Потерянные Души, стр. 29
Дух пересказал ей все новости. Кот Ар-Джея неожиданно оказался кошкой, и у него – то есть уже у нее – родилось семь котят: шесть абсолютно черных и один такой… зеленоватый. Терри – владелец единственного в городке музыкального магазина – ездил в отпуск и оставлял вместо себя помощника заведующего. Парень совершенно запарился и вписал не ту цифру в бланке заказа, и они получили громадную партию альбомов Рэя Стивенса. Когда Терри вернулся, он придумал изуверское наказание: стал крутить альбомы в магазине. Двадцать раз в день, если не больше, они наслаждаются композициями из классического кантри-репертуара, от которого всех тошнит: «Возрождение белочек на Миссисипи» или «Все прекрасно (по-своему)».
Дух говорил, а Энн иногда даже смеялась. Он не стал говорить ей о том, что в последнее время Стив пьет по-черному и что он опять начал грабить автоматы с «колой». Она не спрашивала про Стива, но когда Дух собрался уходить, она проводила его до крыльца и даже позволила приобнять себя на прощание, и он подумал, что она выглядит чуть веселее, уже не такой измученной и бледной.
Но он все равно беспокоился за нее. Что-то свербело у него в сердце. Не плохое предчувствие, нет. Просто какая-то смутная тревога. Впрочем, ему иногда было сложно их различать: предчувствия и обычные ощущения. Хотя, с другой стороны… любой человек, который считает себя другом Энн, проявил бы беспокойство, увидев ее в таком состоянии. Дух решил, что если в ближайшее время эта тревога не стихнет, он постарается с ней разобраться.
Когда он подъехал к дому, мерзкий мысленный образ, который он подхватил oт Энн – Стив навалился на нее всем телом и прижал к кровати, – почти стерся у него из памяти.
13
Никто провел пальцем по пузырикам цветного стекла на перегородке между двумя кабинками из потертого коричневого винила. Он проехал на автобусе через весь Мэриленд и по пригородам северной Виргинии, по безымянным шоссе, мимо бесконечных химических заводов, табачных фабрик, громадных строек и глухих алюминиевых заборов, синих с зеленым, которые защищали все это хозяйство от шума и загазованности шоссе.
Поначалу пейзаж за окном казался унылым и скучным. Никто даже представил себе, что он уезжает все дальше и дальше в глубь мертвого мира, где жили его родители, учителя и печальные, отчаявшиеся друзья, от которых он так стремился уехать. Эта дорога просто не может быть той дорогой, которая приведет его домой.
Но потом, посередине Виргинии, дороги стали приятными и зелеными – даже сейчас, в середине сентября. Он сидел в придорожной закусочной где-то к югу от нигде и наблюдал за тем, как за окном медленно гаснет свет дня. Его рассеянный взгляд скользил по потертым виниловым табуреткам, по грязным жирным столам и по сверкающему музыкальному автомату, который – наверное, для соблюдения приличий – играл не унылое и тягомотное кантри, а двадцатку самых популярных мелодий. Снова и снова, уже по третьему разу в течение часа. Никто сидел, прижимая к себе рюкзак. В кафе пахло жирными гамбургерами и дешевеньким кофе с ароматом картона. Но пузырики цветного стекла на перегородке были очень красивыми. Жалко, нельзя забрать их с собой. Хотя бы одну штучку. Никто уже начал жалеть о всех красивых вещах, которые ему пришлось оставить дома. Вот был бы у него волшебный рюкзак, в который можно было бы упаковать всю комнату и унести с собой!
Он посмотрел в окно на автобусную станцию на той стороне стоянки. Закурил, стряхнул пепел себе на джинсы и рассеянно втер его в ткань. Это были его любимые джинсы: старые и потертые, но зато мягкие и удобные, разрисованные завитками из черных чернил, обвешенные английскими булавками и специально порванные в разных местах. Он сидел, нетерпеливо шаркая под столом ногами, обутыми в высокие кроссовки, – ему не терпелось отправиться дальше. На одной кроссовке была небольшая дырочка, над мизинцем.
Он достал из кармана кассету «Потерянных душ?», открыл ее и достал бумажную обложку. На обложке была зернистая фотография: старый надгробный камень в пятнах света и тени, усыпанный сосновыми иголками и окруженный стелющимися побегами пуэрарии. По камню шла разноцветная надпись цветными мелками: ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ? Вроде как члены группы собственноручно подписали все пятьсот копий. Никто представил себе гитариста – высокого и слегка неуклюжего. Представил, как он сидит на полу и надписывает обложки: слишком сильно давит на мелок, мелок ломается, он берет другой, ломает и его тоже… в конце концов матерится и поручает «всю эту байду» солисту. Солист берется за дело (кстати, наверняка у него самый любимый цвет – желтый) и аккуратно выводит вопросительные знаки. Никто очень нравился вопросительный знак в названии группы. Без него это название было бы глупым.
На другой стороне обложки были фотки обоих музыкантов. Стив Финн, гитарист, сидел, держа между ног гитару, и улыбался – обаятельно и цинично. Его длинные черные волосы были убраны за уши, а на полу за его левым ботинком стояла открытая банка «Будвайзера». Солист смотрел не в камеру, а куда-то вбок. Он сидел, сложив руки на коленях. Куртка из разноцветных лоскутков была ему явно велика. Из-под соломенной шляпы струились длинные светлые волосы – бледные, словно спутанный дождь, они почти полностью скрывали его лицо.
Никто знал про этот дуэт только то, что было написано на обложке кассеты. («Я пью воду, которая остается от моих акварелей. Она очень вкусная, правда».) Он слышал у них только эту кассету: эту протяжную музыку и задумчивые, тоскующие слова. Но он придумал себе их характеры и представлял их себе как старинных знакомых. У него и вправду было такое чувство, что он давно знает этих двоих. Они жили среди других призрачных голосов у него в голове. Это были те люди, с которыми ему очень хотелось бы прокатиться по ночному шоссе: сидеть, тесно прижавшись к ним, на заднем сиденье, пока все остальные кричат, когда Джек на бешеной скорости входит в крутой поворот. Его старые друзья – с их черными кожаными косухами и серьгами-черепушками, с их крепким «Marlboro» и несбывшимися мечтами – все они были подростками. А Никто был другим: либо вечным ребенком, либо древней душой, заключенной в этом хрупком теле, – он так и не смог разобраться, кем именно.
Он слегка потянул за серьги у себя в ухе: крошечная серебряная бритва и капелька оникса. Потом похлопал себя по карману, где лежала ручка. Потом открыл рюкзак, достал блокнот, пролистал его и нашел вложенную внутрь открытку. Ту самую, которую он надписал, когда пил папино виски. Подписал, но пока не отправил. Он положил открытку на стол, и свет отразился от золотого листа.
Адрес он написал так: ДУХУ, «ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ?», УЛИЦА ПОГОРЕЛОЙ ЦЕРКВИ, 14, ПОТЕРЯННАЯ МИЛЯ, СЕВЕРНАЯ КАРОЛИНА. Индекса он не указывал – его не было в адресе на обложке кассеты. Может быть, Потерянная Миля – слишком маленький городок и у него вообще нет индекса. Никто мысленно поблагодарил своих ангелов-хранителей, что он не забыл наклеить марку. Сейчас у него просто не было денег, чтобы ее купить.
Он затушил в пепельнице сигарету и тут же закурил еще одну. Попытался разобрать время сквозь слой жира на циферблате настенных часов, опять посмотрел в окно на автобусную станцию. Но посмотрел просто так. Даже если бы он хотел сесть в автобус, то все равно бы не смог. Деньги из материной шкатулки закончились еще два города назад. У него остался последний доллар. В животе начались рези от голода, и Никто совсем уже было собрался потратить этот доллар на гамбургер или блинчики. Но потом передумал. А вдруг это вообще последний доллар? Лучше потратить его на что-то действительно нужное: на новый блокнот, или на чашку хорошего дорогого кофе, или на черную широкополую шляпу в каком-нибудь магазине подержанных шмоток. Сигареты всегда можно слямзить. А последний доллар надо потратить на что-нибудь важное.
Дальше придется идти автостопом. Раньше он никогда так не ездил. Он пытался ловить машину до пиццерии или до музыкального магазина, но юные городские матроны при одном только взгляде на его длинный плащ и гладкие черные волосы лишь сильней жали на газ. А стопить машину на скоростном шоссе, под безбрежным небом, когда мимо проносятся грузовики, словно неповоротливые сказочные драконы… это совсем не то, что в городе. Здесь всякий может остановиться. И всякое может случиться.