Орион и завоеватель, стр. 12

– Ты любишь меня, Орион?

– Нет, – сказал я. – Я люблю… Афину.

Улыбка ее сделалась холодной.

– Смертный не может любить богиню. Тебе нужна женщина из плоти и крови, ты любишь меня.

– Не хочу обидеть, но…

– И ты будешь любить меня! – отрезала она. – И никого другого.

Я обнаружил, что теперь больше не могу говорить. Питон сдавил мне грудь. Голова его оказалась прямо перед моим лицом и прикоснулась к щеке. В желтых щелях его глаз я не увидел ни следа мысли, змей повиновался приказам извне, подобно мне самому.

– Теперь ты будешь любить меня, – повторила Олимпиада. – И выполнишь мой приказ. Не только здесь и сейчас, но и всегда и везде я буду повелевать тобой.

Казалось, тело уже не принадлежало мне, оно сделалось машиной, которой управлял кто-то другой. Я мог еще думать, мог ощущать тяжесть и мощь могучих колец питона, уколы его языка. Еще я мог слышать слова Олимпиады… И увидел, как вспыхнули желтым огнем глаза царицы, когда она наклонилась вперед. Но я не мог повернуться, зная, что, если она пожелает, сердце мое остановится.

Кобра проползла по коленям Олимпиады и спустилась, обвив ножку трона. Броский металлический браслет на руке царицы оказался небольшой змейкой, теперь она скользнула вниз и застыла.

А потом Олимпиада встала, взяла обеими руками коралловую змейку и сделала три шага вперед.

– Ты будешь любить меня, – повторила она, – и делать то, что я прикажу тебе.

Царица приложила змейку к моему горлу. Тонкие клыки пронзили мою кожу, и огненный поток боли со скоростью электрического удара пробежал по моим венам. Я понял, почему Олимпиада сначала заставила питона обвить меня кольцами. Без него я просто бы рухнул на холодный мраморный пол.

Но я так и не потерял сознания, боль ослабла, оставив мое тело закоченевшим и совершенно бесчувственным. И когда Олимпиада повелела мне следовать за ней, я обнаружил, что питон соскользнул вниз и я могу идти. Царица привела меня в спальню, которая, казалось, висела в пустоте. Ступни мои ощущали нечто твердое, но, когда я взглянул вниз, там не было ничего, лишь крошечные огоньки мерцали в облаках холодного тумана – розовые, голубые, золотые, золотисто-зеленые.

Мы опустились на постель, столь же мягкую и упругую, как воды спокойного моря, звезды отовсюду взирали на нас. Олимпиада сбросила одежду, открывая великолепное тело, нежная кожа ее молоком светилась во мраке, вырисовывая силуэт прекрасной богини.

– Нравится ли тебе все это, Орион? – спросила она, опускаясь возле меня на колени.

Я не в силах был ответить иначе.

– Да.

Она сняла с меня одежду, укоризненно качнув головой при виде кинжала на моей ноге.

– Это подарок самого Одиссея, – пояснил я. – Из Трои.

Не говоря ни слова, она сняла кинжал и бросила его во тьму, окружавшую нашу постель.

– Теперь ты мой, Орион, – пробормотала она.

И мы любили друг друга… Неторопливое начало лишь разожгло пыл. И всякий раз в момент высшей страсти она кричала:

– Ты мой! Ты мой!

И постоянно спрашивала:

– Ну, кого любишь теперь, Орион?

Я не мог ответить. Власть ее над моим телом не позволяла мне произнести имя Афины. Потом страсть вновь пробуждалась, и тела наши сплетались, даря и получая наслаждение.

– А так она ласкала тебя? – спрашивала Олимпиада. – А это заставляла тебя делать?

Не знаю, сколько времени прошло, но наконец мы легли рядом под бесконечным океаном звезд, тяжело вздыхая, как загнанные животные.

– А теперь назови имя той женщины, которую ты любишь, Орион! – приказала она.

– Тебе оно не понравится, – отвечал я.

Я ожидал вспышки гнева, но Олимпиада расхохоталась:

– Она завладела тобой сильнее, чем я ожидала.

– Но мы любим друг друга.

– Это был только сон, Орион… Всего лишь твой сон. Забудь о ней, смирись с реальностью.

– Она любит меня… Афина… Аня.

Долго молчала она во тьме, а потом сказала:

– Богиня может принять человеческий облик и заниматься любовью со смертным. Но это не любовь, Орион.

– Кто я? – вырвалось у меня, когда власть ее надо мной чуть ослабела. – Почему я здесь оказался?

– Кто ты? Ну что ж, Орион, ты не представляешь собой ничего особенного. Ты человек… творение… тварь… игрушка богов. – И смех ее сделался жестоким.

Я закрыл глаза, стараясь понять, каким путем можно избежать объятий этой злой женщины. Именно она и была богиней Герой, которую я видел во сне. Или же все-таки передо мной всего-навсего ведьма Олимпиада, околдовавшая меня силой своего темного волшебства? Неужели мои воспоминания об Афине и других богах и богинях оставлены всего лишь яркими снами, порождены желанием узнать свое происхождение и еще стремлением к любви… к той, которая любит меня. Что же такое магия Олимпиады: простое чародейство или же сверхъестественные возможности истинной богини? Так я и уснул, пытаясь постичь глубины тайны.

Когда я открыл глаза, утренний свет уже лег на занавеси. В растерзанной постели возле меня спала нагая женщина. Благодаря румянам, размазавшимся по ее лицу, я понял, что вижу одну из гетер, прошлой ночью завершивших пиршество у Филиппа. Я осторожно поднялся, не желая ее будить. Белый утренний свет превратил ее в немолодую и усталую женщину, какой она и была на самом деле.

Встав, я бесшумно собрал свою одежду, аккуратно уложенную на кресло, стоявшее в уголке комнаты. Даже кинжал оказался на месте. Я оделся и, отогнув плотную ткань, прикрывавшую вход, наткнулся прямо на Павсания.

– Вижу, ты провел бурную ночь, – буркнул он.

Я не имел представления о том, как попал сюда, а потому промолчал.

– Проклятая Таис, как мужчина, выбирает только тех, кто ей нравится, – посетовал Павсаний, провожая меня по коридору к лестнице.

Мы спустились на первый этаж и вышли на улицу, еще безлюдную в ранний час.

– Как ты попал сюда? – ворчливо спросил Павсаний, ткнув пальцем за спину, в сторону дома Таис. Скромный двухэтажный домик сиял чистотой, его украшали ящики с яркими цветами под каждым окном.

Пожав плечами, я отвечал. Надеюсь, мои слова звучали убедительно:

– И в самом деле не знаю.

– Незачем пить, если теряешь память.

– Ты прав.

Никого не встретив, мы прошли по улице и поднялись к дворцу.

– Дело в том, – пояснил Павсаний, – что молодой Птолемей интересуется Таис. А она, получается, ищет твоей любви?

Птолемей принадлежал к числу приближенных Александра. Поговаривали также, что он был незаконным сыном Филиппа.

– Быть может, она просто хочет помучить его ревностью? – неловко пошутил я, размышляя о том, как угодил в дом и постель Таис.

– Подобная ревность, Орион, приносит с собой кровь и смерть.

Я беспечно повел плечами.

– Но у меня нет семьи и некому мстить за меня после смерти.

– Благодари богов за эту скромную милость, – пробормотал он.

Когда мы подошли к дворцовой стене, мне в голову пришел вопрос:

– А как ты узнал, где искать меня?

Павсаний бросил на меня мрачный взгляд:

– Одна из служанок царицы до первых петухов подняла меня и велела позаботиться о тебе… Сказала, чтобы я увел тебя отсюда прежде, чем Птолемей узнает об этом.

– А откуда узнала служанка?

– Я же сказал тебе – это служанка царицы. А ведьма знает обо всем, что происходит во дворце, причем иногда даже заранее.

Сам воздух дворца, казалось, был пропитан интригами. Царь одну за другой вел короткие войны возле своих границ, одновременно принимая послов из областей, весьма удаленных от Македонии и друг от друга, например таких, как Пелопоннес и Сиракузы в Сицилии. Приехали из Персии и посланцы от Царя Царей.

Никто не мог угадать, чего добивается Филипп и каковы его истинные цели. Однако в предположениях нехватки не ощущалось. Догадок было столько, сколько людей принималось рассуждать об этом. Один говорил, что Филипп стремится править греками. Другой утверждал, что царь собирается покорить персов. Третий предполагал, что он решил сделаться тираном Фив, затаив зло против города, где в молодости провел несколько лет в качестве заложника. Четвертый заявлял, что царь мечтает унизить Афины и подвесить Демосфена за его тощую шею. Пятый не соглашался, уверяя, что Филипп задумал расширить Македонию к северу, покорить все балканские племена, но для этого ему нужно сначала обезопасить южные границы своего царства, где большие и малые города, а с ними Фивы и Афины, только и ожидали, чтобы царь повернул к ним спину.