Кураж, стр. 48
Часть четвертая. КРЫСЫ.
Этой зиме, казалось, не будет конца. Короткие дни, обычно такие голосисто-звонкие, бежавшие вприпрыжку, стали длинными и жуткими.
О ночах и говорить нечего. Ночью город не засыпал, а умирал. Отпевали его ледяные ветры. Ежились от ужаса голые деревья, тоненько, тоскливо скрипели их стволы. Незажигавшиеся фонари дергали черными головами, всё старались сбросить с себя цепкие снежные шапки, да не могли.
Жители в своих квартирах заворачивались в одеяла, прятали головы под подушки, замирали, как зверье в берлогах. И каждая ночь казалась последней. И зима последней и вечной. Больше не будет ни весенней капели, ни летнего солнышка, ни хлеба.
И если бы не Москва, если бы не врезали немцам под Москвой так, как испокон веку на Руси врезали ворогу, наверно, умер бы город и в самом деле. Тяжко жить во мгле без надежды на свет.
Ефрейтор Кляйнфингер вымерзал. Дежуря у шлагбаума или шагая в патруле, он прямо физически чувствовал, как тело становится легче. Ведь человек состоит на девяносто восемь процентов из воды… Нет, это, кажется, огурец состоит на девяносто восемь процентов из воды, а человек… Он точно не помнит, но только воды много. И если она вымерзнет вся, он, Кляйнфингер, превратится в мумию.
Он однажды видел мумию в музее, их водили всем взводом. Эдакая сухая перебинтованная коричневая кукла. Бр-р-р!… Еще обер-фельдфебель весело пошутил: "Вот, ребята, что можно сделать из человека, если за него умеючи взяться!"
У него, Кляйнфингера, крепкие нервы, но вид мумии тогда вызвал тошноту. Сейчас бы не вызвал. Столько мертвецов!
Чтобы окончательно не вымерзнуть, Кляйнфингер принял меры. В будке возле шлагбаума из железной бочки сделали печку, внутри выложили кирпичами. Это его напарник Ганс, до службы в армии он был каменщиком. Из печки нет-нет вырывались клубы дыма, вызывая кашель. Глаза начинали слезиться. Но лучше кашлять и плакать, чем вымерзать. К тому же на печке стоял прокопченный чайник, а в нем кипяток. Его наливали в стаканы и пили с кусочками сахара или с сахарином. Стаканы покоились в серебряных замысловатых подстаканниках. Чайник и стаканы, сменяясь с дежурства, оставляли в будке, а подстаканники Кляйнфингер уносил. Они были его собственностью, поскольку именно он реквизировал и чайник, и стаканы, и подстаканники. Разумеется, в пользу рейха.
Чай согревал нутро и восстанавливал утраченную организмом воду. Но видимо, не всю. Баварца по-настоящему можно разбавить только пивом.
Кляйнфингер чувствовал, что, несмотря на принятые меры, все же вымерзает. Это сильно тревожило его, снижало боевой дух, уменьшало жизненные силы. По ночам, как наваждение, снились ему далекие слоны, пьющие воду из реки под названием Ганг. Много воды. А над ними солнце жарит. А рядом голые коричневые человечки пьют индийский чай. Приходит он, Кляйнфингер, и все падают ниц. Трубят слоны. Сверкает река. А в ней не вода, а желтое, прозрачное, пенистое баварское пиво. И только он черпнет его ладонями, чтобы выпить, как непременно что-нибудь его разбудит. Черт бы их всех побрал: и войну, и начальство! Ах, Индия, Индия!…
Еще больше вымерзал Кляйнфингер, когда нес патрульную службу. Печку с собой не потащишь! Нарушая устав, он напяливал под белье, на голое тело, женскую кусачую шерстяную кофту, обматывал голову и шею толстым шарфом, из-за чего каска держалась на самой макушке и в любой момент могла свалиться.
Прекрасные сапоги пришлось поменять на старые, но большие размером. Каждый норовит поживиться за твой счет! Правда, в старые сапоги можно было сунуть ноги в двух парах носков да еще накрутить портянки из разорванной пополам другой женской кофты. Здоровье дороже сапог!
И все же Кляйнфингер чувствовал, что вымерзает. И когда он совсем уже было отчаялся, ему повезло. Он встретил немчиков, тех самых близнецов, что искали осенью мамахен. Тогда еще лил этот мерзкий российский дождь и мальчишки были такими грязными! А сейчас на них ладные полушубочки, валенки и меховые шапки с длинными ушами. Таких шапок он еще не видывал. И спервоначалу не узнал мальчишек.
Он остановил их на улице, потребовал аусвайсы и, чего греха таить, уже стал примеряться к их шапкам. Рейх нуждался в теплой одежде. И Эльза была бы довольна.
И тут один из мальчишек сказал обрадованно:
– Здравствуйте, господин Кляйнфингер! Как ваше здоровье? Помните, осенью мы искали маму?
– Видать, нашли, - сердито буркнул Кляйнфингер.
– Нашли. И привет от вас передали.
– Отмыла она вас, - с досадой произнес Кляйнфингер.
У мальчишек оказались пропуска для входа в гостиницу "Фатерлянд" и для хождения во время комендантского часа. Прощайте, меховые шапки с такими славными длинными ушами!
– А где же ваша мама? - спросил Ганс.
– Наша мама владелица "Фатерлянда", - ответил один из мальчишек.
– И ресторана, - добавил другой с вызовом.
– О-о… - только и смог произнести Кляйнфингер, потому что при слове "ресторан" во рту появился вкус баварского пива. - Ваш большой друг Кляйнфингер вымерзает в этой забытой богом России, - добавил он печально.
– Да что вы, господин ефрейтор! - воскликнул один из мальчишек.
– Нутро вымерзает, - пожаловался Кляйнфингер. - Я постепенно испаряюсь. Вот как мое здоровье. Скоро стану хрупким, как сосулька, и сломаюсь. У меня уже все суставы скрипят.
Он потоптался на месте, и в самом деле раздался скрип. То ли снег заскрипел под сапогами, то ли и верно суставы.
Мальчишки переглянулись, шмыгнули в ближайшую подворотню и поманили за собой немцев. Когда Кляйнфингер и Ганс подошли, один из мальчишек сказал другому:
– Доставай, Пауль.
И тот, другой, вытащил из кармана полушубка бутылку с мутноватой жидкостью.
– Хлебните.
– Что это? - Кляйнфингер взял бутылку и встряхнул ее.
– Шнапс, - сказал Пауль.
– Самогон, - добавил брат.
– О-о… - Кляйнфингер вытащил зубами пробку, перехватил ее рукой в варежке, хлебнул из бутылки, задохнулся и почувствовал, как жидкость обжигает желудок. Вот!… Вот чем можно восстановить вымерзающее тело! Он хлебнул еще и передал бутылку Гансу.
Тот тоже глотнул. Глаза его на мгновение остекленели.
– И… много… у вас… этого? - спросил Кляйнфингер.
– Бывает, - ответил Пауль. - Мы достаем для господ офицеров. Много обмороженных. - Он решительно отобрал у Ганса бутылку. - Придется долить воды. А ведь это нехорошо, а, господин Кляйнфингер?
– Я тоже без пяти минут офицер… Кто знает!…
– Конечно, господин Кляйнфингер.
– Вы настоящие парни и настоящие немцы. И помните, у вас есть верный друг Кляйнфингер. Завтра мы дежурим у шлагбаума.
Мальчишки снова переглянулись.
– Мы постараемся добыть и для вас.
– Уж постарайтесь. А мы с Гансом в долгу не останемся. Сигареты, консервы…
– Сочтемся, господин Кляйнфингер, - сказал, улыбаясь, Павел.
Они расстались довольные друг другом. Кляйнфингер и Ганс потопали посередине мостовой, положив руки на висящие на груди автоматы. А Петр и Павел заспешили к гостинице. Мама не любила, когда они где-нибудь задерживались.
В городе было неспокойно.
Сгорел вещевой склад с новым обмундированием. На дорогах останавливались машины, кто-то ухитрялся сунуть в бензобаки кусочки сахара.
Исчезло бесследно несколько офицеров. Среди них полковник генерального штаба.
Служба штурмбанфюрера Гравеса с ног сбилась. Не нашли.
Сам штурмбанфюрер потемнел, осунулся. Усики стали еще светлее и совсем тоненькими, будто волос повылезал.
Аресты. Допросы. Раскаленные клещи, от которых несет паленым мясом. Плетки с кусочками свинца на хлестких концах… Кровь, кровь… И все без толку. Двужильные, что ли, эти русские?
Был отдан приказ: солдатам и офицерам в город выходить только группами и с оружием. Усилить патрульную службу. У гостиницы выставить часовых. Посторонних не впускать. Пропуска менять еженедельно.