Евгения, или Тайны французского двора. Том 1, стр. 145

Только он спустился на несколько ступенек, как в конце лестницы заметил старого швейцара, без сомнения, поджидавшего Джона; мнимый герцог на этот раз был несправедлив к нему: старик был совершенно трезвый и в полном рассудке. Пути назад для Валентино были отрезаны. В случае необходимости он должен был пробиться силой.

— О-о! — вскрикнул швейцар. — Ну, теперь я вижу, что был прав, так как вы здесь! Каким образом это могло случиться, любезный друг, ведь ваш генерал уже давно уехал!

— Я попал не в ту комнату и там заснул. Камердинер Джон только что меня разбудил…

— Так-так, ну так спешите же быстрей домой. Ваш генерал уже с час как отбыл… Да, заснул. Это может случиться с кем угодно, — бормотал старый, выпуская Валентино из дома.

Когда тот достиг улицы Каплера, то, все еще придерживая рукой свой карман, громко рассмеялся.

— Вы — трусливые звери! Вы — ослы! — воскликнул он, весьма довольный. — Я сыграл с вами такую штучку, которая разъярит вас, когда вы узнаете о ней. Если в среду дураков закрадывается один умный, то он сделает болванами всех остальных! Здесь, здесь у меня в руках тайна! Ну-ка, становитесь-ка теперь на костыли и попробуйте от меня удрать. Валентино окончательно перехитрил вас, и мой господин, благородный дон Агуадо, не замедлит начать против вас процесс, найдет свою сеньориту и спасет ее!

С этими словами Валентино поспешил к аллее Жозефины, не выпуская из рук бумаги. Он не терял времени на их осмотр; не хотел тратить ни одной секунды, чтобы только как можно скорее сообщить дону Олимпио о своих успехах.

Бывший управляющий Эндемо не подозревал о постигшей его потере. Возвратившись из зала в свой кабинет, он вынул ключ из письменного стола и пошел в оперу.

XXVIII. НАКАНУНЕ СТРАШНОГО ДНЯ

Странное исчезновение принца Камерата дало Олимпио основание подозревать в этом Морни и даже самого президента. Мы видели, что опытный и рассудительный дон Агуадо неоднократно давал принцу советы действовать осторожнее и не прибегать к силе. Но по-юношески пылкий и нетерпеливый Камерата не обращал должного внимания на эти советы.

Олимпио уже боялся худых последствий во время жаркого спора между принцем и Морни, но никак не мог предположить, что уже через несколько часов после этого полисмены арестуют принца да еще столь грубым образом. Если бы он предчувствовал возможность такого события, то, конечно, остался бы вместе с маркизом в доме графини до тех пор, пока принц доехал бы до своего отеля, хотя из этого не было бы большого прока, ведь если особой принца хотели завладеть во что бы то ни стало, то, наверное, клевреты Морни окружили бы его дом и схватили бы испанца при выходе из экипажа.

Олимпио справлялся в отеле Камерата и узнал там недобрую весть, что ни принц, ни его слуга и кучер еще не возвращались домой. Эта весть привела дона Агуадо в некоторое изумление. Для того чтобы до приверженцев принца не могла дойти о нем никакая весть, нашли удобным обезвредить сопровождавшую его свиту. Это бросало на все происшедшее совершенно особенный свет, так что Олимпио напал на его нить. Конец его зрелых размышлений был таков, что он решился ехать к Наполеону просить у него аудиенции и требовать объяснения, решив для себя бесповоротно, что готов разделить судьбу своего друга.

Наполеон не знал, что принц Камерата и Олимпио связаны тесной дружбой, потому что принял доклад о нем и отдал приказание просить дона Олимпио в приемный зал дворца. Он надеялся в этом геркулесовского сложения испанце и его друге маркизе де Монтолоне найти людей, способных помочь ему в осуществлении его планов. Уже при первой встрече с ними в Лондоне он задумал воспользоваться когда-нибудь этими храбрыми и много испытавшими друзьями. Теперь приближалось роковое время, и принцу были нужны соратники, которым он мог бы доверять, поэтому он с радостью принял Олимпио.

Олимпио твердой и уверенной походкой прошел в роскошную приемную президента. Старый вояка принадлежал к тем натурам, которые, будучи раздраженными, не доводят себя до запальчивости, как это — было, например, с Камерата. Они сохраняют полное спокойствие и решительность в самые тяжелые и трудные минуты жизни, и только тогда, когда дело доходило до открытого боя, Олимпио давал волю своему чувству и наносил удары, которые его враги никогда не забывали.

Необыкновенно мощная фигура испанца придавала вес его словам. Известно, что в отношении низкорослых и тщедушных на вид людей, как бы они ни были нравственно сильны, люди позволяют себе больше насмешек и издевательств, чем в отношении лиц, импонирующих самой своей фигурой!

Вскоре после приезда Олимпио в приемный зал вошел принц-президент, сопровождаемый несколькими адъютантами. Он приветствовал дона Агуадо с особенной любезностью. Маленький принц и огромный дон представляли между собой поразительный внешний контраст.

Луи Наполеон не мог не заметить дона Олимпио в салоне госпожи Монтихо накануне, потому что для этого тот был слишком видным человеком и вел себя достаточно непринужденно. Тем не менее, однако, принц-президент, кажется, имел причины приветствовать Олимпио в приемном зале так, как будто он видел его в Париже в первый раз.

— Когда мне доложили о вас, дон Олимпио, я вспомнил, что видел вас в Лондоне и говорил в вами.

— Действительно, monseigneur, а именно в доме почтенного господина Говарда!

— Совершенно справедливо, я только забыл об этом.

— Я имел честь также быть с вами рядом и здесь, во Франции.

— А, я вспоминаю теперь, что видел вас на последней компьенской охоте, — сказал Луи Наполеон, обходя воспоминания о господине Говарде, — вас и господина маркиза де, де…

— Де Монтолон, monseigneur! — помог Олимпио.

— Как мог я позабыть это столь известное в истории Франции имя! Действительно, в настоящую минуту на мне лежит много тяжелых обязанностей! Я бы охотно хотел обменяться с вами, дон Агуадо, несколькими откровениями, касающимися только вас, господина маркиза и меня…

— Такая беседа была бы и для меня очень желательной, monseigneur! — ответил Олимпио.

Этот ответ испанца дал Луи Наполеону надежду на благоприятный исход переговоров, вследствие чего он приобрел бы для своих смелых предприятий таких решительных и смелых людей, как Олимпио и маркиз, поэтому он дал своей свите приказание оставить его одного с доном Олимпио.

— Я хотел бы с вами побеседовать, дон Агуадо, присаживайтесь и выслушайте меня. Я надеюсь, что вы полностью меня поймете, если даже я и не выскажусь так откровенно, как бы вам и мне было желательно. Я имею надобность заручиться еще несколькими такими испытанными и храбрыми, такими благородными и превосходными людьми, как вы и маркиз де Монтолон. Прошу, не отказывайтесь, не выслушав, дон Агуадо! Я далеко не сторонник красивых фраз. Все, что я говорю, есть мое внутреннее искреннее убеждение!

— Свойство, без сомнения, незаменимое для главы государства. Я позволю себе поступать так же всегда, — сказал Олимпио с почтительным поклоном.

— Вы также имеете ко мне дело и хотите что-то сообщить? Очень хорошо! Позвольте же мне, дон Агуадо, говорить первому. Быть может, моя откровенность послужит вам на пользу при вашем сообщении. Вы служили под предводительством генерала Кабрера?

— Маркиз и я сражались за инфанта дона Карлоса, за слабого, monseigneur!

— Превосходно! Никто более не мог быть достойным этого места. Слушайте. В войсках республики освободились две генеральские шпаги — я спрашиваю вас, согласитесь ли вы и маркиз де Монтолон принять их?.. О, будьте вполне откровенны, мой дорогой дон!

— Премного благодарен за честь, monseigneur! Однако необходимо прежде всего обговорить с вами условия вашего предложения.

— Совершенно справедливо, дон Агуадо. Мои условия очень простые. Безусловное следование моим приказаниям, строгое выполнение любого предписания, исходящего из моего кабинета.

— И также предписаний господина герцога де Морни?

— Вы, кажется, очень хорошо осведомлены, и это облегчает переговоры! При этом я предлагаю вам ежегодный доход в двести тысяч франков и надежду на маршальскую шляпу!