Особый отдел и око дьявола, стр. 19
Покойнику на вид 30–35 лет, длина тела 180 см. Телосложение нормальное, питание удовлетворительное, кожные покровы мертвенно-бледные.
Голова округлой формы, волосы светлые, редкие. Глаза закрыты. Роговицы глаз прозрачные, зрачки округлой формы диаметром 0,5 см. Наружные слуховые ходы свободные. Наружные носовые ходы с наличием следов крови. Рот приоткрыт, слизистые оболочки рта розово-синюшные. На верхней челюсти 2-й зуб справа из жёлтого металла. На нижней челюсти 1-й и 2-й зуб слева отсутствуют. Остальные зубы естественные и целые. Язык в полости рта за линией зубов.
Руки согнуты в локтевых суставах и лежат на груди. На мизинце правой руки имеется явственный след от перстня или широкого кольца. Ноги выпрямлены в суставах, несколько разведены, расстояние между стопами 15 см.
На передней поверхности грудной клетки, в подреберье, на передней поверхности живота и в паховой области имеются многочисленные колотые раны округлой формы диаметром 0,7 см, расположенные по четыре в ряд. Края ран мелколоскутные, ввёрнутые внутрь. При сближении краёв раны они комплементарно совпадают, не образуя складок кожи…»
Описание занимало три страницы машинописного текста, и, не дочитав его до конца, Цимбаларь перешёл к списку вещей, найденных у покойника. Всё, кажется, было на месте – документы, деньги, часы, зажигалка, носовой платок. Оружия в ту ночь Черенков при себе не имел, что ещё раз доказывало мирный характер его намерений. Судя по всему, пропал только перстень.
На трупе Чалого обнаружили затрёпанный советский паспорт, спички, пачку дешёвых сигарет, пятьсот рублей денег мелкими купюрами и перочинный ножик. Никакого перстня при нём не имелось – ни на пальце, ни в карманах.
Оставалось предположить, что если Чалый и снял перстень с мёртвого Черенкова, то подарил или продал его третьему лицу. В этом плане определённый интерес представляла Зинаида Почечуева.
Затем Цимбаларь запер дверь на засов, разулся, прилёг на смятую постель и сразу провалился в чёрный омут сна.
Вопреки его ожиданиям, злая жаба Омоль и добрый голубь Ен на сей раз так и не появились…
Глава 5
Подворный обход
Цимбаларя разбудили звуки, для современного городского зрителя довольно непривычные – грохотали дрова, сваленные на топочный лист, лязгала печная дверца, бряцал совок, которым выгребали золу из поддувала.
В окнах ещё стоял непроглядный мрак, а Парамоновна уже вовсю хозяйничала в избе, изрядно выстывшей за ночь.
Едва очухавшись от сна, Цимбаларь пробормотал:
– Моё почтение… А как вы сюда попали? Я ведь дверь вроде запирал.
– Толку-то… У нас запоры такие, что если дверь хорошенько дёрнуть, она сама откроется, – кряхтя возле печки, пояснила Парамоновна. – Я эту избу уже лет двадцать как топлю. Каждый гвоздик в ней знаю.
– Тогда вы, наверное, и моего предшественника знали. Старшего лейтенанта Черенкова, который в прошлом году погиб.
– Митьку-то? Как облупленного знала, – скорбно вздохнула Парамоновна. – Он мне, почитай, вместо родного сына был. Сама его в последний путь обряжала.
– Как вы считаете, за что его убили?
– Про это ты у своих сослуживцев спрашивай, которые следствие проводили. – Огонь в печке уже гудел вовсю. – Наше дело маленькое.
– Следствие как раз таки ничего и не нашло. А меня интересует ваше личное мнение.
– Чужой он здесь был, потому и убили, – категоричным тоном заявила Парамоновна.
– Тогда, значит, и меня убьют? – с ленцой поинтересовался Цимбаларь.
– Необязательно, – ответила Парамоновна, словно речь шла о каких-то хозяйственных проблемах. – Смотря как ты себя поведёшь.
– А как себя нужно вести?
– Как душа подсказывает, так и веди. Жизнь сама всё рассудит.
– В лучшую сторону? Или в худшую?
– Сторона у одёжки бывает. Лицевая да изнаночная. А у жизни сторон нет. Она всему начало, она всему и конец.
– Вам виднее, – сказал Цимбаларь, относившийся к старухам примерно так же, как Ваня Коршун к котам. – Но за редким исключением человека просто так не убивают. Кому-то он, наверное, мешал… И вообще, зачем Черенков на ночь глядя попёрся на коровник? Доярок с ворованным молоком ловить?
– У нас молоко не воруют, – тем же безапелляционным тоном ответила Парамоновна. – В каждом дворе своя корова, а то и две… На коровник его из какого-то другого места притащили, уже мёртвого. Хотели, должно быть, в отстойник бросить, да, видно, спугнул кто-то супостатов. Или сил не хватило чёрное дело до конца довести.
– В какой отстойник? – не понял Цимбаларь.
– Это яма такая, в которую жидкий навоз стекает, – пояснила Паромоновна. – Соломы у нас мало, подстилка торфяная. Вот яму и вырыли, чтобы жижу собирать. Если бы Митька в отстойнике с годик полежал, от него бы и косточек не осталось.
– Почему вы решили, что его убили в другом месте?
– По одежде было видно, что его за ноги по снегу волокли. Под тулуп целый ком набился. Я как утром глянула, сразу всё поняла.
– Вы это следователям говорили?
– Они меня не спрашивали. Вечером придут, пельменей с водочкой навернут и на печку спать лезут… Да и какая разница, где его убили! Всё одно наша Чаруса виновата… Ты завтракать будешь?
– Что-то пока не хочется, – Цимбаларь мельком глянул на часы, показывающие седьмой час утра. – Здесь всегда так рано встают?
– А как не встать, если корова в хлеву мычит? – Парамоновна уже собиралась восвояси. – Это тебе не город. Встаём с петухами, зато ложимся с курами… Печка пусть себе горит, только дрова не забывай подбрасывать. Вьюшку я сама потом закрою. Угар в избе – самое скверное дело… В обед ко мне приходи. Пироги с грибами будут. Пока молочка парного испей, вон кринка на столе стоит.
Перед тем как покинуть дом, Парамоновна глянула в окно, по которому время от времени пробегали сполохи, похожие на свет далёких автомобильных фар.
– Что там? – поинтересовался Цимбаларь, всё ещё нежившийся в постели.
– Небесная изба светится, – сказала старуха. – Видать, у бога Ена пир горой идёт. Так, бывало, моя маманя-покойница сказывала… А нынче говорят – северное сияние.
К молоку прилагался ломоть тёплого домашнего хлеба, отличавшегося от покупного более плотной консистенцией и еле уловимым запахом дыма. Слегка перекусив (аппетит пробуждался в нём только к полудню, зато давал о себе знать далеко за полночь), Цимбаларь оделся и придирчиво осмотрел себя в мутное, растрескавшееся зеркало.
Некоторая припухлость в лице и нездоровая синева под глазами всё ещё оставались, но в скудном свете сороковаттных электролампочек, которым отдавали предпочтение прижимистые сельчане, разглядеть эти печальные последствия двух развесёлых дней было довольно затруднительно.
Ремень с кобурой и портупеей Цимбаларь надел поверх форменного полушубка, но пистолет спрятал за пазуху – на морозе могла загустеть смазка. Никогда прежде он не носил на себе столько одежды сразу и от всех этих кальсон, фуфаек и портянок ощущал большое неудобство. Случись сейчас какая-нибудь потасовка, и Цимбаларь, привыкший полагаться не столько на силу, сколько на ловкость, сразу лишился бы своего главного козыря. По-видимому, к этой куче шерстяных, ватных и меховых вещей нужно было некоторое время привыкать, как и к боевым доспехам.
Несмотря на ранний час, на улице наблюдалось заметное оживление. Повсюду кипела работа по ликвидации последствий ночного снегопада, и каждая изба походила на маленькую крепость, окружённую высоким белым валом, под которым давно скрылись дощатые заборы.
Впрочем, уже попадались и редкие прохожие, вежливо кивавшие человеку в форме.
Вскоре Цимбаларь убедился, что все так называемые «общественные места» – магазин, клуб, церковь – ещё закрыты, а большинство обгонявших его людей спешат в одном направлении – к низкому зданию барачного типа, в узеньких окошках которого едва-едва теплился свет.
Внутри барака вразнобой гудели и стучали какие-то механизмы. У ворот образовалась очередь из розвальней, гружённых молочными бидонами. Присмотревшись и принюхавшись, Цимбаларь сообразил, что находится рядом с сыроварней, являвшейся главным источником благосостояния Чарусы.