Страна призраков, стр. 24

– Как ты, Лаура?

– Инчмэйл узнал мой сотовый номер от друга в Нью-Йорке, – сказала она, словно это все объясняло. – Бывшего друга. И позвонил сообщить, что ты здесь.

– Извини...

– Да нет, ты ни при чем. Правда. В двух кварталах отсюда Лоренс отсматривает съемочный материал. Если бы не к тебе, я поехала бы к нему.

– Он стал продюсером?

– Режиссером.

– А, поздравляю. Не знала.

– Я тоже.

Помолчали.

– На такое я не подписывалась. – Широкие полные губы Лауры вытянулись в безупречно прямую линию: знак, никогда не суливший добра. – С другой стороны, это же не надолго.

Что она имела в виду – режиссерскую работу своего мужа или их брак? Холлис и прежде не умела читать ее мысли. По словам Инчмэйла, подобная задача была никому не под силу, и как раз поэтому группа нуждалась в барабанщице: слушатели должны воспринимать первобытные сигналы – необъяснимые, но действенные.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – Холлис повернулась, прижимая к груди картонную коробку левой рукой, в которой зажала импровизированную сумочку.

Фойе преобразилось: канделябры и свечи исчезли, все было готово для японского завтрака или, во всяком случае, для еды, которую следует брать черными палочками, но которую еще не успели подать. А так не хотелось приглашать Хайди к себе в номер. И Холлис просто продолжала идти по направлению к бесконечно длинному мраморному столу.

– Не хочу, – уладила вопрос Лаура. – А там что за дребедень?

Она указала в дальнее пространство за еще не открытым баром, оформленным в виде гигантского дорожного чемодана на колесиках.

Холлис и раньше заметила их, когда отмечалась. Конга, бонго [88] плюс акустическая гитара и электрический бас, подвешенные на дешевых хромированных стойках. Инструменты были подержанные, и даже очень, хотя вряд ли в последнее время их часто использовали.

На ходу плечи Хайди гладко перекатывались под матовой тканью блейзера цвета индиго. Шагая следом, журналистка припомнила, как эффектно смотрелась она со своими бицепсами в безрукавке во времена «Кёфью».

– Что за дела? – Лаура мрачно посмотрела на инструменты, потом на спутницу. – Кто-то хочет сказать, сюда заглянет Эрик Клэптон? Или хотят устроить нам джем после суси?

Холлис давно поняла: ее отвращение к дизайнерским выкрутасам – лишь слабое эхо отвращения к искусству в целом. Дочь механика из ВВС, она единственная из женщин, знакомых бывшей солистке, обожала заниматься сваркой, но только если что-то действительно важное в самом деле требовало починки.

Журналистка покосилась на деревянную нефирменную гитару.

– Значит, надумали вечеринку. По-моему, они имитируют добитловскую Венецию. Пляж.

– «Имитируют». А Лоренс говорит, что имитирует Хичкока. – В ее устах глагол приобрел какой-то сексуальный оттенок.

Холлис никогда не видела мужа Лауры, не слишком надеялась на знакомство, да и не жаждала. В последний раз они с Хайди встречались немногим позже распада «Кёфью». Ее внезапное появление, а теперь еще это странное зрелище вызвали к жизни прежнюю боль от утраты Джимми. Чудилось, будто бы он вот-вот окажется здесь, должен оказаться, а может, он уже где-то рядом, за углом, или просто не попадается на глаза. Или какой-нибудь хитроумный медиум нарочно устроил эту фальшивую сцену, планируя провести спиритический сеанс? Впрочем, из этой четверки именно бас, инструмент покойного, нельзя было при желании взять в руки и поиграть. Ни шнура, ни усилителя, ни микрофона. Интересно, что стало с «Пигнозом» [89] Джимми?

– Он ко мне заходил за неделю до смерти. – Реплика Хайди заставила журналистку вздрогнуть от неожиданности. – Мы с Лоренсом едва начали встречаться, я их даже не представила друг другу. Он был не в себе, Джимми. По-моему... – На мгновение внешне грубая, бесцеремонная Лаура стала похожа на маленького испуганного ребенка; в такие моменты Холлис каждый раз поражалась и восхищалась ею. – Ты же была в Нью-Йорке, когда он умер?

– Да. Только не в северной части. Я была в городе, но понятия не имела, что он вернется. Мы не виделись без малого целый год.

– Джимми задолжал тебе денег.

Холлис удивленно посмотрела на собеседницу.

– Да. Задолжал. Я почти позабыла.

– Он рассказывал, как взял у тебя пять тысяч в Париже, в конце гастролей.

– И обещал вернуть, но я не представляла, что это возможно.

– Не знала, как с тобой связаться... – Хайди запустила руки в карманы. – Думала, вдруг ты сама объявишься. Вот и встретились. Жаль, не вышло передать раньше.

– Что передать?

Барабанщица вытащила из блейзера белый потрепанный конверт и протянула бывшей солистке.

– Здесь пятьдесят сотен. Как он их мне вручил.

Холлис увидела в левом верхнем углу свои инициалы, выведенные бледными красными чернилами. Горло болезненно сжалось. Она заставила себя вздохнуть, приняла конверт и, не зная, как поступить, положила его на коробку. Затем подняла глаза на Хайди.

– Спасибо. Спасибо, что берегла их ради меня.

– Для него это было важно. По-моему, так вообще важнее всего, о чем он говорил. Ну, там, Аризона, ребцентр, какой-то проект в Японии... Но Джимми больше волновало, чтобы деньги вернулись к тебе, а другого пути, как через меня, наверное, не было. И потом, – она прищурилась, – долговые он бы не выпросил обратно, на героин, я бы не отдала, ясное дело.

Инчмэйл утверждал, будто «Кёфью» буквально строилась на непробиваемом фундаменте упрямства и полной нехватки воображения у Хайди, но при общении с ней даже это знание не помогало – ни в са?мом начале, ни позже. Холлис была с ним полностью согласна – вернее, думала, что согласна, однако лишь теперь она как никогда всем сердцем ощутила глубокую правоту его слов.

– Ладно, я пошла.

Хайди мельком легонько сжала плечо собеседницы – с ее стороны это значило исключительное проявление теплых чувств.

– До свидания... Лаура.

Под взглядом Холлис бывшая барабанщица прошагала через фойе, мимо крестообразного дивана и скрылась из вида.

23

Два мавра

Браун очень долго не возвращался в прачечную за пленником. Наконец явился юный кореец – возможно, сын владельца, – и молча вручил Милгриму китайский обед в коричневом пакете.

Мужчина сдвинул журналы, чтобы расчистить место на фанерной столешнице, и распаковал еду. Вареный рис, кусочки цыпленка без косточек под красным красителем, расчлененные овощи люминесцентного зеленого цвета и таинственное, мелко нарезанное бурое нечто. Палочки Милгрим трогать не стал, предпочел пластмассовую вилку. В тюрьме, утешал он себя, и такой обед показался бы роскошью. Только не в китайской тюрьме, прибавил несговорчивый внутренний голос, но пленник понемногу его заглушил. В обществе Брауна умнее всего – есть, как только выпадет возможность, а не капризничать.

За обедом он размышлял о ереси Свободного Духа, имевшей место в двенадцатом веке. Последователи секты утверждали: Бог – либо все, либо ничто, причем сами они склонялись к первой версии. Для них не существовало ничего, что не являлось бы Богом, и в самом деле, откуда такому взяться? Милгрим никогда не был силен в метафизике, однако теперь, в плену, вынужденный коротать время в размышлениях над одним и тем же текстом, исподволь учился получать удовольствие от миросозерцательных умопостроений. В первую очередь от тех, что касались парней из секты Свободного Духа, явно сочетавших в себе черты Чарлза Мэнсона и Ганнибала Лектера. Согласно их учению, если все на свете равно приходит от Бога, то люди, наиболее близкие Божеству, берут себе за правило творить, что им вздумается, особенно если это запрещено обывателями, далекими от послания Свободного Духа. В частности, они трахали все, что не противилось, и даже все остальное, поскольку насилие, как и убийство, слыло у них особо праведным подвигом. Тайная религия воодушевляющих друг друга социопатов. Пожалуй, это был самый мерзкий образчик человеческого поведения, о каком только слышал Милгрим. Какой-нибудь Мэнсон, к примеру, попросту затерялся бы в этой шайке. А может, рассуждал Милгрим, и вовсе возненавидел бы ее. Какая радость Чарли Мэнсону от целого общества серийных убийц и насильников, каждый из которых не сомневается в своих божественных полномочиях?