Пуля Дум-дум, стр. 9

И он бросает меня. Меня – своего старого отца! – Он опять вскочил на ноги, его тело и голова тряслись. – Скажите, коп, – заорал он мне в лицо, – мой сын – грязный предатель?

– Может быть, он настоящий мужчина, Священник, – медленно произнес я. – Если вы только понимаете смысл этого слова.

Я спустился на лифте в вестибюль отеля и уже почти добрался до выхода, когда заметил знакомое лицо в очках, наполовину спрятанное за газетой. Тут же сменив направление, я пересек вестибюль, направляясь туда, где в углу в нише удобно устроился Зигмунд Джоунз. Он заметил меня и опустил газету.

– Привет, лейтенант. – Зигмунд сдержанно улыбнулся. – Мне нужно как-то убить время, потому что самолет в Лос-Анджелес отправляется через час. А я терпеть не могу ждать в аэропорту. В каком он был состоянии, когда вы с ним расстались?

– А вы надеетесь на чудо, мистер Джоунз?

– Больше не надеюсь, – тихо ответил он. – Все отношения, если они вообще существовали, теперь разорваны.

– Вы не против, если я задам вам вопрос?

– Все зависит от того, насколько ваш вопрос окажется личным. – Он снова улыбнулся.

– Когда я подробно описывал, как убили Эдди Морана, во всех графических деталях, Священник на какое-то мгновение вышел из себя. Он упомянул Линдстрома. Это имя вам говорит о чем-нибудь?

– Оно известно в Лос-Анджелесе, – медленно ответил Зигмунд. – Линдстром – представитель нового поколения в старом бизнесе отца, классический пример того, что я пытался объяснить несколько минут назад в номере. Вот, пожалуй, и все, что мне известно о нем.

– В любом случае, спасибо, – поблагодарил я. – Полагаю, вы ничего не знаете о деньгах, которые, как считается, Священник спрятал где-то в старом доме.

Ходят слухи, что припрятана круглая сумма – полмиллиона долларов, может, даже больше. Но давайте предположим, что вам кое-что известно об этих деньгах.

– Валяйте, – сухо сказал он. – Предположим все, что вы хотите.

– Итак, допустим, он посылает Эдди Морана забрать деньги, – продолжал я, – и кто-то убивает Морана, не дав ему возможности осуществить задуманное. Это наводит на мысль, что убийца также охотится за деньгами, но ему неизвестно, где они спрятаны. И по какой-то причине, о которой мы пока ничего не знаем, убийце приходится убрать Морана до того, как он нашел клад.

Вы со мной согласны?

– Возможно, – с сомнением ответил Зигмунд.

– Рано или поздно терпение убийцы лопнет, – вел я свою линию. – Ему надоест следить и ждать, когда Священник попытается заполучить обратно свою кубышку. И тогда он начнет искать Священника, а когда найдет, то либо убьет его, пытаясь получить от него информацию, либо убьет сразу после того, как ее получит. Надеюсь, вы поняли, о чем я толкую.

– Вы хотите сказать, что в любом случае мой отец закончит в морге, – сказал он.

– Правильно. Может, сейчас у вас возникло желание более подробно рассказать о человеке по имени Линдстром? – спросил я.

Он заморгал, глядя на меня из-за толстых линз, и стал похож на сову.

– Линдстром покинул Лос-Анджелес три недели назад, – пробормотал Зигмунд. – Сейчас он находится здесь, в Пайн-Сити. Четыре дня назад вечером у него состоялась встреча с моим отцом, – Вы не в курсе, где можно его найти? – Я дружески улыбнулся.

– Уверен, что администратор отеля даст вам номер его комнаты, – ответил Джоунз-младший, улыбаясь мне в ответ. – Я помню, что он живет где-то на десятом этаже.

– Мистер Джоунз, – с подчеркнутым уважением обратился я к нему, – память – поистине удивительная вещь.

Глава 5

Стоял прекрасный, погожий день, когда я вышел из своей квартиры и бросил упакованную сумку на заднее сиденье машины. Потом поехал в направлении дома, который в настоящий момент принадлежал Попу Ливви. Я не спешил: хотелось насладиться хорошей погодой, а также подумать, если получится.

Линдстром, решил я сразу после ленча, может подождать. Он наверняка не догадывается, что мне о нем рассказали, а навестить его сейчас – значит потерять все тактическое преимущество, которое у меня было на данный момент. Поэтому я вернулся домой, позвонил Попу Ливви и спросил, как он отнесется к тому, что я проведу пару ночей в его доме, на случай, если возникнут еще какие-нибудь неприятности. Он не возражал, и я собрал сумку.

У меня оставалась единственная незначительная проблема. Я не позаботился о том, чтобы сообщить шерифу, чем я занимаюсь, главным образом потому, что он наверняка усмотрит в моих действиях какую-нибудь логику и потребует, чтобы я ему все объяснил, а сделать это будет довольно затруднительно. Поэтому оставшуюся часть пути я сосредоточенно разрабатывал логичное обоснование для своих намерений. Минут через тридцать я наконец бросил заниматься самоистязанием и сосредоточился на дороге. К черту, подумал я, как-нибудь выкручусь; обычно у меня это получалось.

В первый раз увидев дом при дневном освещении, я понял, что имел в виду Лейверс, говоря об особенностях архитектуры Баронской Контрабанды. Я вел машину по разбитой колее вдоль ворот и зачарованно рассматривал диковинное сооружение. По мере того как я приближался к дому, он пленял меня все больше и больше.

Как снаружи, так и изнутри он казался воплощением вульгарной фантазии, абсолютным триумфом дурного вкуса, беспорядочно выстроенным уродством; он не поддавался описанию. Назови его как угодно и, по крайней мере частично, окажешься прав. Это был монумент богатству без стиля, реликвия ушедшей эры, которая, к счастью, никогда не вернется.

Я оставил машину за воротами и бросил сумку на крыльцо. Как и прошлой ночью, входная дверь была широко открыта, и я спросил себя: а закрывается ли она вообще когда-либо? Очутившись в просторном коридоре, я шел на цыпочках, нервно оглядываясь по сторонам, готовый выронить сумку и как сумасшедший броситься наутек, заслышав из джунглей первый могучий призыв к любовным играм. Я осторожно просунул голову между кисточек шуршащей занавески и заглянул в гостиную – как раз в тот момент, когда что-то красное стремительно мелькнуло и скрылось за кушеткой; послышался крик страха и мучительной боли. Я храбро шагнул в гостиную, на ходу вынимая из кобуры револьвер. Решив воспользоваться выверенной тактикой, я описал широкий полукруг и подошел к кушетке, где, надо полагать, засел убийца и поджидает меня с пулей не правильной формы.

Приблизившись наконец на такое расстояние, откуда я мог беспрепятственно наблюдать, что происходит за кушеткой, я с облегчением перевел дух. Никакого убийцы, вообще ничего, только большой красный пляжный мяч – подобные можно увидеть на Малибу. Я с отвращением сунул револьвер обратно в кобуру и повернулся было лицом к зашторенной двери, когда мяч заговорил совершенно человеческим голосом.

– Помогите, – жалостно хныкал он. – Я застряла.

"Что за чертовщина? – подумал я. – Если у меня нервное перенапряжение, то теперь оно как раз проявляется, а может, я нахожусь уже на грани срыва?" Как бы там ни было, я не видел причины, почему бы мне не подойти ближе и не выяснить: неужели ко всему прочему здесь завелся еще и говорящий мяч?

Внимательно присмотревшись, я заметил, однако, что у мяча имелось поразительное сходство с попкой Седеет Кэмпбелл; меня смущал, пожалуй, лишь тот неоспоримый факт, что ни одно человеческое тело не способно выдержать подобного издевательства над собой. Я подошел еще ближе и остановился в шести, а может, меньше дюймах от нее и должен был признать, что ближайший ко мне сектор мяча был точной копией маленьких, но очаровательно округлых ягодиц Селест. Я нежно похлопал рукой по мячу, а он как-то спазматически дернулся, от чего подкатился ко мне еще ближе.

С грустью отметил я про себя, что здесь что-то не так и мой нервный срыв вот-вот выплеснется наружу с полной силой. Можно ли представить, чтобы женский рот и пара перепуганных глаз находились всего в нескольких дюймах от крестца? Было страшно даже подумать о подобном. Пока глаза продолжали злобно пялиться на меня, рот широко раскрылся.