Осенний кошмар, стр. 6

Темная дыра внезапно появилась чуть пониже его левого глаза, и тут же к ней добавилась еще одна прямо над бровью. Он сразу потерял весь интерес к игре и упал на свой стул, его голова склонилась набок под неестественным углом.

Сменив одну игру "Убей или умри" на другую "Замри!", мы оказались в абсолютной, полной тишине. Луис сидел не двигаясь, его рука замерла, не дотянувшись до кармана пиджака, в то время как оставшийся в живых верзила представлял собой неплохую имитацию восковой фигуры скорчившейся гориллы, наполовину сползшей со своего стула. Затем напряжение постепенно ослабло. Рука Луиса медленно вернулась на свое место на столе, где и осталась лежать ладонью вниз. Верзила украдкой забрался на свой стул, с безжизненной ухмылкой на лице, сделав вид, что он был там все время.

– Как я уже сказал, джентльмены, – я глубоко вздохнул, – возможно, вам понравится комната, только что оставленная покойным Джонни Бенаресом.

По выражению их лиц можно было понять, что они не прочь поселиться в Черной Дыре Калькутты [1], если бы это значило для них спасение.

Глава 3

Я любовался ярко освещенным видом Центрального парка, открывавшимся из окна моей квартиры. С трудом верилось, что прошло всего пять часов с того момента, как я в последний раз так же стоял здесь, восхищаясь осенним пейзажем. Фрэн мылась в ванной уже чертовски долго, и я посчитал это веской причиной, чтобы не ждать ее появления, и налил себе в бокал.

Все произошло удивительно быстро с той минуты, как зазвонил телефон и шелковый голос сказал мне, что нужно делать, если я хочу, чтобы Фрэн осталась в добром здравии.

Мне даже не верилось, что все это действительно было со мной: езда с завязанными глазами, комната с неестественным красным освещением и жалкая фигура Джонни Бенареса, ползущего к двери на коленях, как съежившийся от страха пес. Затем странное предложение встретиться под его именем с человеком по имени Макс Саммерс в каком-то захолустном городке штата Айова; сексуальная фантазия этой женщины, которую звали Полночь, глупый поступок Бенареса, сунувшегося под пули, – и все это за один вечер.

Я вспомнил глаза, полные облегчения, на измученном лице Фрэн, когда она увидела, что последним вышедшим из комнаты после того, как прозвучали выстрелы, был я. И, наверное, еще очень долго мне не забыть взгляд Луиса, когда я закрывал его и гориллу в комнате, в которой они пытали Джонни Бенареса. Потом безумная гонка в лабиринте узких продуваемых ветром улочек, пока мы случайно не обнаружили, что находимся в паре миль от городка Гринвич штата Коннектикут, благодаря чему мы смогли правильно найти дорогу, ведущую в Манхэттен.

Кубики льда счастливо засверкали в бокале бурбона, и я решил, что у них имеются для этого все основания. Кто не был бы счастлив погрузиться по макушку в чудесную смесь, последние шесть лет набиравшую крепость в погребах Луисвилла?

– Эй, – обвиняющий голос прозвучал внезапно, – а мне? Если и есть что-то, что я презираю в людях, так это подленькое пьянство в одиночку.

– А если и есть что-то, что я презираю, – холодно произнес я, – так это подленькое подсматривание. Нет бы стукнуть дверью, чтобы дать знать, что ты вошла.

Я поднял глаза и увидел Фрэн, стоящую в нескольких футах от меня, благоухающую, свежую, в белой шелковой пижаме, которая изящно облегала все аккуратные изгибы ее прекрасного тела от шеи до колен. Живость и энергия снова сверкали в ее зеленых глазах, и обычное полуциничное выражение лица вернулось к ней. Казалось, что она полностью оправилась от последствий последних пяти бесконечных дней, которые были для нее полны страха и неопределенности, и осознание этого делало меня еще более счастливым.

– Я не пью со своими подчиненными, – сказал я ей, – это вселяет в них иллюзию равенства. Но я думаю, что в данном случае имеются извиняющие обстоятельства. – Я осмотрел ее сверху донизу с критическим одобрением. – Я должен внести поправку в это правило, и отныне оно будет звучать так: я никогда не пью со своими подчиненными, если только они не носят пижам из материи достаточно прозрачной, чтобы разглядеть все родимые пятна на их теле.

Фрэн осмотрела себя заинтересованно.

– Я не помню, чтобы у меня были родимые пятна, – сказала она, сияя. – Но сейчас в твоей ванной я родилась заново, после того, как испытала ужасы в десять раз страшнее смерти, преданно исполняя свой чиновничий долг. Надеюсь, место, где находится отметка о моем новом рождении, не очень смущает тебя?

– Что ты будешь пить? – спросил я.

– То же, что ты уже пьешь, – огрызнулась она, – только мне покрепче, намного крепче – поменьше льда. Не забывай, прошло долгих пять дней с тех пор, как я пила в последний раз.

– Я уверен, что ты не дашь мне забыть об этом никогда, ни на минуту, – сказал я, затем налил ей, как она просила.

– Тебе повезло все-таки, что эта пижама оказалась со мной, – неожиданно заметила она в той прекрасной женской манере перескакивать на то, о чем ни слова не было сказано раньше. – Если учесть, что ты так великодушно подарил мне целых десять минут, чтобы собраться, когда мы заехали ко мне по пути сюда! Это одна из твоих обычных причуд – вариация сексуальных приключений Бойда! – у меня не было даже времени, чтобы понять, почему я должна провести остаток ночи в твоей квартире.

Я подал ей бокал, и она выхватила его из моей руки, словно боясь, что я могу передумать.

– Фрэн, милая, – терпеливо произнес я. – Я тебе уже говорил – это для твоей же безопасности.

– Хохот и крики "Браво" в зале! – резко оборвала она, усевшись поудобнее на кушетку и не выпуская из руки бокал. Через минуту на ее лице появилось выражение сосредоточенного размышления. Я взял свой бокал и сел рядом с ней, довольно близко, чтобы дать повод для интимной беседы, но и не так близко, чтобы она могла подумать, что желание близости было единственным моим желанием.

– Фрэн, – сказал я участливо, – что с тобой?

– Сиди тихо, – произнесла она задумчиво, ее брови сошлись в одну прямую линию, – не мешай мне думать.

"Есть избитая фраза о том, что за каждым известным человеком стоит великая женщина, – сердито подумал я, – а я готов поклясться, что за каждым психически неполноценным мужчиной тоже стоит женщина".

– Дэнни, – начала она медленно, – сколько будет пять умножить на двадцать четыре и минус двадцать один?

– Девяносто девять?

– Шестью девять – пятьдесят четыре, – напевала она в такт, – и еще пятьдесят четыре, плюс пять будет пятьдесят девять. – Она бросила на меня победный взор. – Пусть будет ровно шестьсот долларов!

– Что – пусть будет ровно шестьсот долларов? – захныкал я.

– Я только что специально для тебя посчитала вслух, – произнесла она снисходительно. – Может быть, я говорила слишком быстро для твоих куриных мозгов. Ну да ладно! – она забавно пожала плечами. – Я посчитаю снова, но, пожалуйста, Дэнни, сосредоточься в этот раз!

– Я буду вторым Эйнштейном, – пообещал я.

– Меня похитили и держали в этой ужасной камере пять дней, правильно? – спросила она.

– Правильно, – ответил я очень отчетливым и, как мне показалось, умно прозвучавшим голосом.

– С субботы до среды, – продолжала она, – эти пять умножаем на двадцать четыре и отнимаем двадцать один.

– Я знаю, что это глупый вопрос, – признался я скромно. – Но почему отнимаем двадцать один?

– Я работала бы в офисе три дня из этих пяти по семь часов, – терпеливо разъяснила она, – остается ровно девяносто девять сверхурочных часов, которые я как преданный чиновник отдала службе.

– Эй, – вырвалось у меня, – а теперь слушай ты! Ты помнишь...

– Моя зарплата составляет около трех долларов в час, – продолжала она безжалостно, – но за сверхурочные ставка удваивается! Вот почему девяносто девять умножаем на шесть долларов в час, и выходит как раз шестьсот долларов, которые ты должен мне.