Жюль Верн, стр. 47

— Вы еще назовите меня Географией, — рассмеялась вдова.

— Да, я назову вас Географией! Чудесное имя! Вы хмуритесь… Это мне нравится, я люблю людей требовательных.

— А я — рассудительных. К вам у меня тот род любви, который называется уважением плюс желание не расставаться как можно дольше. Но вот мои девочки…

— Наши девочки, — поправил Жюль. — О, как я буду трудиться! Вы увидите, — я чувствую в себе такие силы… Позвольте, я подниму вас!

Вдова не успела сказать «не надо», как Жюль поднял ее на полметра от земли, поддержал с четверть минуты и прошептал:

— Да обнимите же меня! Мне тяжело!..

На этом кончилось первое действие импровизированной феерии. Начались обычные в таких случаях визиты к родным и близким невесты, просьбы «руки и сердца», длинные письма отцу и матери в Нант, хлопоты и суета, счастливое бытие влюбленных…

Пьер Верн прислал письмо, написанное слогом юриста и отредактированное чувствами отца. Пьер Верн поздравлял сына и спрашивал, на какие средства думает он жить, имея жену, двоих детей и… «Надеюсь, ты позаботишься и о третьем», — писал отец, незамедлительно после этого уступая место юристу: «Дочери мадам Морель ни в коем случае не дают мне права называть их моими внучками». Далее следовал недлинный перечень трудов и дней Пьера Верна. «Юриста из тебя не вышло, — заканчивал он. — Писательское ремесло очень плохо кормит и холостых, не говоря уже о женатых. Желаю тебе счастья и умения нести бремя супружества. От всего сердца обнимаю твою Онорину…»

Десятого января 1857 года в Амьенском кафедральном соборе состоялось бракосочетание Жюля Верна с Онориной Морель.

«Старуха Ленорман что-то напутала, — говорил себе Барнаво, когда до него дошла весть о женитьбе Жюля. — Старик получает отставку, он лишается права советовать, воздействовать и стоять у штурвала. Тут что-то не так, или всё идет так, как надо для счастья моего мальчика. Мне кажется, что тот Барнаво, который руководил поступками мадам Морель, сильнее и мудрее того, который в конце концов оказался в роли человека, опускающего занавес… Счастливая мадам Морель! Дай боже счастья моему мальчику! „Высокочтимый Жюль Верн, — напишу я ему, — скажите, что мне делать? Первый раз в жизни старый Барнаво серьезно встревожен, впервые он эгоистически думает о самом себе…"“

Глава семнадцатая

Мечтать и трудиться, трудиться и мечтать!

Пьер Верн прислал Жюлю две тысячи франков. Пьер Шевалье в качестве свадебного подарка преподнес кресло, в котором Жюль сидел в его кабинете. Онорина призналась мужу, что у нее имеются сбережения — небольшие, но их хватит на первое время.

— Я мечтаю о путешествиях, — сказала она как-то Жюлю. — А что, если ты от какой-нибудь газеты поедешь в Англию или Америку?

— Мечтаю об этом, — ответил Жюль. — Ради этого я тружусь с утра до поздней ночи. Аристид помогает мне.

— Музыка не в состоянии помочь литературе, скорее наоборот, — рассудительно проговорила Онорина.

— Боги взаимно служат друг другу, — сказал Жюль.

— И остаются на своих местах, в то время как простые смертные разгуливают по палубе океанского парохода, — уже назидательно добавила Онорина.

— Будем мечтать, дорогая моя. Мечты сбываются, когда основанием их является труд.

Мечты Жюля и Онорины сбылись в форме необычайной. Иньяр от имени своего брата предложил Жюлю место на пароходе, отплывавшем в Шотландию.

— Хочешь? — спросил Иньяр.

— О! — воскликнул Жюль, опасаясь, что Аристид хлопнет его по плечу и скажет: «Я пошутил…»

Иньяр не шутил.

— Сколько мест? — спросил Жюль. — У меня жена, дети.

— Одно место. Каюта…

— А жена? А девочки?

— Жена и девочки остаются дома. Путешествие необходимо тебе, а не им. С них довольно театра, игрушек и книг. Ты непременно должен ехать. Довольно ловить зайцев в бассейне для рыб! Думая о себе, ты тем самым думаешь о своей семье. Ты ствол дерева, они ветки.

— Ого! — одобрительно сказал Жюль. — Кто научил тебя этой премудрости?

— Жизнь, — ответил Иньяр. — Я становлюсь стар, а старость любит прописные истины. Итак, ты едешь. Плывешь. Запасайся бумагой и карандашами.

Прошло несколько дней, и Жюль познакомился с очень интересным человеком. Он и до этого слыхал о нем, знал его имя, имел в виду именно его, когда писал рассказ о воздушном путешествии… Знакомство с этим человеком произошло неожиданно и просто. Жюль встретил приятеля Гедо — инженера-кораблестроителя Корманвиля — и пригласил его к себе на обед.

— Я женился, — сказал Жюль; ему еще не наскучило оповещать об этом своих знакомых.

— Поздравляю, — почтительно произнес Корманвиль, человек сорока лет, высокого роста, уже седой и сутулый.

— Я женился, — повторил Жюль, — а потому и веду нормальный образ жизни: ежедневно обедаю, на моих сорочках каждая дюжина петель имеет столько же пуговиц, меня любят, ухаживают за мною, допускают, что в будущем я стану знаменитым, и верят, что я уже и сейчас чем-то отличаюсь от простых смертных. Короче говоря — я счастлив. Идемте ко мне обедать. Цветная капуста, много мяса, кабачки, мадера и вместо одного Барнаво я имею двух. С этим новым Барнаво, по имени Онорина, вы и познакомитесь.

Насвистывая вальс из оперетты Иньяра, Жюль повел кораблестроителя к себе.

— Мне сильно везет, — без умолку говорил Жюль, размахивая тростью, — судьба милостиво окружает меня людьми интересными, умными, сердечными. Я знаком с лучшими людьми Франции. Теперь судьба послала вас, месье Корманвиль. Мы будем обедать, а потом вы расскажете о себе, о ваших поездках, о России. Возможно, придет Барнаво. Этот человек столь же необходим обеду, как соль и перец…

Жюля ожидал гость. Высокого роста, с пышной шевелюрой и маленькими веселыми усикавш человек сидел в качалке против Онорины и что-то смеясь рассказывал. Онорина поминутно восклицала:

— И не боялись? Под самыми облаками?

— И даже над ними, мадам, — басил пышноволосый. Он встал, как только в комнату вошел Жюль, вытянулся и, ожидая, когда представят, правую руку держал наготове для пожатия.

— Познакомься, Жюль, — сказала Онорина. — Это Феликс Турнашон, он же Надар.

Жюль пробормотал: «Очень рад», — представил в свою очередь Корманвиля и вместе с ним устроился на диване, во все глаза разглядывая гостя.

Так вот он какой, этот Феликс Турнашон, известный парижский фотограф, он же Надар — автор статей по воздухоплаванию, появляющихся почти еженедельно гааетах, талантливый карикатурист, художник, смельчак, сфотографировавший Париж из корзины воздушного шара. За этими снимками охотился весь город. Вот он какой, этот Надар-Смелый, спортсмен, стрелок, охотник, метатель диска, пловец.

Надар мечтал о постройке гигантского аэростата с двухэтажной корзиной; в ней должны были быть столовая, спальня, кухня.

Проект этого фантастического аэростата был опубликован в газетах. Для него требовалось 20 000 ярдов шелковой материи; высота этого воздушного шара достигала в проекте 200 футов; он вмещал в себя 20 000 кубических футов газа.

Жюль смотрел на аэронавта, фотографа, фельетониста, художника, спортсмена и думал о том времени, когда он, Жюль Верн, сумеет заняться любимым делом — фантазированием с пером в руке. Корманвиль спросил Надара, известно ли ему что-нибудь о состоянии воздухоплавания за границей, в частности в России. Надар привстал и отрывисто произнес:

— В России? А что там? Вы были в этой стране?

— Был и очень уважаю русских, — ответил Корманвиль. — Я жил в Петербурге, там у меня много друзей, я с ними переписываюсь.

— Всё это очень хорошо, но… какое отношение к воздухоплаванию имеет Россия? — запальчиво проговирил Надар. — Насколько мне известно, русские умеют превосходно сражаться, но я что-то не слыхал, чтобы они что-нибудь изобрели, тем более в области воздухоплавания. Англия и мы, вот…

Корманвиль перебил:

— Вы хороший, отважный человек, мой друг. У вас светлая голова и ясный ум, но, простите, вы мало чем отличаетесь от всех других французов, воображающих о себе, что они…