Квадраты шахматного города, стр. 34

Он обхватил голову руками и смолк. Мне было неловко видеть печальные глаза его жены.

— Сеньора Браун. — Она взглянула в мою сторону. — У меня есть машина. Вы позволите подвезти вас? — сказал я по-испански.

— Благодарю вас, сеньор, — ответила она.

— Браун, — я осторожно тряхнул его за плечи. — Можно подвезти вас домой?

Он поднял голову.

— У тебя есть машина, старик? С тех пор как я приехал сюда, у меня нет автомобиля. Десять тысяч хочет эта паршивка. Десять тысяч мне не заработать и за два года!

— Давайте я подвезу вас домой, — настойчиво повторил я.

Он кивнул и неуклюже поднялся, словно гиппопотам.

— Я бы ее охотно выпорол… Проклятье. Она ведь еще ребенок, совсем ребенок. И притом не в моем вкусе. Мне не нравятся такие молоденькие и тощие…

Нам с трудом удалось втолкнуть его в машину. Жена Брауна назвала адрес и села с ним на заднее сиденье. Шурин занял место рядом со мной. По дороге я посматривал в зеркало. Толстяк постепенно успокаивался, он сидел тихо и не мог не вызывать сострадания. Он держал жену за руку, неловко поглаживая ее, словно застенчивый юноша в темноте кинозала.

Путь был недолгим. Супруги Браун жили неподалеку в многоквартирном доме, где обитали в основном люди среднего достатка. Я высадил всех троих и подождал, пока Брауна не довели до подъезда. Когда мы прощались, сеньора Браун полушепотом поблагодарила меня.

Ее слова все еще звучали у меня в ушах, когда я ехал на свой наблюдательный пункт у перекрестка.

Примерно через четверть часа после моего прибытия на место полицейский, обычно скучавший в своей будке, стал проявлять признаки активности. На пульте рядом с его телефоном замигала лампочка. Он поднес микрофон к губам и стал нажимать на кнопки. Зажегся красный свет. Движение приостановилось.

Раздался вой сирен, мимо промчались двое полицейских на мотоциклах и полицейский автомобиль. За ними проследовала машина скорой помощи. Снова дали зеленый, и транспорт пришел в движение.

Лишь утром следующего дня я узнал из газет, что это были за машины.

Из окна жилого дома, где я накануне вечером высадил чету Браун, выбросилась, разбившись насмерть, Эстрелита Халискос, а Толстяк Браун бесследно исчез.

16

Сигейрас едва не плакал, когда в понедельник утром возобновилось слушание дела. Его можно было понять. Место Толстяка Брауна занял какой-то апатичного вида адвокат. Он покорно согласился на продолжение слушания вместо того, чтобы потребовать перерыва, дабы ознакомиться с материалами, собранными его предшественником.

Люкас, стараясь скрыть ликование, постарался побыстрее провернуть дело. Он не стал вызывать меня в качестве свидетеля. Адвокат Сигейраса в своей заключительной речи перепутал все и вся, судья, основываясь на представленных показаниях, постановил, что само существование трущоб Сигейраса является нарушением общественного порядка. Права же граждан иностранного происхождения на подобные случаи не распространялись.

Сигейрас, вскочив, прокричал своему апатичному адвокату, чтобы тот немедленно подал апелляцию. Из зала послышались негодующие возгласы. Я же думал только о том, как бы поскорее выбраться на свежий воздух.

Еще в зале я обратил внимание на человека, явно наблюдавшего за мной. Когда мы с Энжерсом уходили, он подошел к нам. Мне показалось, что я уже где-то видел этого высокого черноволосого, безукоризненно одетого мужчину, но где — вспомнить не мог.

— Доброе утро, Луи, — тепло приветствовал его Энжерс. — Поздравляю с новым назначением!

— Сеньор Хаклют, — добавил он, повернувшись в мою сторону, — познакомьтесь с сеньором Луи Аррио, новым председателем гражданской партии Вадоса.

Аррио с приветливой улыбкой пожал мне руку.

— Очень рад, сеньор Хаклют, — воскликнул он. — Мне еще на приеме у президента хотелось познакомиться с вами.

Так вот где я его видел. Это его имя красуется на добром десятке крупных магазинов.

— Итак, — продолжал он, — сегодня это небольшое дельце удалось утрясти без вашего содействия. Вынесенное решение знаменует еще одну победу цивилизации. Оно, как и ваша, сеньор Хаклют, деятельность, поможет сделать наш прекрасный город еще лучше.

— Благодарю вас, — ответил я. — Но для меня проект — лишь работа по очередному контракту. Причем я жалею, что согласился на нее.

Он посмотрел на меня с сочувствием.

— Да, да. Я все прекрасно понимаю. Ваш уважаемый коллега, — он кивнул в сторону Энжерса, — сказал мне, что наглец Дальбан и его сообщники угрожали вам. Однако, сеньор, хочу вас заверить, что вам не стоит их опасаться. Мы, граждане Вадоса, позаботимся об этом, можете на нас положиться.

Он выглядел таким же целеустремленным, как и статуя «Освободителя» на Пласа-дель-Норте. К тому же он ни на секунду не сомневался, что его устами глаголет истина.

— Конечно, сеньор Люкас и я позаботимся о том, чтобы ничто подобное больше не повторилось, — продолжил он. — Я убежден, что надо правильно информировать общественность. Когда люди поймут, какие это сулит им преимущества, никто не станет противиться переменам. Сеньор, вы окажете мне честь, если согласитесь как-нибудь поужинать со мной и моей семьей.

— Благодарю вас, — ответил я. — К сожалению, в ближайшее время я занят. Именно по вечерам я занимаюсь изучением транспортных потоков.

— Ну конечно же! — воскликнул он, как бы упрекая себя за несообразительность. — Вы ведь заняты не только днем, но и по вечерам. Вам, сеньор, не позавидуешь. Однако я восхищаюсь вашей самоотверженностью. Тогда, может быть, мы пообедаем вместе, причем не откладывая, прямо сейчас?

Он посмотрел на Энжерса.

— Вы присоединитесь к нам?

Энжерс кивнул в знак согласия. Мы заняли столик под пальмами. Через несколько минут к нам подсел и Люкас.

Разговор шел главным образом о внутренних делах гражданской партии. Я особенно не вмешивался и воспользовался случаем, чтобы понаблюдать за собеседниками.

И прежде всего за Люкасом. Я уже успел убедиться в том, что он знает свое дело. Однако ему не хватало увлеченности Брауна. Люкас поражал своим умением хладнокровно сопоставлять и анализировать факты, к тому же он производил впечатление человека, лишенного фанатизма, но, как и Энжерс, достаточно догматичного и упрямого. Я заметил, что последнее вообще характерно для людей, покинувших родную страну. Они не могут отрешиться от сознания собственного превосходства над гражданами своей второй родины.

Что же касается Аррио, то это был актер. Причем роль свою он выбрал смолоду и вжился в нее. Честно говоря, образ, который он создал, производил впечатление, хотя я прекрасно понимал, что человек и актер слились в нем воедино.

Таким образом, передо мной сидели трое весьма известных и, надо думать, добропорядочных граждан Сьюдад-де-Вадоса. Возможно, и в жизни на них можно было так же положиться, как и в профессиональном отношении. (Я должен был признаться себе, что меня подсознательно продолжали беспокоить угрозы Дальбана, как бы я ни пытался не обращать на них внимания.)

В конце обеда Аррио, извинившись, покинул нас — ему нужно было ехать на телестудию дать интервью по случаю своего нового назначения. Я попросил его передать привет сеньоре Кортес и Франсиско Кордобану, подумав при этом, станут ли они изображать Аррио ангелом. Во всяком случае, он подходил для этой роли гораздо лучше, чем я.

Вслед за Аррио мы тоже поднялись из-за стола, решив немного пройтись. Энжерс, подумав о чем-то, спросил меня:

— Хаклют, вы, по-видимому, рады, что избежали допроса Брауна?

— В некоторой степени, да, — согласился я.

— Это известный интриган, — небрежно заметил Люкас. — Он наверняка распинался вам о том, с какой легкостью разделывается со свидетелями.

— В общем-то…

Люкас, усмехаясь, закивал головой.

— То же самое он сулил и нашему дорогому доктору Руису, правда, на него это не произвело никакого впечатления. Довольно забавна вся эта история с Толстяком.