Остров Демонов, стр. 58

— О Боже, что же нам делать?! — в отчаянии воскликнула Маргерит после нескольких часов тщетных попыток.

Бастин отвернулась. Она не хотела смотреть на Маргерит, когда та была в таком отчаянии.

— Люби ее, — сказала няня. — Она умрет из-за отсутствия любви.

Маргерит подняла голову и прижала Жуаез к себе.

— Я люблю ее. Неужели ты думаешь, что я ее не люблю? Она — это Пьер. В ней вся моя жизнь!

Бастин стало стыдно. Нельзя было требовать, чтобы Маргерит вдохнула жизнь и счастье в ребенка, как когда-то вливала в него свое молоко — потому то сама не испытывала этих чувств, и только появление Пьера могло бы их вновь возродить.

Жуаез наконец начала пить коровье молоко — из морской раковины, а не из искусственного соска. Но она по-прежнему оставалась капризной.

Бастин смотрела на увядание малышки с чувством мрачной отрешенности. Они ничего не могли сделать. Ее собственные усилия в кормлении Жуаез становились все слабее, к тому же у нее самой исчезло всякое желание готовиться к суровым месяцам зимы.

«Она будет первой, — думала Бастин. — Потом последует моя девочка… и, наконец, я, в одиночестве…»

Перемена погоды не заставила себя ждать. Осенние шторма обрушились с невиданной силой. Птицы быстро откочевывали. Песцы попрятались в норы. Голодные коровы мычали у дверей хижины. Теперь скоро… скоро все будет кончено, настанет покой. Были и другие перемены. Кожа Маргерит стала грубой и шершавой, а волосы свисали жирными прядями. Ее платье превратилось в лохмотья. «У меня нет времени зашивать его», — говорила она. Бастин тоже слабела. Она, которая была матерью, советчиком и защитником, теперь сама стала подобна ребенку. Маргерит ухаживала за ней, как ухаживала за Жуаез.

— Это долго не протянется, — бормотала Бастин, смотря на страдающего ребенка.

Бастин проснулась среди ночи. Она изо всех сил боролась за дыхание, пока не поняла, что умирает. Тогда она успокоилась, расслабилась и позволила воздуху самому проникнуть в ее легкие, как получится. Ей хотелось бы уйти вот так — первой, а не последней. У них не осталось надежды после того, как исчез Пьер. Нет надежды! В Маргерит еще жило упоение, но оно скорее походило на сумасшествие. Она была еще девочкой… и не могла понять, что когда-то придется согнуться или сломаться. Нужно было приносить счастье, чтобы получить привилегию на жизнь. Эта привилегия была не для старых. Бастин медленно сдавалась, не видя смысла в жизни. Она приготовилась к смерти. Но Бог был добр. Господь и Святая Богородица! Они не хотели, чтобы она мучилась, глядя на смерть тех, кого любила. Бастин, задыхаясь, обратила молитвы к Святому Отцу и Святой Деве Марии.

— Что с тобой, няня?

Дитя опустилось на колени возле нее. Дитя или мать?

— Прекрати, милая, ты не должна плакать!

— Маменька! Нет! Подожди. Он придет. О, не уходи сейчас!

Ее руки были нежны, а голос приятен. Какой приятный голос! Какой приятный звук! Не расстраивайся, милая. Не расстраивайся!

— Маменька! — Маргерит сжала безжизненную руку Бастин. — О, нет!

Жуаез проснулась и заплакала. Маргерит бросилась к постели, которую когда-то делила с Пьером. Она взяла малышку и прижала к себе. Она качала ее на руках, приговаривая:

— Подожди, милая. Подожди. Он вернется. Он вернется!

ГЛАВА 63

Великую реку, названную Картье в честь Святого Лаврентия, в чей день была открыта, и переименованную вице-королем в честь Франциска, сковал лед. Под скалами, где она соединялась с Розовой рекой, стояли три корабля вице-короля, окруженные льдом. Лед обволок мачты, снасти и надстройки, образуя решетку из кристаллов. Снег покрыл палубы, сделав корабли похожими на полярные замки.

Форт, подобно острию стрелы, возвышался над стыком двух рек, сейчас сравнявшихся с берегом под покровом снега, а летом бурливших и сталкивавшихся, как два матроса, напившихся в разных тавернах до одинакового состояния.

Франс-Руа, цитадель Роберваля, охватывала лагерь Картье в Шарлеруа, как левый и правый берега Сены охватывали Сите.

Две высокие башни неустанно следили за местностью, но позиция форта на подъеме холма не нуждалась в их высоте. Построенные из дерева, для своего строителя они казались каменными, потому что защищали его вице-величество. Перед ними выдавалась ограда, сделанная из заостренных сверху бревен. Через ров был перекинут деревянный мост в стиле феодальной Европы. Вице-король не боялся атаки голозадых язычников.

На северной и западной сторонах форта были установлены водяные мельницы с каменными жерновами, привезенными из Франции для помола зерна, хотя здесь его и не было. Прихваченные с собой запасы давно закончились. Зерна, посеянные весной, дали скудные всходы, потому что поля нуждались в уходе, а все колонисты, включая женщин и детей, были заняты в это время возведением замка. А дикари, радостно встретившие путешественников, довольные щедрыми подарками, оказались коварными и подозрительными. Они не нападали на форт, а держались особняком в лесу. А когда в их деревню была послана экспедиция, чтобы попросить зерна для колонистов, оставшихся без запасов на зиму, дикари объявили, что их посадки тоже не дали урожая, и что краснокожие сами будут голодать. Это было явной ложью, потому что перед возвращением в форт французские солдаты были накормлены хлебом до отвала.

Вдоль южной стены выстроились в линию цеха для кузнецов, плотников, дубильщиков и скорняков, но горн стыл без дела, а инструменты висели на стенах, потому что вся работа была закончена осенью, а кузнец и половина ремесленников умерли от цинги. Охотники, не побоявшиеся глубоких ущелий и стрел дикарей, принесли дубильщику несколько шкур, но их добыча была так скудна, что ею невозможно было наполнить склады или даже желудки голодных колонистов.

Огромная каменная печь во дворе кухни, достаточно огромная, чтобы испечь хлеб на двести ртов, стояла холодной. Кухонный костер поджаривал жалкий рацион мяса для сотни выживших колонистов.

Огромные амбары позади частокола, возведенные для коров, свиней и коз, давали кров двум дойным коровам и крохотной козе, которая от голода обгладывала бревенчатые стены. Ни куска мяса не свисало с крючьев в потолке, ни куска сыра не хранилось в зимних погребах. Колонии вице-короля не хватало благоразумной и бережливой домоправительницы — такой, как добрая Бастин де Лор.

Нижний этаж замка делился на два просторных зала: один служил спальней для колонистов, а другой — палатой для совещаний, где вице-король созывал свой двор, вершил правосудие и обедал с офицерами. Стены этого зала были увешаны гобеленами, а полы устланы мехами. Три огромных камина обогревали зал, и он был освещен свечами в подсвечниках. В одном конце зала стояло массивное кресло, покрытое бархатной накидкой. Винтовая деревянная лестница вела в спальни дворян и дровяники.

Перед замком располагались казармы. В центре двора возвышался огромный дуб с голыми ветвями, покрытыми снегом. На его корявых ветвях висели шесть окоченелых трупов с веревками на шеях. Рядом был воткнут в землю столб для порки. Снег вокруг него был залит свежей кровью. «… С помощью его, — творил вице-король свою историографию, — мы жили в мире».

На северном берегу реки Святого Лаврентия показался отряд из пяти человек. Все они были в мехах с ног до головы, с аркебузами на плечах. Четверо несли длинные жерди, к которым были подвязаны два больших оленя, истекая кровью. Вожак отряда двигался легко, несмотря на свой горб. Он привык к своему бремени.

Заметивший их часовой закричал с северной башни:

— Это маркиз. Он несет мясо!

Пушка приветственно выстрелила, и Турнон ответил ей выстрелом в воздух. В одно мгновение пустой двор ожил и наполнился солдатами, выскочившими из бараков. Тут же появились колонисты с лестницами. Они взобрались на частокол, махали руками и кричали. Турнон махал им в ответ.

Даже вице-король выглянул во двор из окна своей комнаты. Низкорослый горбун казался неуязвимым. В его возрасте отправиться зимой, вверх по реке, в самое логово краснокожих и вернуться обратно. «Чудо! Чудо!»— кричали эти дураки. Турнон не закричит «чудо», когда обо всем узнает.