Дмитрий Донской, стр. 30
И пока ехали татары в Киев, пока рушили терема, и городовые стены, и соборы, пока возвращались с несметной добычей из разоренного края стемнело.
Светлые космы певца тихо покачивались в лад песне. Он пел строго, но спокойно, все это было давно, иначе к не могло случиться. Но Алеша увидел, что не сдержал Батыга зарока: пожег всю страну, погубил Киев и замутил русской кровью Непрядь-реку. Старческий голос вдруг возрос и наполнился неожиданной силой; сердца слушателей дрогнули, словно вся песня складывалась сейчас и надо каждому кинуться на неверного пса Батыгу, схватить обманщика за ноги и, как топором в лесу, прочищать себе улицу сквозь войска татарские, доколе Батыга не взмолится:
И кто-то вздохнул из глубины корчмы:
– Хорошо б с корнем, чтоб и на семена не осталось!
А корчмарь между тем раздул бересту на угольке и затеплил светец.
Кирилл увидел, что ковш его давно выпит да и баранина съедена, и, видно, мешал чего-нибудь хозяин к меду для крепости – в голове ныло и ломило в висках.
Певец взял из рук хозяина чашку и ломоть хлеба и пошел к двери.
Кирилл следил за ним.
Старик сел на порог и в теплой мгле сумерек покрошил хлеб в похлебку.
Когда ломти напитались, он костлявыми черными пальцами доставал их из чашки и не спеша ел, а жижу допил через край. Кирилл наклонился к нему:
– Отколь у тебя, дедка, сила петь?
– Изнутри, детка.
– Видно, широко у тебя нутро!
– Хоть и не ширше матушки-Руси, а будто с ней вровень.
– Спасибо тебе, дедушка.
– А за что ж, милый? У тебя нешь не такое же?
– А кто его знает? Недомыслил того.
– А ты домысли – горек человек, ежели всей Руси не вмещает, горше татарина.
Старик протянул обратно корчмарю свою чашку:
– Прими, добрый человек.
– А ты куда ж?
– В путь надо.
– К ночи-то?
– Слепцу и день темен. А зрячий свой путь и во тьме зрит.
– А все, думаю, боязно?
– Боязней того на бой идти. А тыщи людей пошли, убоя не убоялись.
Чего ж опасаться единому да ветхому?
– Да не в бой ведь выходишь.
– В бой, сыне, в бой! Кто копьем, кто разумом, а кто голосом свой удар несет. Пойду: может, еще где спою. А там уж и заночую. Он ушел, постукивая посохом. Его страннический колпак уже потерялся во мгле, когда Кирилл вскочил и заспешил вслед.
– Дедка!
– Ась?
– Дозволь спросить. Ты про татар пел, про то, как русский богатырь позволил им в Киеве бояр да князя грабить? О чем тут сказ? Не разумею я.
– Запомни: Киева-града, Руси богатырь не велел касаться! Но враг разве разбирает, где правый, где виноватый! Сам хрестьянского врага хрестьянской рукой души. А врага на помогу не кличь – чужой рукой Русь не поправишь. Вот о чем тот сказ.
– А можно поправить?
– Пытлив больно!
– А думаю, было время, когда ни купцов, ни князей не было, так жили.
– Было. Народ, сказывают, тогда по лесам жил. Их не было, так жили.
– А будет когда, что никого их не будет?
Старик покачал головой, наблюдая за Кириллом:
– Так, видно, богу надобно, чтоб были.
– Нигде того не писано – про русских князей.
– Не писано? – улыбнулся старик. – А попы ж говорят!
– Читал, как убивали князей. Брутий убил кесаря. Многих римских кесарей убивали. А может, то и у русских было, но нигде о том не записано!
– А ты, вижу, книгочей!
– Дмитрий, коли победит, высоко занесется. Из наших костей башни ставить надумает!
– Дмитрия не станет – Василий станет, что у него растет. А доколе князья башни городят, не жди пощады нашим костям! Может, народ поймет, что силен князь народом. А коли народ своей силы князю не даст, где ее взять князю?
– Так как же ж быть, дедко?
– Надо народу свою силу познать. А на то надобно время. На досуге с князем спорь, а коли враг у ворот, держись за князя. Но время свое знай да ступай в корчму обратно. Корчмарю-то небось не заплатил?
– Ну прощай, дедка.
– Иди, иди.
Кирилл в корчму не вернулся. Он шел в тумане, раздумывая: "Бабы да я – только мы не несем в эти дни страды. Гоже ли таиться у корчмарева светца при моей могуте, при моих силах?"
Он вспомнил, как тосковал в Царьграде по родине…
"Душно без родины. А ежли теперь побьют, пуще насядут на нас татары".
С площади донесся гул голосов, и Кирилл остановился. Неожиданно в темноте заблаговестили. Что означал неурочный этот звон? Он заспешил к собору.
Навстречу ему вырвался из тьмы, проскакал и сгинул во тьме всадник. И еще несколько всадников промчалось вслед.
– Гонец!
Кирилл кинулся бежать к народу. В церквах звонили. Попы служили молебны о ниспослании победы. Меняя коня, гонец успел сказать всем, что битва началась. Город наполнился криками:
– Бьются!
– Где же?
– Верст за семьдесят.
– А как?
– Послали только сказать, что встретились.
Заголосили, запричитали бабы. Со всех сторон потек их разноголосый протяжный вой.
А гонец, охраняемый стражей, уже мчался с вестью где-то во тьме, лесными просеками, к Москве, и звери кидались прочь от неистовой быстроты коней.
Всю ночь принимались звонить. Церкви не пустели. Каждый спешил от себя поставить свечу, заказать молебен.
К утру в Коломне сменился второй гонец.
– Наши берут!
– Ой, правда ли?
– Господи! Слава тебе!
– Возьмут, не сумлевайтесь. Поганцы побегли.
– Батюшки! А наших коломенских никого не видал?
– Где ж там видать!
– А Мишу Кувердю не знаешь?
– Не слыхал.
– И Прошу не знаешь?
– Да нет. Я суждальский.
– Так бьют, значит?
– Бьют окаянных.
– Ну сохрани тебя господи!
Днем уже знали: войска кинулись преследовать бегущих татар.
С деревьев летели листья. Повсюду звонили колокола, всюду гудели веселые говоры и переклички; казалось, что это весенний пасхальный день, полный торжественного звона, досуга и радости.
Еще войска Дмитрия не ушли с Вожи, а в Коломну уже начали прибывать очевидцы боя. Их встречали нарасхват, и в их рассказах правда мешалась с мечтой, благо верили всякому слову.
– Побито татар, братия, тьма. Потоплено да потоптано тьма. Несть числа. И всех князей татарских побили. Теперь иссякнет Орда!
Мчались гонцы. Наспех меняли коней, спешили к Москве. Между воинами шел спор:
– Ты слазь. Мне скакать на Москву, я уж отдохнул.
– А я и сам не притомился.
– Семьдесят верст-то проскакавши?
– Сам поскачу, слыхал? Коня!
И гонец пропадал, оставляя позади лишь затихающий топот.
Кирилл смотрел им вслед. Москва за лесами.
Глава 16
ОЛЕГ
Великий князь Рязанский Олег Иванович узнал о битве на Воже двенадцатого августа. Еще воины Дмитрия обшаривали привожские леса, а вестник уже рассказывал Олегу об избиении татар.
И весть о победе Дмитрия Олегу была горька.
Но он выслушал весть стоя, сохраняя тот же строгий и неподвижный взгляд из-под густых бровей.
Высокий, сухой, жилистый, он носил темные одежды и оттого был стройнее и строже. Он стал великим князем Рязанским в том году, когда Дмитрий только родился. Желтоватое лицо его казалось смуглее от седины, пробравшейся в синеватую тьму волос. Бороду подстригал, и она клином выдавалась вперед. На левой щеке сидела пунцовая родинка.
– А Дмитрий Иванович здоров?
Гонец понимал, что Олегу была бы целительна весть о ранах или о гибели Дмитрия, но не выдал своей догадки и ответил спокойно:
– Жив-здоров. – Слава богу. А в битве сам был?
– Впереди всех.
– А много побитых?
– Москвитян мало. А татар тьма. Редко кто ушел. Именитых мурз, сказывают, побили.