Искушение страстью, стр. 41
Клара поцеловала внука в висок: так она всегда делала, когда они еще были детьми. Незаметно для себя Даниэль сказал очень важные слова: Клара надеялась, что Валлонг будет всегда прибежищем для всей семьи, ее связующим звеном. Что станет с Морванами после нее? Шарль не возглавит семью, это точно. Вырастив детей Эдуарда, он исполнил долг, но сделал это неохотно и только потому, что к этому принудила его Клара. Всецело отдав себя семье, она заключила с ним сделку. Нет, вслух ничего не было сказано, но все-таки договор был заключен. Молчание скрепляло Клару и Шарля гораздо сильнее, чем любые клятвы.
Поежившись, Клара набросила на плечи шаль и улыбнулась Даниэлю. Она не была уверена, что Шарль сможет молчать до конца. Если однажды ненависть возьмет верх над разумом, семья будет обречена, и тогда окажется, что Клара так долго и отчаянно сражалась ни за что. Нет, пока она жива, она будет сохранять свой клан.
– Бабушка, ты где-то далеко, – ласково проговорил Даниэль. – О чем ты задумалась?
Голубые глаза Клары встретились с ясными глазами молодого человека.
– О вас, дорогой мой, о вас…
Но мысли ее были не только об этом.
Шарль ходил, по кабинету и составлял начало новой речи. Сильви ушла несколько часов назад, и он сразу же погрузился в работу – так легче забыться. О Сильви напоминала только запись в ежедневнике: «16.00 Мадам Уилсон».
– …правосудию нужны доказательства, а не туманные презумпции, которые… нет!
Он не мог сосредоточиться и, только остановившись, понял, что очень устал. Часы на столе показывали восемь вечера, секретарши уже ушли, в конторе было тихо. Скоро на авеню Малахов подадут ужин. Шарль хотел было позвонить матери, предупредить, что не придет, но передумал. Его не привлекал одинокий ужин в кафе поздним вечером. Да и дело было несрочным.
Шарль машинально выглянул на улицу. Там уже зажигались фонари, по тротуару куда-то спешили люди. Где-нибудь в Париже Стюарт, наверное, рассказывает Сильви о поездке. Пытается ли он развеселить ее? Очаровать? Он не боится, что, оставшись одна, она ему изменяет?
Подавив вздох, Шарль отошел от окна. Он сложил бумаги, написал короткое послание своему поверенному. Мысль о Сильви была навязчивой, он не мог ее отогнать.
«Я состарюсь один, умру один… Если где-то есть рай, я хочу встретить там Юдифь».
Вот только веру в это он потерял.
«Зачем верить? Что изменится? Все равно ад для меня гарантирован».
В детстве Клара учила их Закону Божьему и десяти заповедям, которые он не соблюдал. Он не смог подставить вторую щеку, он поддался жажде мести. И если есть божественное правосудие, то он будет наказан и никогда не встретится с той, которую любил больше всего на свете. Редкое, неповторимое чувство. Огромная всепоглощающая любовь, – и только с Юдифью он познал, что это такое, и эта любовь изначально толкала его на крайности. То, что он испытывал к Сильви, имело лишь отдаленное сходство с той страстью, которую вызывала в нем жена двадцать лет назад. И такую силу чувству придала не ее трагическая гибель: каждый раз, обнимая Юдифь, живую, вне опасности, он дрожал в упоении. Отречься от нее, заменить ее кем-то – значит, предать ее память, и он должен построить последний оплот против забвения. Сыновья почти не помнили мать, а он готов был кричать от боли при мысли о ней. Стоило ему закрыть глаза и сосредоточиться, как перед ним возникала она: ее лицо, ее запах, ее жесты. И ее взгляд, в котором Шарль терялся, с наслаждением утопал. Он любил ее до головокружения, даже в повседневной жизни. Страдания, годы и разлука не остудили эту любовь, а просто скрыли глубоко внутри него. Он мог разбередить рану в любое время по своему желанию.
– Без тебя никогда, – вполголоса сказал он.
Быть счастливым с другой? Никогда. Ему не нужна ни капля счастья, ни половина счастья. Он даже думать об этом не хотел. Особенно о том, что Юдифи навсегда тридцать лет, а ему скоро пятьдесят.
Сделав несколько шагов к панели, скрывающей сейф, он привычным жестом отодвинул ее. Если надо, он заставит себя вновь и вновь перечитывать эти строки, и это лучший способ не сдаться. Он взял наугад блокнот, открыл его.
Однажды у него не останется выбора, он и так зашел слишком далеко. Он отвратителен мне до тошноты. Твое возвращение будет ему худшей карой, он это знает, но это сильнее его. Однажды утром ты появишься на дороге, как в том фильме – помнишь – ты будешь как все, кто возвращается с войны. Я все время жди тебя, каждую минуту надеюсь, убеждаю себя, что ты в пути и успеешь спасти меня. Но то, что люди рассказывают о побегах, очень страшно, я не должна желать твоего скорейшего возвращения.
Шарль, мне не хватает тебя, как воздуха и воды, но не бунтуй, не давай им повода еще больше терзать тебя. Я не хочу, чтобы ты страдал.
Держа блокнот в руке, он, задыхаясь, прислонился к стене. Страдать? Он помнил лицо немецкого офицера, который превращал в бесконечную пытку недели в мрачной крепости. Шарль думал, что Юдифь и их дети в безопасности, в Валлонге, и это придавало ему силы, и он все терпел. Или почти все. «Я не хочу, чтобы ты страдал». Интуитивно – они ведь чувствовали друг друга – она предвидела опасность, нависшую над ним: даты совпадали. Она догадывалась, что он сходит с ума в клетке, что он на грани. А у него не было никаких предчувствий, ничто его не тревожило: он был слишком занят своим выживанием. Тогда как Юдифь сама была на краю пропасти.
Он перевернул страницу. Строки запрыгали.
В эту ночь тебя особенно не хватает. Мне стыдно писать об этом. Ты мне все открыл, все подарил, а теперь осталась только пустота и страх. Я хочу вдохнуть твой запах, запустить пальцы в твои волосы, услышать твое дыхание, а потом прижаться к тебе и обнять всего. Мы будем строить планы на будущее, ты будешь говорить тихо-тихо – я обожаю твой голос, – и я буду уверена, что рядом с тобой мне ничего не грозит. Обними меня, Шарль, защити меня, ты же клялся.
Блокнот мягко упал на ковер. Зачем он заставлял себя это читать? Что хотел доказать? Что боль еще жива? Она и так терзала его каждый день! Юдифь давно умерла, нет могилы, к которой можно припасть, но он все равно любил ее. Тогда зачем мучить себя? После всего, что он преодолел, единственное, что ему оставалось, – это как можно страшнее отомстить за нее.
«Нет, не только, сыновья должны узнать всю правду…»
Признания, запертые в сейфе, ждали своего часа, это будет последнее откровение.
«Подонок…»
Ненависть была неизлечима, как горе, и он удивился, как до сих пор жил с этими двумя чувствами. Борясь со слезами, Шарль нагнулся и гневно схватил блокнот. То, чего не смог выбить из него немец, каждый раз выбивали слова Юдифи. Он не мог встать, а только опустился на колени и, обхватив голову руками, зарыдал.
Через несколько минут зазвонил телефон, и Шарлю показалось, будто он проснулся от кошмара, отчаяние душило его. Еще никогда ему так сильно не хотелось отказаться от задуманного и уйти вслед за призраком жены, найти его, где бы он ни был. Поднявшись с ковра, Шарль одной рукой взял трубку, другой поправил галстук.
– Это ты, Шарль? У тебя странный голос… Уже поздно, я не думала, что ты здесь! Стюарт не прилетел этим самолетом, я нашла дома телеграмму, он задержится еще на неделю. Я тут подумала… Если у тебя нет планов, мы могли бы поужинать вместе.
Он сомневался лишь мгновение: в голове у него не было мыслей, он крепко вцепился в трубку.
– Буду у твоего дома через десять минут, – пробормотал он.
В конце концов, общество Сильви – это лучше, чем тишина и демоны из прошлого. Он имел право на эту маленькую слабость: ему был так нужен отдых.
VIII
Валлонг, 1959
Жepap Филип великолепен в роли Модильяни! Как он перевоплотился в своего героя! Жаль, что ты не видел этот фильм.
Отступив на шаг, Жан-Реми критически осмотрел свою картину, затем повернулся к Алену.