Евгения, или Тайны французского двора. Том 1, стр. 96
Жуана вырвалась из его объятий и поспешила в спальню, Филиппо последовал за ней. На маленьком мраморном столике, возле шелковых подушек, стояла склянка с острым, быстродействующим ядом, одной капли которого достаточно было для умерщвления того, кому яд этот попадал на язык. Жуана приберегла его для этой ночи и поставила возле постели; он мог мгновенно умертвить ее и Филиппо и мог минуту наслаждения продлить до бесконечности. Филиппо не должен был знать о существовании яда, она хотела отравить его своим поцелуем. В то время как губы их сольются и он произнесет слова раскаяния — он встретит смерть и наказание за свою измену.
Мысль, что поцелуй и объятия их будут бесконечными, доставляла ей неизъяснимое наслаждение. Филиппо был ослеплен негой и страстью; расстегнув платье прелестной женщины, он любовался ее божественными формами; обняв ее, последовал он за нею в спальню, чтобы вместе с собой привлечь ее на шелковые подушки, на брачную постель.
Быстро подошла Жуана к мраморному столику, открыла склянку и поднесла ее к губам, потом дико и страстно обняла итальянца. Казалось, в эту минуту она прощалась со всем миром, и только жажда мести всецело овладела ею.
Красивый, шлифованный пузырек выскользнул из ее пальцев и упал на ковер — Филиппо не обратил на это внимания; он не заметил взгляда прелестной женщины — взгляда, полного ненависти и жажды мести. Взяв Жуану на руки, он понес ее на шелковые подушки, она снова обняла его и была похожа в эту минуту на Медузу, влекущую на смерть того, на кого она смотрит, кого ласкает и обнимает.
— Ну, целуй же меня, — лепетала она сладостно, опускаясь на мягкую постель, — целуй меня, Филиппо, теперь отдаюсь я тебе навеки!
Пышные ее губы пылали любовью, манили возлюбленного прикоснуться к ним губами, отравиться этим прикосновением и слиться в бесконечном поцелуе.
Матовая лампа распространяла таинственный полусвет, делающий покоящуюся андалузку еще прелестнее и очаровательнее. Точно в полузабытьи наклонился над ней Филиппо, он ничего не видел, кроме роскошной фигуры, и горячими поцелуями покрыл маленькие ноги и все тело Жуаны — она не сопротивлялась и только смеялась, полностью отдаваясь чувственности. Но вот ядовитые капли, попавшие на язык, начали быстро действовать, тело ее, покоящееся перед Филиппо, содрогнулось, она протянула руки и быстро привлекла его на подушки.
— Тебе, только одной тебе, дорогая моя, буду я принадлежать, — шептал Филиппо трепещущим голосом…
Его слова замерли, заглушённые долгим, горячим поцелуем, который запечатлела Жуана, страстно обняв своего возлюбленного; он наслаждался прикосновением ее отравленных губ, она стонала от страстности и агонии!
— Вечно будешь ты моим, — лепетала она слабым голосом. Дико и нежно обняв его, привлекла она на свою грудь изменника, в котором слились ее любовь и ненависть.
Она безвольно отдалась ему. Вдруг пульс Филиппо начал лихорадочно биться, странная дрожь пробежала по всему телу, и все равно он не догадывался, что никогда уже не освободится из этих горячих объятий.
Его поразил вид Жуаны; глаза ее потускнели, пальцы сильно и судорожно сжали его руку; он хотел поцеловать ее, но вдруг почувствовал страшную, невыносимую боль во всем теле; мысли его начали путаться, в глазах потемнело; он крепко сжал в своих объятиях умирающую, имя которой произнес еще раз. И, уже находящаяся в руках смерти, Жуана медленно открыла глаза.
— Мы умираем вместе, — лепетали ее губы, — ядовитый поцелуй соединил нас.
Филиппо понял эти слова.
— Ничто не может быть лучше этой смерти, — произнес он уже беззвучным голосом, но Жуана слышала его.
Употребив последние усилия, притянула она к себе того, кого с такой твердостью отравила.
— Да простит нас Бог, — шептал Филиппо, — и да защитит он нашего ребенка.
Руки его безжизненно раскрылись, он упал на мягкий ковер возле кровати. Ледяная рука смерти остановила биение двух сердец, предсмертные судороги кончились. Они достигли своей цели! Смерть соединила их навеки, и уже ничто на свете не могло их разлучить, они перешли в другой мир. Счастье, которое отворачивалось от них на земле, осуществилось, союз их будет вечным. Лица любовников спокойны, какие-то радостные улыбки играют на застывших устах, словно отражая грезы о полном, бесконечном счастье…
X. ПРАЗДНИК В ДОМЕ ГРАФИНИ МОНТИХО
Лондон в то время был главным сборным пунктом не только политических беглецов и государственных преступников, но также всевозможных обманщиков и искателей приключений. Всем этим личностям Англия давала верное и свободное убежище, а столица ее, Лондон, представляла громадное поле для деятельности людей, любящих разнообразие.
Следствием всего этого стало то, что Англия скоро лишилась прежде оказываемого ей уважения и до того переполнилась всяким сбродом, что число преступлений в Лондоне начало неуклонно увеличиваться. Тогда, чтобы не быть окончательно оккупированной непрошенными гостями, правительство решило ограничить свое гостеприимство и оказывать его только одним политическим эмигрантам.
К числу последних принадлежал принц Людовик Наполеон Бонапарт, сын прелестной Гортензии Богарне, которую император Наполеон соединил со своим братом Людовиком Бонапартом, голландским королем. Говорят, будто император любил падчерицу гораздо больше, чем свою супругу Жозефину; но так как у нас нет доказательств, то мы и не будем распространяться об этом.
У Гортензии было двое детей, из которых один умер еще ребенком, между тем как другой, Людовик Наполеон, о котором мы будем говорить ниже, предался бурной и веселой жизни после смерти своей матери, скончавшейся в 1837 году. В голове его начала созревать мысль свергнуть с французского престола Людовика Филиппа и предъявить свои права на корону в качестве единственного наследника Наполеона I.
Должно сознаться, что мысль эта была необыкновенно смелой и отважной; тем более, что принц промотал все свое состояние и жил в крайней бедности. Уже в 1836 году, поддерживаемый приближенными своего дяди, задумал он поднять восстание в Страсбурге и сделал первую попытку лишить короны добродушного Людовика Филиппа и снова водворить свое бонапартовское знамя на французском престоле.
Известно, что эта попытка не имела успеха и Людовик Филипп, считая ее глупым вольнодумством и ребячеством, ограничился тем, что отослал молодого человека в Америку. Скоро, впрочем, он раскаялся в своем добродушии, когда, вернувшись из Америки, принц очутился в Булоне и сделал новую попытку свергнуть июльский трон Людовика Филиппа. Но и на этот раз он потерпел фиаско и поплатился за свое отважное намерение долголетним заключением в замке Гама, откуда удалось ему наконец сбежать. Людовик Филипп не принимал никаких решительных мер, чтобы избавиться от своего соперника; его уверенность в прочности французского престола была так велика, что — он отважился перевезти с острова Святой Елены останки Наполеона I и поместить их в соборе инвалидов.
Понятно, что поступок этот, совершенный от излишней доброжелательности и стремления польстить национальному самолюбию, был более чем нерасчетливым и необдуманным. Уверенность же в прочности престола доказывает только крайнюю неосведомленность в истории французского народа, у которого не может быть ничего прочного. Вскоре последовала расплата за такой необдуманный поступок.
Принц Людовик Наполеон удалился в Англию, где во время долгого своего пребывания собрал все необходимые ему сведения и, скрывая недостаточность своих средств, втерся в знатные дома, вступил в сношения с сильными и богатыми людьми Лондона. Все-таки он был принцем, хотя и без всякого состояния, а в Англии нашлось бы множество купцов — миллионеров и лордов, желающих иметь своим зятем принца.
Но Людовик Наполеон, казалось, вовсе не намерен был жениться на какой-нибудь английской леди; мысли его заняты были другим — он изучал теорию выжидания! Мы дальше увидим, что он рассчитывал совершенно верно, предполагая, что июльский трон рано или поздно непременно рухнет. Принц был необыкновенно умен, отличался большой сообразительностью и, еще будучи ребенком, удивлял окружающих своей хитростью и лукавством. Хотя мы и не намерены развлекать читателя анекдотами, но все же не можем удержаться от небольшого примера хитрости Наполеона III.