Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ, стр. 45

После крутого поворота на изрезанную колеями дорогу, доктор Баллантайн привлек мое внимание, указав наверх.

– Вон там, – сказал он, – и там.

Он показывал на два дома, один из которых был больше и величественнее, но оба – весьма приятные глазу. Их разделяло расстояние, как мне показалось, мили в две.

– Первый дом – мой, там вы и будете жить. Второй – это дом, который вы хотите посетить.

У дома доктора Баллантайна нас встретила стайка прелестных детишек, красиво одетых и очень веселых. Они столпились вокруг отца так мило, что я с болью вспомнил о Луи и подумал о собственных детях, которые у меня когда-нибудь будут. К нам вышла жена – воплощенная элегантность. Как выяснилось позже, она была урожденная француженка, дочь посла. Она приветствовала меня так, будто я тоже был человеком высокого статуса, и в то же время – как если бы я был давним другом семьи.

За обедом она (а не ее муж) поведала мне романтическую историю их знакомства.

Он был судовым врачом, она – пассажиркой. На пути из Бордо в Ливерпуль она заболела – у нее появились проблемы с дыханием. Он рекомендовал ей жить в теплом сухом климате и упомянул этот порт, воды которого мы могли видеть с той веранды, где теперь сидели. Ее ответ был воспринят как слишком дерзкий всеми, кто ее знал, – кроме доктора: «Я отправлюсь туда, только если вы будете меня сопровождать!»

С тех пор как они приехали сюда, не было ни одного дня, чтобы давняя, так мучившая ее болезнь напомнила о себе.

– А теперь расскажите мне вашу историю, – попросила она тоном, которому невозможно было сопротивляться.

Мой рассказ был лишь отчасти историей «Испаньолы» и моей страшной миссии. Я хотел пощадить ее слух, избегая жестоких подробностей; но во мне зародилось еще более сильное желание – поведать ей о моих чувствах к Грейс.

Миссис Баллантайн слушала очень внимательно. Когда я закончил, она сказала мне:

– Я верю – вы добьетесь успеха, мистер Хокинс. Вы гораздо более тревожитесь о других, чем о самом себе. И, насколько я могу судить по опыту моего мужа, такое всегда приносит свои плоды.

Когда я в ту ночь укладывался спать, где-то неподалеку пела ночная птица. Меня волновал мой план, но успокаивала безопасность этого дома. Спокойствие победило, и я, впервые со времен «Испаньолы», заснул прекрасным, крепким сном. Без кошмарных сновидений.

24. И вот мы встречаемся вновь

Баллантайны подарили мне заботу, мир и покой. Моя жизнь в их доме была полной противоположностью тому, что со мной произошло. Казалось, силы мои возвращаются с необычайной стремительностью, однако я проводил дни в праздности на веранде дома или в затененных комнатах, а то и медленно прогуливаясь в саду под огромными деревьями с широкими, плотными листьями. То, как быстро я почувствовал себя поздоровевшим, казалось, противоречило тому, как медленно я на самом деле выздоравливал, – приятнейшее противоречие!

Посланцы доктора доставляли на бриг сообщения о моем состоянии. В ответ нам сообщали предполагаемую дату отплытия. Мы много раз беседовали с доктором Баллантайном о моих прежних приключениях, но более всего – о том, что я собираюсь предпринять. В этом отношении у него поначалу были серьезнейшие сомнения; он и позднее продолжал высказывать мне свои опасения, однако постепенно пришел к заключению, что ему следует оказать мне поддержку. Я думаю, он принял такое решение, тревожась за мою жизнь; но я также подозреваю, что его заинтересовал сам характер и порядок осуществления моего плана.

Что же касается имени, которое я ему назвал – имени его соседа (как я надеялся и как в действительности оказалось), то доктор по моей просьбе отправил ему записку, прося позволения нанести ему дружеский визит «вместе с гостем, прибывшим на остров»: моего имени он не упомянул. Первый ответ был отрицательным, и я почувствовал, что натолкнулся на серьезное препятствие. Мы снова обдумали ситуацию, и доктор Баллантайн послал еще одну записку, на этот раз в более убедительных и доверительных выражениях, заверяя своего соседа, что наш визит к нему может принести значительную пользу.

В тот же день пришел ответ с приглашением приехать тотчас же, и мы уселись в ландо. [17]

– Я ведь предупреждал вас о своих сомнениях по этому поводу, – сказал доктор.

– Как вам известно, я их вполне разделяю, – ответил я.

– Тем не менее я принимаю ваши доводы, – сказал он. – Они представляются мне весьма существенными. Хотя кое в чем не вполне безупречными.

Ландо поднималось вверх по дороге. Как ярко сияло море под массивной столовой горой, дававшей столь прекрасное укрытие этому заливу! Миссис Баллантайн описывала мне бури, какие бушуют в небе над их холмом и гаванью у его подножия. Когда я впервые оказался здесь много лет тому назад, я был слишком сонным и слишком юным, чтобы запомнить все подробно. Теперь же я сидел в ландо очень взволнованный и, как всегда бывает, когда испытываешь душевный подъем, впивал окружающий меня пейзаж с более обостренным вниманием, чем когда бы то ни было.

Вскоре дорога ухудшилась; в то же время зелень по ее сторонам выглядела так, будто за ней хоть и не очень хорошо, но ухаживают. Мы подъехали к высоким воротам, выкрашенным белой краской; их вид отличался странным сочетанием веселости и неприветливости. Подошли двое туземцев. Один держал ворота приоткрытыми, пока другой стоял и сердито на нас смотрел; оба были одеты в странное подобие ливрей.

Доктор сказал:

– Ваш хозяин нас ожидает.

Нам пришлось ждать: один из слуг ушел в дом, а другой снова закрыл перед нами ворота.

Вскоре ворота широко раскрылись, и нам было позволено въехать. Оба слуги шли перед нашим экипажем. Мы завернули за затененный густыми ветвями поворот, и перед нашими глазами предстал дом. Я видел его, когда мы ехали наверх, а теперь он восхитил меня снова – небольшой особняк с несколькими колоннами и красивым портиком. На лужайке перед домом журчал фонтан. Это был дом преуспевающего горожанина.

Мы вышли из ландо, и я спокойно остановился на ступенях лестницы рядом с доктором Баллантайном, а наш экипаж увели прочь. Несколько минут ничего не происходило; один из слуг стоял рядом, как бы для того, чтобы остановить нас, если мы попытаемся войти в дом. Затем я услышал, что кто-то в доме насвистывает мотив, при звуках которого, должен сказать, мое сердце дрогнуло от удовольствия и от воспоминания о прежних страхах.

Он появился на верхней площадке лестницы, словно султан. Мое внимание привлекло что-то, сильно в нем изменившееся, и я не сразу смог определить – что, но вскоре понял. Прежде его костыль был сделан из грубого дерева, как у любого старого матроса; но теперешний был из серебра. Его чудесная филигрань переплеталась, словно усики лесных растений; подмышечная колодка была из полированного черного дерева, окаймленного серебряной полосой.

Лицо его было по-прежнему широким, как окорок, а в глазах горел былой огонь, словно в них светилась сама Жизнь. Дух преуспеяния так и реял над ним, как реет песня над певчей птицей. Но, по правде говоря, Долговязый Джон Сильвер и теперь мало отличался от того человека, которого я впервые увидел, когда мальчишкой был послан сквайром Трелони в таверну Сильвера рядом с бристольскими доками, от человека, которого сотоварищи-пираты прозвали Окороком.

– Ну и ну, ребята!

Все тот же голос, все тот же смех, словно он колет грецкие орехи. Та же привычка склонять голову набок и пристально вглядываться в тебя блестящими глазами. Волосы, пожалуй, чуть изменили цвет: теперь проседь в них была больше заметна, но остальная их часть, выгорев на солнце, обрела цвет крепкого чая.

Меня удивило, что он почти совсем не удивился. Он спустился по ступеням более ловко и быстро, чем люди помоложе и не искалеченные, как он. Сунув костыль под мышку (я так часто видел, как он это делает), он схватил меня обеими руками за плечи.