Жюль Верн, стр. 56
— Вас укачает океан, — недовольно буркнул Барнаво. — Оставались бы в Париже, здесь спокойнее. В Америке индейцы, они снимают скальпы, а иногда и головы.
— О, если бы в Америке были только индейцы! — мечтательно произнес Жюль Верн и, закрыв глаза, покачал головой. — К сожалению, в Америке скоро не будет индейцев.
— И негров, — добавил Барнаво.
— Негры останутся, как жертва, которую американцы приносят своей свободе, — отозвался Жюль Верн.
— Я буду скучать без вас, мой дорогой мальчик, — сказал Барнаво и, махнув рукой, опустил голову. — Если бы я был Жюлем Верном…
— То я, будучи Барнаво, непременно отправил бы тебя в Америку, мой друг! Пойми наконец, что меня интересует не столько сама Америка, сколько путь до нее. Мне очень нужно побывать пассажиром на большом океанском пароходе, — ведь я в будущем отправлю моих героев во все концы земли, Барнаво! Мне очень нужно испытать качку, бурю и, может быть, кораблекрушение. Я должен…
— Вы погибнете, Жюль Верн! — угрожающе проговорил Барнаво, театрально поднимая левую руку икулаком правой ударяя по краю стола. — Что тогда останется делать мне? Какой другой великий человек возьмет меня на службу в качестве литературного секретаря?
Жюль Верн медленно опустился в кресло. Глядя прямо в глаза своему старому другу, он совершенно серьезно, ни разу не улыбнувшись, проговорил:
— Я не могу погибнуть, Барнаво! Этого не случится! Даже и в том случае, если в водах Атлантики утонут все пассажиры корабля. Я останусь в живых. Не для гибели я так долго терпел нужду, лишения, так долго ждал своего времени, с таким терпением вынашивал замыслы моих романов! Сперва я напишу их, потом — как угодно. Мне необходимо прожить еще тридцать лет, не меньше. Этого мне хватит вполне. Тридцать лет, Барнаво!
— Теперь я знаю, что должен делать литературный секретарь, — сказал Барнаво. — Наверное, в свое время трудно было и месье Эккерману подле знаменитого месье Гете. Трудно только первые две-три недели, конечно. Потом он догадался, купил толстую тетрадь и поблагодарил господа бога и своих родителей за то, что они научили его грамоте.
— Скорей выползай из предисловия и приступай к делу, — рассмеялся Жюль Верн. — Что намерен делать ты, Барнаво, со своей толстой тетрадью?
— Я намерен записать ваши слова, дорогой Жюль Верн, относительно тех сорока лет, которые…
— Я сказал — тридцать, а не сорок, — поправил Жюль Верн.
— Тридцать — это подлинные ваши слова, — сказал Барнаво. — Сорок — это документ. Кому будут верить, когда вы умрете? Документу, конечно! Поезжайте, мой дорогой мальчик, в Америку и живите еще полвека!
Глава двадцать первая
Неподалеку от Ниагарского водопада
Двадцать седьмого марта 1867 года большой океанский пароход «Грейт-Истерн» покинул английский берег и взял курс на Нью-Йорк. В журнале стюарда записаны были, среди прочих пассажиров, обитатели каюты № 382: «Жюль Верн — писатель, и Поль Верн — офицер французского флота»
— Наконец-то, Жюль, ты решился побывать в Америке, — сказал Поль брату, — Увидишь эту удивительную страну и напишешь роман о ней.
— Ровно двадцать пять лет назад в Америке был Диккенс, — медлительно проговорил Жюль Верн и, взяв брата под руку, повел его на верхнюю палубу. Океан недружелюбно шумел, волны, подобно гигантским животным, наскакивали на корабль. — Диккенс был в Америке, — продолжал Жюль Верн, — и, возвратившись на родину, написал книгу об этой стране. Ты читал ее, мой дорогой?
— Читал. Диккенсу не понравилась Америка. Но ведь он был там двадцать пять лет назад!
— Посмотрим, — сухо отозвался Жюль Верн. — А теперь взглянем в нашу записную книжку, добавим, чего еще в ней не хватает. Машинное отделение есть, пароходная прислуга записана вся. Говори, Поль, — что ты знаешь о нашем плавучем доме?
— «Грейт-Истерн» в прошлом году много потрудился по прокладке огромного трансатлантического кабеля, — ответил Поль. — Записал? Дальше. Длина корабля — двести метров. Мощность паровой машины — одиннадцать тысяч лошадиных сил. Скорость — тринадцать узлов в час. Шесть мачт и пять труб. Постройка корабля обошлась в семьсот пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Восемьсот кают, две тысячи сто коек. Да, еще, — концертный зал на пятьсот человек. И — это уже для твоего литературного секретаря — имеется салон мадам Дюбуа, известной гадалки, предсказывающей будущее и иногда правильно угадывающей прошлое своих клиентов.
— Соврем Барнаво что-нибудь на этот счет, — рассмеялся Жюль Верн. — Скажем, что мадам Дюбуа предсказала мне долгую жизнь, а тебе звание адмирала.
— Ты желаешь мне дожить до глубокой старости, Жюль, — сказал Поль, — спасибо, желаю и тебе того же, капитан французской литературы!
Жюль Верн опустил голову и, нахмурившись, ответил:
— Место капитана французской литературы вакантно с того дня, как умер великий Бальзак. Не делай из голубя орла, Поль. Я знаю мое место, и оно достаточно почетно. Я — прикомандированный от науки, не больше, но и не меньше. Продолжай о нашем «Грейт-Истерн».
Поль обвел взглядом горизонт, покосился на небо, недовольно покачал головой.
— Ночью будет буря, — сказал он. — Ветер меняет направление. Послушаем американскую музыку, Жюль.
Под грохот медных тарелок, горластых труб и большого барабана на палубе плясали пассажиры первого и второго классов. Длинноногие англичане и их миссис выделывали уморительные антраша. Со стороны можно было подумать, что пляшущие пассажиры забивают ногами гвозди в палубу, а левой рукой вертят кофейную мельницу. Океан недовольно ворчал.
На нижней палубе, куда спустились братья, играли на гармониках и пели на итальянском, немецком, английском языках. Слепой старик исполнял на скрипке неаполитанскую серенаду. В шляпе, что лежала подле слепого, одиноко поблескивала монета.
Ночью океан всерьез принялся за «Грейт-Истерн»: он укладывал корабль на левый борт, потом поднимал на волну высотою в тридцать метров, с улюлюканьем и свистом опускал в бездну. Сверкали молнии — ветвистые, зигзагообразные, похожие на золотистый фейерверк, и Жюлю Верну казалось, что вот такую молнию он уже видел однажды в Историческом театре папаши Дюма. Жюль Верн был бледен, он тяжко страдал.
— И всё-таки, — катаясь по своей койке, говорил он брату, — путешествие — хорошая вещь. Здесь всё настоящее; мне это нравится, несмотря на то, что вот-вот я встану на голову! Прости, Поль, я тебя ударил ногой в живот!
— Держись, Жюль, я лечу на тебя! — кричал Поль. — Погоди, еще не то будет! Бортовая качка ничто в сравнении с килевой. Сейчас мы занимаемся гимнастикой, а потом будем кувыркаться и ходить на голове.
— Поль, мне очень нехорошо, — жаловался Жюль Верн. — Не можешь ли ты попросить капитана, чтобы он прекратил это безобразие? Тебя здесь все знают, — пожалуйста, дружок!
— Хорошо, Жюль, я поговорю с капитаном. Он в дружеских отношениях со стихиями.
— А завтра или послезавтра снова начнется, не правда ли?
— Правда, Жюль, непременно начнется по той же программе! Ах, до чего ты хорош! Галстук на спине, борода на боку, на твоих штанах сорок складок, и все они не вдоль, а поперек!
— А ты чего катаешься, как маленький! — буркнул Жюль Верн. — Вот скажу маме, что ты… Ох, Поль, как я страдаю!..
Утром океан успокоился, и братья Верн, выспавшись и приведя себя в приличный вид, после завтрака вышли на палубу. Спустя час Жюлю Верну удалось собрать в кружок тех матросов, которые в прошлом году участвовали в прокладке атлантического кабеля. Жюля Верна интересовало всё, что было связано с этой гигантской работой, но прежде всего он записывал в свою тетрадь подробности катастрофы, о которой так мало сообщили газеты всех стран мира: погруженный в воду кабель оборвался, и концы его пришлось вытаскивать щупами и тралами. Вместе с кабелем на борт «Грейт-Истерн» были вытащены со дна диковинные рыбы, раковины, водоросли. Матросы рассказывали внимательно слушавшему и записывавшему Жюлю Верну свои впечатления; они, как умели, отвечали на его вопросы о внешнем виде всех тех «подводных жителей», которые уже играли какую-то роль в его воображении, — некий герой будущего романа повелительно беседовал с Жюлем Верном, приказывая ему изучить всё то, что наблюдали эти простые люди — матросы «Грейт-Истерн».