Евгения, или Тайны французского двора. Том 1, стр. 25

Маркиз похвалил себя за то, что снова запер дверь камеры после освобождения из нее Олимпио, но в то же время представил себе положение бедной Долорес, которая должна была видеть, как ее отец напрасно ищет ключи.

— Уйдем скорее отсюда, — прошептал он, обращаясь к другу, и оба стали быстро подниматься по ступеням. — Проходи мимо караульных, не оглядываясь, через главный вход, — сказал Клод. — Я попробую пройти через караульню королевской гвардии, так как офицеры, кажется, все крепко спят. Как мне кажется, они сегодня праздновали победу, потому что на столе стоит множество опорожненных бутылок. Мы встретимся за забором, где нас ждет Филиппо.

— Ты подвергаешь себя опасности, — сказал Олимпио, колеблясь.

— Если тебе дороги твоя и моя жизни, то поспеши и сделай так, как я тебе сказал, — ответил маркиз.

Олимпио, закутанный в плащ, смело и не оглядываясь, прошел мимо колонн главного портала, за которыми взад и вперед расхаживала стража. Она не осмелилась остановить его, приняв за герцога Риансареса. Могли ли они предположить, что этим обстоятельством воспользовался офицер карлистов, чтобы освободиться из заточения.

Таким образом Олимпио достиг террас. Он направился к левой стене, окружавшей двор, ожидая маркиза под прикрытием темноты.

Клод де Монтолон, увидев, что друг его хорошо исполнил возложенную на него роль, быстрым и твердым шагом подошел к стеклянной двери караульни. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что все офицеры крепко спят, выпив, видимо, несколько лишних стаканов за здоровье армии. Улыбка удовольствия скользнула по красивому, благородному лицу маркиза и, казалось, в голове его созрел еще один план, который он хотел привести в исполнение, так как на это не требовалось много времени.

Он быстро отворил дверь и смело вошел в ярко освещенную комнату. В одном из ее углов стоял стол, на котором находилась протокольная книга стражи, перо и чернила. Не теряя ни минуты, маркиз подошел к столу, взял перо и твердой рукой вписал в раскрытую книгу: «Клод де Монтолон, офицер царя лесов». note 3 Затем он снова положил перо на стол и хотел удалиться из караульни. В это мгновение один из офицеров проснулся и широко раскрытыми глазами и смущенный взглянул на маркиза.

Но последний, вспомнив Долорес и зная, что ему невозможно больше оставаться здесь, отворил дверь, выходившую во двор замка, и в то время как офицер снова погрузился в сон, не обратив внимания на стоявшего перед ним призрака, Монтолон, никем не замеченный, вышел во двор и направился к окну Долорес, чтобы вернуть ключи дочери смотрителя замка; затем он, плотнее закутавшись в свой плащ, вышел со двора и встретился с Олимпио.

Филиппо громко вскрикнул от радости, увидев приближающихся к нему друзей. Он по-братски обнял Олимпио, затем они вскочили на лошадей и поскакали по направлению к плацу Педро, чтобы взглянуть на напрасно устроенный эшафот. Но прежде Олимпио поскакал к домику своей матери, стоявшему у подножья холма и окруженному садиком, сорвал одну из лучших роз и послал ее со старой служанкой прекрасной Евгении в замок.

Клод де Монтолон, видевший это и думавший, что роза предназначается Долорес, похвалил его, когда они выехали из Мадрида, говоря, что без нее для пленника никогда бы больше не блеснул луч свободы. Чувствовал ли Олимпио, влюбленный в прекрасную Евгению, тяжелый упрек, заключавшийся в этих словах маркиза?

В замке настало тяжелое время для Мануила Кортино. Нашли, что пленный королевы исчез каким-то необъяснимым способом. Железная дверь была цела и заперта, и когда наконец вошли в пустую камеру, смотритель замка не поверил своим глазам. Затем он впал в ужасное отчаяние, чувствуя, что на него, готового пожертвовать всем ради выполнения своего долга перед королевой, падает подозрение, будто он освободил пленного, находившегося под его присмотром.

Мануил Кортино был привлечен к суду, но дело это не могло быть еще рассмотрено, так как старый смотритель замка впал в сильную лихорадку и слег в постель.

XI. ПРИДВОРНЫЙ БАЛ

Королева-мать и Эспартеро считали нужным доказать мадридской аристократии и гражданам, что слухи, распространившиеся о молодой королеве, совершенно неосновательны. Для этого предполагалось дать придворный бал для празднования победы Конха над карлистами.

На этот бал были приглашены не только гранды столицы, но генералы и офицеры, находившиеся в то время в Мадриде. Мария-Христина, обнаруживающая всегда и во всем свой ум и проницательность, ловко надела на себя маску великодушия и велела разрушить эшафот в день придворного бала.

История о бегстве нескоро дошла до народа, и поэтому быстрее распространилось известие о том, что регентша отменила наказание. Решение это народ оценил высоко, так как все знали, что заточенный был испанским доном, который, борясь за свои убеждения и сражаясь за них, во всяком случае, был достоин уважения. Рассказы о необыкновенной храбрости трех героев дона Карлоса покорили много сердец, и поэтому все еще больше хвалили великодушный поступок регентши. Таким образом, хитрая Мария-Христина сумела воспользоваться происшествием, чтобы возвысить себя в глазах народа.

Но этого придворного бала, кроме того, желали еще во многих кругах. На нем в то же время должен был в первый раз быть представлен молодой королеве принц Франциско д'Асси приехавший из Неаполя для посещения испанского двора.

Изабелла, которая знала намерение своей матери обручить ее с этим принцем, надеялась встретить на балу любимого дона Серрано. Евгения радовалась встрече с Нарваэсом. Графиня, ее мать, полная ожидания, позаботилась о том, чтобы графиня Мария надела розовый, а Евгения голубой шарф. Нарваэс мечтал увидеть на этом балу молодую королеву и наконец узнать, любит ли она его или действительно предпочитает ему молодого дона Серрано.

Как видно, самые пламенные надежды и желания были связаны с предстоящим празднеством, которое должно было иметь место в великолепном, богатом Филипповом зале и прилегавших к нему покоях.

Число приглашенных было велико, экипажи бесчисленных гостей длинными рядами теснились около портала замка, громадные канделябры которого излучали яркий свет. Какой контраст! Внизу, в подвале замка, бедная Долорес, плачущая у изголовья своего больного отца, наверху в Филипповом зале — ослепительная роскошь.

Этот главный зал, казавшийся необозримым из-за высоких зеркальных стен, был наполнен ослепительным светом множества люстр и канделябров. На середине зала, вмещавшего в себя более четырех тысяч человек, был устроен на это празднество фонтан, вода которого распространяла аромат и приятную прохладу. В углах находились буфеты, украшенные знаменами, где услужливые лакеи подавали шоколад, шампанское, мороженое и сладости.

Этот громадный зал вел в зал для аудиенций, меньшую, круглую комнату, заставленную тропическими растениями, из которой был ход на широкую террасу, выходившую в волшебно освещенный парк. С левой стороны Филиппов зал вел в так называемую раковинную ротонду — длинное, матово освещенное пространство, состоявшее из двух полукругов, разделенных небольшим проходом. Каждый из этих овальных полукругов образовывал прелестный, богато украшенный раковинный грот, в котором бил фонтан и мягкие стулья и диванчики, манили к сладостному отдыху. Эти гроты освещались сверху и представляли волшебное зрелище.

В Филипповом зале уже собралось блестящее общество, разделившееся на группы. Все разговаривали шепотом. Графиня Теба де Монтихо, дочери которой должны были появиться в свите королев, беседовала с богатой герцогиней Лерма, одетой в тяжелое белое атласное платье, украшенное бриллиантами. Генерал Нарваэс расхаживал по залу с молодым герцогом Альба. Серрано разговаривал с Олоцаго. Маленький, невзрачный принц д'Асси — ему на вид было не более двадцати лет, хотя он был десятью годами старше — говорил о чем-то с патером Маттео, который хотел недолго поприсутствовать на празднестве. Немного неуклюжий герцог Риансарес приблизился к только что вошедшему Эспартеро, между тем как кругом расхаживали посланники, генералы и министры кто в простом черном фраке, украшенном орденами, кто в блестящем мундире или любимом костюме испанских грандов: в шитом золотом полуплаще, белых бриджах и доходящих до колен бархатных панталонах.