Амулет (Потревоженное проклятие), стр. 54

Пеклеванный посмотрел на меня, плюнул и пошел назад, в машину. Я в неярком свете приборной доски видел сквозь лобовое стекло, как он ворочается, забираясь в «спальник», задергивает шторку, ерзает, недовольный разговором со мной… Честно говоря, меня вообще мало интересовали отношения между Пеклеванным и Смирновым — я был поражен тем, с каким успехом отразил нападение рэкетиров!

«Да-а!», — размышлял я, оставшись один и присев на сыроватый пенек: «Вот так и получается — родился человек, учился, спортом занимался, институт закончил, женился, жил, работал, и в результате к тридцати годам оказывается — учили его не тому, институт закончил не тот, работал не там, да и женился не на той! Ведь ясно же, ясно, как божий день — вот она, моя работа — бегать, прыгать, стрелять! А сколько времени потеряно зря!».

Правда, в мои полупьяные рассуждения тут же вмешался внутренний голос: «Ишь ты, герой — штаны с дырой! Раздухарился — я, да я! Ну, стреляешь ты хорошо, ну, с бомжами тогда в овраге повезло, на лестнице у квартиры Паганеля пацаны попались — тоже случай! И сегодня — не твоя заслуга в том, что у рэкетиров этих не оказалось с собой серьезного оружия — автоматов, пулеметов, а то перестреляли бы они вас, как рябчиков, и привет!».

Я докурил сигарету, так и не нашелся, что ответить «внутреннему мне», и отправился спать.

В кабине было тепло и спокойно. Чуть слышно сопел Смирнов, склонив голову в щляпе на грудь, за занавеской похрапывал Пеклеванный…

Я достал свое одеяло, устроился боком на сидении, даже умудрился втиснуть согнутые ноги, укрылся, сунул под голову сумку и закрыл глаза. Все, отбой!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Это напоминало пытку — всю ночь я не спал — мерз. Лишь под утро, запеленавшись в одеяло, как младенец и немного согревшись, мне удалось забыться тяжелым сном.

Но сон этот не был спокойным — какие-то видения, образы, живые картинки теснились у меня в голове, пугая и без того потрясенное мое сознание.

Мне снились кошки, много кошек, тихо бредущих по ночному городу… Потом, сразу — голубенькая змейка, вьющаяся между пальцев, и черная, маслянная вода, по поверхности которой пляшут огненные отблески…

Пробуждение было ужасным. Все тело затекло, ногу свело судорогой от холода, болела голова и спина. Я приподнялся на локте и врезался виском в руль, который торчал прямо надо мною, и про который я совершенно забыл.

— Т-твою мать! — вырвалось у меня от боли и неожиданности. Я начал озираться, боясь, что разбудил своих попутчиков, но оказалось, что Смирнова в кабине нет, валяется только смятое одеяло, а Пеклеванного разбудить вообще очень сложно — его не матом, а артиллерией надо поднимать!

Я посмотрел в окно — все вокруг устилал белый, неподвижный, густой туман. Вчера, остановившись практически на угад, где попало, мы предпологали, что это опушка леса. Сегодня, при тусклом утреннем свете, не смотря на туман, все же было видно, что лес кончается у нас за спиной, слева к невидимому сейчас горизонту уходит безлесая плосковина, должно быть, поле, а прямо перед нами, метрах в ста, виднеется обрыв, за которым белая неподвижная пустота!

Распеленавшись и сложив одеяло в сумку, я открыл дверцу и выпрыгнул наружу. Ушибленная нога тут же отозвалась вспышкой боли, но боль была вполне терпимой, и я заковылял к обрыву, прикидывая, где бы сейчас был «Камаз» вместе с нами, проедь он вчера лишнюю сотню метров.

Оказалось, что впереди раскинулась довольно широкая, медленно текущая река. Космы тумана стелились над водой, другой берег еле-еле угадывался. Я вспомнил революционную песню про Чапая «…могила его глубока!», усмехнулся, закурил и пошел назад, к машине.

Неожиданно в просвете между деревьями появился Смирнов. Я увидел его и открыл рот от удивления — я мерз даже в ватном бушлате, а экспедитор выбежал из леса по пояс голый, остановился на прогалине и начал делать сложные движения руками и ногами, высоко подпрыгивая, резко выбрасываясь всем телом в стороны. Это напоминало виденное мною по телевизору ушу, китайское боевое искусство, и я в очередной раз подумал, что Смирнов не так прост, как кажется…

Позавтракав, чем Бог послал — вернее, тем, что осталось после вчерашнего, мы сели обсудить наше положение. Я открыл атлас, и после тщательного изучения карты мы пришли к выводу, что река перед нами — это Сура, а трасса проходит где-то километрах в пятидесяти к северу, слева от нас.

Поднявшийся ветерок разогнал туман, небо немного прояснилось, в разрывы облаков иногда проглядывало солнце, а у обрыва обнаружилась довольно ровная грунтовая дорога, ведущая в нужном направлении. Пеклеванный развел руками:

— Ну че, поедем? Если через сто километров не найдем заправку — амба, будем загорать, у меня солярка кончается!

Смирнов, нахохлившимся воробьем поглядывавший из своего угла, буркнул:

— Запас надо иметь!

Саня зло глянул на него, и мне пришлось, чтобы избежать ссоры, скомандовать:

— Кончай базар! Все, поехали!

Нам повезло — километров через сорок грунтовка вывела нас к трассе, и наш здорово заляпаный грязью «Камаз» наконец-то влился в поток спешаших по ней машин. Спустя полчаса, когда горючее практически кончилось, а Пеклеванный не на шутку разозлился, то и дело восклицая: «На соплях едем, твою мать!», нам повезло вторично — впереди замаячила заправка.

В полдень доехали до Сызрани. Старинный купеческий город угрюмо смотрел на проезжающие машины подслеповатыми окошками своих низких, приземистых домов.

И так же, как в Пензе, вдоль трассы кипела оживленная торговля, стояли проститутки и нищие…

— А че, мужики! — рассуждал Пеклеванный, крутя баранку: — Все же сдается мне, кто-то из нас грешник! Ну, у нас, у водил, примета такая если дорога не ладиться, значит, кто-то из пассажиров грешил много!

При этом Саня не двусмысленно поглядывал на Смирнова, молчаливо сидевшего в углу. Я, желая сгладить разговор, спросил:

— А с чего ты взял, что у нас дорога не заладилась? Подумаешь, плутанули немного — сейчас-то все в порядке!

— Сплюнь! — Пеклеванный испугано посмотрел на меня: — Я восемь лет за баранкой, а в такие передряги не попадал не разу! Грешник с нами едет, точно! И себя подставляет, блин, и людей!

И снова покосился на экспедитора. Я на этот раз промолчал, а про себя подумал: «Нет, Саня, не грешник с нами едет, это я везу с собой какое-то проклятие!».

Погода за Сызранью начала меняться. Поднялся сильный боковой ветер, здорово похолодало, начал накрапывать дождь.

— Ну, етит твою мать! — крутил головой Пеклеванный, тревожно вглядываясь в дорогу: — Если в Жигулях гололед — ох, и намучаемся! Да, тут вот, километров через десять, деревня будет — Переволоки, сделаем остановку!

— Зачем? — подал голос Смирнов.

— Тебя не спросили! — тихо пробомотал Пеклеванный, а влух, громко сказал, обращаясь в основном ко мне: — Там рыбный базар — я лучше в жизни не видел! Село стоит на протоке, вернее, на косе такой, узкой. Слева Волга, справа — протока. Там все — рыбаки, со старинных времен. Ну, и продают, че поймают — и лещей, и стерлядку, и судаков, и осетров, и чего там только нету, мамочки мои! Рыба свежая, соленая, копченая, жареная-пареная!

Саня причмокнул губами, облизнулся и нажал на газ, словно подгоняя своего «железного коня»!

В Переволоки приехали уже под вечер. Темнело, нудный дождик потихоньку превратился в колючий снежок, но было еще тепло, лужи не замерзли, и Пеклеванный надеялся, что Жигулевские горы мы проскочим нормально.

Рыбный базар работал, не смотря на непогоду. Под дощатыми навесами горели лампочки, толпился народ, а на дощатых же прилавках высились груды всякой рыбы.

Действительно, чего тут только не было! Причем, я так понял, что на базар в Переволоки везли рыбу со всей Волги, да еще и с Каспийского моря огромные, метр в попереченке, пласты соленой белуги явно были оттуда.