Орион и завоеватель, стр. 53

Капитан проговорил:

– Бросай кинжал, или твоих приятелей отправят рыбам на корм.

– Ты сам первым полетишь за борт, я тебе обещаю.

Он улыбнулся:

– Ну убей меня… а как, скажи, ты поплывешь дальше?

– Я все утро следил за твоими людьми, и теперь, если понадобится, доплыву на этой лохани в Египет, – насмешливо ответил я.

Он осклабился, открывая щербатый рот:

– Да, в уверенности тебе не откажешь, вор.

– Ты получил деньги от нас, – сказал я. – И вези нас по уговору в Бизантион.

– А когда я возвращусь в Халкедон, меня обвинят в том, что я помог вам бежать.

– Кое-кто из твоих мореходов уже погиб… Покажешь их трупы, скажешь, что сопротивлялся.

Хозяин в задумчивости потянул себя за бороду. Он, должно быть, прикинул, что экипаж его справится с Гарканом и Бату, несмотря на то что кое-кто из наших уже поднимался на ноги, преодолевая дурноту. Но битва будет стоить жизни еще нескольким морякам, а он и так уже потерял первого помощника и еще двух моряков. К тому же сейчас он был против меня один на один, правда имея меч против кинжала, но я видел, что моряк невысоко ценит свои шансы.

Я решил подсластить сделку:

– Ну, а если я отдам тебе и остаток денег, что тогда?

Глаза его засверкали.

– Не обманешь?

– Так будет лучше для всех.

Он поспешно кивнул:

– По рукам.

Мы приплыли в Бизантион и оставили корабль вместе с его хозяином у причала. Я был рад вновь оказаться в стране Филиппа, но Гаркан покинул землю, в которой родился. И он знал, что скорее всего никогда более не увидит Гордиума.

Я отыскал дом, в котором стояли солдаты Филиппа, и объявил им, что являюсь одним из царских телохранителей и возвращаюсь из Азии с десятью новобранцами. Опытный начальник, седобородый и хромой, разместил нас на ночь, а на следующее утро предоставил коней. Мне было необходимо поскорее попасть в Пеллу, Гаркан же торопился выяснить судьбу своих детей.

Мы ехали через Фракию и Македонию от одного военного поста к другому. С каждым днем я приближался к Гере и все сильнее ощущал ее власть. Я старался не спать и целую неделю почти не смыкал глаз. Но наконец наступила ночь, когда я не смог более противиться сну, и, едва опустившись на ложе возле бревенчатой стены, мгновенно уснул. Она приснилась мне, надменная и властная.

– Ты возвращаешься во время, сулящее многое, – сказала мне Гера-Олимпиада.

Я стоял перед нею в том великолепном зале, который не мог уместиться в Пелле, неведомые ворота в ткани пространства-времени соединяли его с дворцом. Олимпиада восседала на троне, показавшемся мне похожим на диван, вырезанный из зеленого кровавика-гелиотропа; темные прожилки в нем напоминали струйки пролитой крови. Змеи шуршали возле ее ног, оплетали спинку трона, охватывая округлые ноги.

Я не мог двинуться. Не мог даже открыть рот. Она сидела передо мной в плаще, черном, как самая глубокая ночь, на ткани звездами искрились драгоценные камни. Дивные рыжие волосы Геры рассыпались по плечам, горящие глаза пронзали меня. Я мог слышать ее слова, мог дышать, сердце мое стучало. Но я знал, что при желании она может погубить меня взглядом.

– Филипп взял себе новую жену, – сказала она с улыбкой, в чистейшем виде воплощавшей зло. – Он бросил меня. Я оставила Пеллу и возвратилась к своей родне в Эпир. Что ты скажешь на это?

Я обнаружил, что могу открыть рот. Голос мой звучал сдавленно, в горле першило, я готов был закашляться, словно бы промолчал несколько недель.

– И ты позволила ему так поступить? – спросил я.

– Я позволила ему подписать свой собственный смертный приговор, – отвечала Олимпиада. – И ты, моя покорная тварь, будешь орудием моей мести.

– Нет, по своей воле я не нанесу вреда Филиппу.

Она расхохоталась:

– Хорошо, ты погубишь его против своей воли.

И тут боль охватила меня, она накатывала подобно волнам, омывавшим берег. Сквозь стиснутые зубы я выдавил:

– Не покорюсь.

Боль сделалась сильнее, Гера посмотрела на меня; злобная улыбка искривила ее губы, в глазах ее вспыхнула радость мучительницы и удивление. Я не мог пошевелиться, не мог даже вскрикнуть, а она словно бы измеряла каждую каплю моей муки и наслаждалась этим.

Обычно я умею контролировать боль, отключать рецепторы в мозгу. Но ни тело, ни рассудок более не повиновались мне. Впрочем, боль наконец начала слабеть. Трудно было понять – то ли я сам вернул себе контроль над чувствами или моя измученная нервная система сдалась, не выдержав перенапряжения. Ответ я прочитал на лице Геры. Улыбка исчезла, лицо сделалось кислым. Наконец боль исчезла, но я все еще не мог ни говорить, ни шевелиться.

– Знаешь, мне это уже надоело, – сказала она брюзгливо. – Ты силен, Орион. Мы сотворили тебя чересчур хорошо.

Я хотел ответить, но не мог.

– Но это не важно, если свершится должное. Ты обязан исполнить назначенную роль.

И вдруг я проснулся… в грубой лачуге возле бревенчатой стены. Болело все мое тело. Даже внутренности пылали, словно меня поджаривали живьем.

На заре мы возобновили путь к Пелле.

– Сегодня ты слишком спокоен, – сказал Бату, направляя коня от моря.

– Как будто пьянствовал целую ночь, – сказал Гаркан, разглядывая меня.

– Или шлялся по девкам, – расхохотался чернокожий.

Я молчал. Все утро я раздумывал над тем, как точно Олимпиада рассчитала время. Должно быть, настал подходящий момент для смерти Филиппа, теперь Александр мог занять трон.

Самые последние новости лучше всего узнавать на конюшнях. Все селения у дороги жужжали новостями из столицы. Филипп и в самом деле женился на Клеопатре, племяннице Аттала, и отослал к брату в Эпир царицу Олимпиаду, бывшую его главной женой целых двадцать пять лет.

– А как Александр? – спросил я.

Новости были ужасными. На брачном пиру жирный Аттал предложил тост за то, чтобы Филипп и его племянница произвели законного наследника престола.

Александр вскочил на ноги:

– Ты считаешь меня незаконнорожденным? – и бросил чашу с вином в Аттала, разбив старику лоб.

Филипп, явно поглупевший от выпитого вина, поднялся с ложа. Некоторые утверждали, что в приступе ярости он выхватил меч у кого-то из телохранителей и хотел убить Александра. Другие же полагали, что он просто пытался разнять царевича и Аттала, чтобы предотвратить кровавую схватку. Все в зале вскочили на ноги в полном смятении. Но больная нога царя подвернулась, и Филипп неловко упал, распростершись на залитом вином полу.

Трясущийся от ярости Александр посмотрел на отца, а потом закричал:

– Вот человек, который поведет вас в Азию! Он не может перебраться с одной скамьи на другую!

Затем царевич выбежал из зала, а его Соратники последовали за ним. Не дожидаясь рассвета, они с матерью оставили Пеллу, направляясь в Эпир.

– Значит, он все еще там? – спросил я.

– Так я слышал. Говорят, царевич в Эпире со своей матерью.

– Скверно складываются дела у Маленького царя, – сказал один из конюхов. – Плохо это, так ссориться с отцом!

– Но слава богам, мы отделались от ведьмы, – сказал другой, пока мы меняли коней.

Нет, от нее так легко не отделаться, я знал это.

Часть третья

Предатель

29

Мы прибыли в Пеллу чудесным летним утром, солнце сияло в лазурном небе, прохладный ветерок долетал с гор, смягчая дневную жару. Ехавший возле меня Гаркан пробормотал:

– Большой город.

Я кивнул и отметил, что Пелла заметно разрослась за время моего отсутствия. Дома уже подбирались к горам, главную улицу обстроили новыми аркадами и рынками. Над городом висело облако бурой пыли, которую поднимали лошади и брыкливые мулы в загонах, деловитые строители, работавшие во всех концах города, и повозки, оживленно сновавшие по улицам и переулкам.