Смерть Вазир-Мухтара, стр. 90

8

Дело перешло в духовный суд.

Якуб Маркарян был собственностью шаховой. Собственность эту охраняла сила, более могущественная, чем государство, шах и его сарбазы: шариат.

Старый человек с крашеной бородой, невысокого роста, сидел в Тегеране для того, чтобы охранять шариат. Имя его было Мирза-Масси.

Ему были известны все повеления шариата, закона, под которым ходит сам шах.

Мулла-Мсех, человек с бледным жирным лицом, человек святой жизни, служивший в мечети Имам-Зумэ, был его правою рукою.

Когда Иран нищал от войны и податей, наложенных кяфиром, Мирза-Масси молчал: это было наказание Божие, наложенное на Каджаров, которые лицемерно подчинялись шариату, но действовали исподтишка по-своему. Не он воевал с кяфирами.

Когда жены Алаяр-хана перешли под русский кров, Мирза-Масси сказал: нечистые суки ищут нечистых кобелей. Обе они были кяфирками. Мирза-Масси не одобрял обычай брать женами кяфирок. Не он писал мирный договор с кяфирами.

Теперь евнух, пятнадцать лет исповедовавший ислам, убежал к кяфирам, чтоб ругаться перед безбородыми и безусыми, как он, кяфирами над исламом.

Мирза-Масси и Мулла-Мсех сидели у шаха.

Не они воевали, не они писали мирные договоры.

Но они сидели над шариатом. Дело перешло в духовный суд.

В тот же вечер шах услышал слово, которого долго не слыхал: джахат.

Он ничего не возразил. Он хотел одного: освободиться от этих дел, которым не было конца, освободиться от уплаты куруров — его хазнэ была полна, но кяфир и до нее добирался, — забыть о кяфире, уехать в Негеристан, отдохнуть, руки Таджи-Доулэт пусть успокоят его. Он был стар.

— И все же, неужели джахат?

В тот же вечер он уехал тайком в Негеристан с женою своей, своей дочерью Таджи-Доулэт, без огласки.

Да. Джахат.

В тот же вечер уехал с юным Борджисом и всеми своими людьми за город доктор Макниль — тоже отдохнуть, рассеяться немного, подышать чистым воздухом. Всего на один день.

Джахат.

Священная война.

Против кяфира в очках. Священная война города против человека.

— Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях! Там вы услышите наше слово!

9

Самсон пообедал, отер рукавом усы, пригладил бороду и послал за Борщовым.

Борщов, хлипкий, с бегающими глазами, прибежал тотчас. Они заперлись.

— Вот что, — сказал Самсон тихо, — людей завтра начинай готовить. Послезавтра выступаем. Без шуму. Понял?

— Понял, — сказал Борщов и качнул головой.

— Мы в Мазендеран теперь пойдем. Там леса хорошие. Палатки все как есть захватить. Довольство перевел уже.

— Есть уже дестхат? — жадно и с пониманием спросил Борщов.

— Черта им дестхат, — сказал Самсон и выругался. — Ихним не дадимся, сарбазов на печку пошлем. Мало штыка, так дадим приклада. Нету никакого дестхату, дело нерешенное, только вечером дело решится.

Дестхат о выдаче Самсона с его батальоном лежал уже у Грибоедова, и Самсон знал об этом.

— Ты до вечера ничего людям не говори, — сказал Самсон, — слышь, Семен.

— Я что ж, я ничего, куда ты, Самсон Яковлич, туда я. Вместе воевали, вместе по уговору и лягем.

— Вот.

Самсон подумал.

— Ты, Семен, на меня не обижайся. Я знаю, что у тебя обида на меня.

Борщов развел руками.

— Мало чего бывало, так все не упомнишь.

— Я эту гниду к чертовой матери услал. Пусть чешется об забор.

Самсон говорил о Скрыплеве, которому Борщов завидовал. Борщов встал.

— Военное дело. Обижаться нам не приходится.

Вечером Самсон опять послал за Борщовым.

— Никому, Семен, не говорил?

— Как ты сказал, Самсон Яковлич. Только видно, что знают.

— Ну так вот, никаких приготовлений не делай. Никуда мы пока что не выступаем.

— Что так?

— Не будет дестхату. Вот и все. Только вот что: здесь шум, может, будет.

Борщов смотрел внимательно.

— Так людям не баловаться.

— Как скажешь, все одно, — сказал уклончиво Борщов.

— А я говорю: не баловаться, — сказал Самсон и вдруг побагровел. — Из казармы никого не выпускать. Слышь, Семен? Все отвечать будут. Запереть казармы.

Он заходил по комнате, топча сапогами ковры.

И давно уже не было Борщова в комнате, а Самсон все ходил по коврам кривыми кавалерийскими ногами в смазных сапогах, как баржа по мелководью.

Потом он остановился, спокойно набил трубку, задымил и снова стал ходить.

Раз в нерешительности он посмотрел на дверь и сунулся было в нее.

Потом махнул рукой, сел и уставился на стену, на ковер с развешанным оружием. Посмотрел на кривой ятаган, который ему подарил в прошлом году Хосров-хан, и на свои кривые ноги.

— Ну и что? — спросил он негромко. — Тебе какое дело? Ништо.

И нижняя губа отвисла у него, как в обиде.

10

В этот день Мирза-Масси говорил народу.

В этот день Мулла-Мсех говорил народу в мечети Имам-Зумэ.

В этот день спор шел между городом и человеком, мирным трактатом и шариатом, Персией и Европой, Англией и Россией.

В этот день привезли наконец в русскую миссию подарки шаху, сильно запоздавшие. Ящики выгружались на дворе.

Вечером метнулся тенью к русскому посольству человек. Спокойны были улицы, лежащие близ русского посольства.

Человека привели к Вазир-Мухтару.

Он был бледен, и глаза его блуждали.

— Ваше превосходительство, — сказал он трясущимися губами, — я прихожу от имени Манучехр-хана. Мулла-Мсех и Мирза-Масси говорят сегодня народу. Они объявили джахат.

Грибоедов закрыл глаза. Он стоял спокойно, только глаза его были закрыты.

— Ваше превосходительство, — лепетал человек, — ваше превосходительство, отдайте, пока не поздно, Мирзу-Якуба.

Грибоедов молчал.

— Или пусть сегодня вечером Мирза-Якуб пройдет тайно в мечеть Шах-Абдул-Азима, ваше превосходительство, это два шага, только через ров перейти. В мечети его никто не тронет, ваше превосходительство.

У человека были слезы на глазах, и он трясся.

— Если кто-нибудь, а особенно русский подданный, — медленно и чужим голосом сказал слова закона Грибоедов, — приходит под русское знамя и находится под его покровительством, — я не могу его выгнать из посольского дома. Но если Якуб сам захочет уйти, я мешать не буду. Прощайте, господин Меликьянц.

Человек неверными шажками, запинаясь, скатился с лестницы, и Грибоедов послал через десять минут Сашку с запиской к евнуху.

Сашка вернулся и доложил:

— Господин главный евнух просили передать, что если ваше превосходительство захотят, так они завсегда рады исполнить, но только сами не согласны.

— Спасибо, Саша, — сказал Грибоедов, — спасибо, Сашенька, ты верно передал.

— А господин Меликьянц прямо не в себе приходили, — прибавил Сашка, довольный.

— А теперь позови сюда, голубчик, Мальцова Иван Сергеича.

— Будьте добры, Иван Сергеич, — сказал Грибоедов Мальцову холодно, — написать ноту. Изложите все мои поступки со сносками на статьи. От самого приезда в Иран. Выражения допустите сильные, но титулы все сохраните. Закончите примерно так: нижеподписавшийся убедился, что российские подданные не безопасны здесь, и испрашивает позволения у своего государя удалиться в Россию, или лучше — в российские пределы. Всемилостивейшего, разумеется.

Мальцов встревожился.

— Есть какие-нибудь известия?

— Нет, — сказал Грибоедов.

— Сегодня же составить?

— Лучше сегодня. Простите, что обеспокоил.

Когда Мальцов ушел, Грибоедов взял листок и начал изображать:

По двойной цифири листок означал:

Кому писал это Александр Сергеевич? Он положил листок к бумагам на столе, не дописав его. Выдвинул ящик, пересчитал деньги. Оставалось немного, расходы были большие. Он становился скуповат.