейших признаков жизни… Тогда он ткнул посильней.
Сивел «воскрес», обхватил древко обеими ладонями, резко дернул на себя. Страж рыбкой нырнул в яму, пришелся на голову. Хрустнуло.
И – тихо. Снова тихо. И то ладно. Не понадобилось добивать. Хотя одним больше, одним меньше…
Сивел ловко взобрался по древку копья наверх. Копье выдернул и перехватил, подбросил на ладони. Пригодится?.. Тяжелый плетеный щит задвинул на прежнее место. Оглянулся по сторонам. Темно, никого… Там, значит, речка. А там, значит, Насыпные Холмы. А где, значит, землянки? В одной из которых, надо надеяться, все еще ждет-надеется Чулка…
9
Она ждала, она надеялась. Она дождалась. Ахнула.
Сивел приложил палец к губам. Показал: пошли и побыстрей, ничего с собой не бери, не спрашивай и не отвечай, иди молча.
Чулка кивнула. На четвереньках выбралась из полуземлянки, придерживая заметно выросший живот. Несмотря на несуразную позу, какая-то грация у нее была, которой раньше не было. Чулка уже ощущала себя матерью, и ее тело подчинялось природному естеству.
Небо медленно серело над верхушками деревьев. Новоявленный Насыпной Холм искрился вдали множеством огней. Нет, Сивелу с Чулкой не туда. Сивелу с Чулкой в противоположную сторону, к речке!
Повеяло влажной прохладой, послышалось легкое журчание.
Сивел ступил в воду, побродил вдоль берега туда-сюда. Где-то здесь чалятся пироги. Он же приметил, когда его из ямы вытащили! Ага! Вот!..
– Чулка! Сюда! Ко мне!
Пирога, подхваченная течением, бесшумно заскользила по речной глади. Туман слоистыми волнами застилал берега.
– Скоро селение будет, – вдруг еле слышно подала голос Чулка. – Держи ближе к правому берегу, Гризли. Селение будет слева.
И верно! Верхушки типи мелькнули слева. Дымок вился уже весьма различимый в серых сумерках наступавшего утра.
Они прокрались по самому берегу, укрываясь в ветвях ив, нависавших над водой. Миновали селение – никто там не поднял тревогу.
– Уф! Пронесло! – выдохнул Сивел, снова выгребая на середину.
Сглазил! Селение-то они миновали, но им навстречу, против течения шла чужая пирога. Теперь любая другая пирога – чужая для них, для беглецов. Чужая и опасная.
– Гризли! Слышишь?
Слышит он, слышит. Лучше б не слышал. Из-за косы уже показалась пирога. Надо думать, рыбак из того самого селения возвращается с ночного лова рыбы.
– Убей его, Гризли! – прошептала Чулка.
Сивел с нескрываемым удивлением глянул в ее расширенные страхом глаза.
– Убей, – повторила Чулка, придерживая живот. – Или он поднимет тревогу.
И Сивел нутром понял, что сейчас важней. Чья-то чужая жизнь, пусть и жизнь ни в чем не повинного рыбака? Или жизнь будущего ребенка, его с Чулкой ребенка? Да и их жизнь тоже, между прочим.