Жюль Верн, стр. 35

Жюль отложил карточки и задумался. В сущности, ничего не стоит написать рассказ о приключении с воздушным шаром. Придумать какое-нибудь приключение, связанное с полетом, например нападение орла. Поговорить о природе… Редактор журнала таким именно и представляет себе рассказ, который, несомненно, будет принят, оплачен (семьдесят пять франков…) и напечатан. Подписчики журнала прочтут рассказ и забудут его через полчаса. Гм… Стоит подумать об этих подписчиках и покупателях. «Семейный музей» читают главным образом подростки — самый благодарный, самый требовательный читатель, независимый и неподкупный. Жюль на себе испытал действие и влияние книг. Если в них описывается путешествие — самому хочется поездить по белу свету. Если книга изображает доброго, умного, великодушного человека — самому хочется стать добрее, чище, лучше. Если молодому читателю рассказать о воздухоплавании, а потом дать сведения о географии Альп, то такой рассказ, само собою, превращается в нечто полезное, современное, нужное. Кроме того — о, это самое главное,— следует заглянуть в будущее воздухоплавания: что там? Сегодня воздушный шар, а завтра?

Таким образом, рассказ о перелете, скажем, через Альпы превращается в интереснейшую лекцию о науке. Иначе за каким чертом, простите за выражение, висеть раскрашенным картинкам в приемной и кабинете редактора!

Только в рассказе будет не пятьсот строк, а больше. «Первые суда Мексиканского флота» испорчены тем, что их в угоду редактору пришлось сокращать. Но ничего, пусть будет пятьсот строк в журнале, — потом можно прибавить, развить, и тогда рассказ увеличится вдвое. Но всё непременно должно быть коротким.

На следующий день Жюль занял место за длинным полированным столом в читальном зале Национальной библиотеки. Он выписал историю воздухоплавания, и ему дали две книги. Он попросил всё, что имелось в библиотеке о природе Альп, и ему дали географический атлас и книгу «Ботаника горных вершин». Он попросил снабдить его хорошей картой Альп, и перед ним оказалась тяжелая и толстая книга — атлас Европы.

Ему хотелось есть и пить, но ему не хотелось уходить из читального зала. Он делал выписки, набрасывал план рассказа, наскоро записывал отдельные сценки, разумно полагая, что связать их в одно целое он сумеет дома. Жюль покинул библиотеку самым последним. Он шагал по улицам Парижа, и ему казалось, что он только что возвратился из фантастического путешествия на воздушном шаре.

Иньяр наигрывал бравурные опереточные мотивы. Жюль в изнеможении опустился в кресло.

— Великий Моцарт! — обратился он к своему другу. — Беги в лавку. Купи хлеба, масла, вина. Как можно больше — сколько хочешь. Деньги поищи в своем кошельке.

Жюль ел и писал. Работа доставляла ему такое большое удовольствие, что он встал из-за стола только под утро, когда Иньяр еще крепко спал. Рассказ наполовину был готов.

Через день рассказ был готов окончательно. Жюль переписал его и понес в «Семейный музей». Пьер Шевалье извинился: «Очень занят, сейчас читать не буду, оставьте, спасибо, зайдите во вторник ровно в три, желаю удачи…»

Ровно в три во вторник Пьер Шевалье сказал Жюлю:

— Написано бойко, занятно, со знанием дела, можно подумать, что рассказ написан ученым. Но какой же вы ученый! Вы сунулись не в свое дело. Нам нужны приключения и еще раз приключения. Наш читатель требует кладоискателей, морских битв и святой материнской любви. С вашим воздухоплавателем ничего не случается. Взгляните на этих господ, курящих трубки. Неужели так-таки ничего нельзя сделать с ними? Эти полоумные люди курят под оболочкой шара! Из трубок летят искры. Сумасшедшие, право, сумасшедшие!..

Жюль встрепенулся:

— Сумасшедшие?..

Он подумал о чем-то. На лице его проступила едва видная улыбка.

— Спасибо, — сказал он. — Через три дня вы получите рассказ с приключениями. До свидания. Только я ничего не меняю ни в конце, ни в начале, — история и география остаются. Можно?

— Физика, математика, медицина — что хотите, — махнул рукой редактор. — Только дайте приключения! Придумайте сумасшедшего, и вы получите сто франков.

Сумасшедший уже вошел в сознание Жюля и удобно расположился там.

— Не боги горшки обжигают, — сказал Жюль Иньяру. — Редактор хочет сумасшедшего — он получит его.

— Представь себе, мой друг, — отозвался Иньяр, — горшки обжигают боги, именно они, и никто другой. Тот, кто знает, как сделан горшок.

— А я говорю в том смысле, что рассказ не пострадает оттого, если в корзину воздушного шара я посажу сумасшедшего. Он бежит из больницы, прячется среди мешков с балластом… Гм… Тут что-то не так. А второй воздухоплаватель… Как быть с ним? Надо подумать.

— Да, мой друг, мы пока что приготовляем горшки для обжига. Мы еще слепо слушаемся заказчика. Надо, чтобы они писали под нашу диктовку. Чтобы они плясали под нашу дудку.

— Уходи, Иньяр, ты мне мешаешь обжигать мой горшок, — сказал Жюль. — Сядь за рояль и побренчи что-нибудь веселое, — я начинаю прямо с сумасшедшего.

Новый рассказ назывался «Путешествие на воздушном шаре». Первые две страницы посвящались истории воздухоплавания, на страницах третьей, четвертой, пятой и шестой читателю преподносились захватывающие приключения воздухоплавателя, потерявшего рассудок под облаками; на седьмой и восьмой страницах Жюль развязал сюжетный узел и закончил рассказ описанием местности, схожей с пейзажем Альп.

Пьеру Шевалье рассказ понравился.

— В субботу вы можете получить…

— Сто франков, — торопливо вставил Жюль. — Кажется, именно эту цифру вы и хотели назвать, дорогой земляк?

Редактор промолчал. Однако в субботу Жюль получил только восемьдесят франков.

Рассказ «Путешествие ка воздушном шаре» появился на страницах журнала спустя две недели. Жюль прочел его вслух, и он ему не понравился, — не потому, что сумасшедший был нелеп и даже комичен, но потому, что научная часть рассказа была принесена в жертву традиционно понятой занимательности.

Жюлю уже не нравился и журнал. Видимо, из всех кушаний редактор любил те, которые пожиже и послаще, а цвета розовый и голубой предпочитал всем другим. Он просил Жюля написать еще два-три рассказа «на любовную тему».

— Только поменьше объятий и поцелуев, побольше нежных прикосновений и вздохов! Мой вкус терпит урон от таких рассказов, но наш журнал читают солидные папаши и мамаши, мы обязаны быть нравственными людьми. Напишите о том, как приятна прогулка с любимой, как чисты ее молитвы перед распятием, когда она ложится в постель рядом со своей матерью, которую ей приходится содержать на свой скромный, но вполне достаточный для безбедного существования заработок.

— Вы шутите? — спросил Жюль.

— Шучу я только дома, — ответил редактор. — Через неделю после того, как будет напечатан такой рассказ, мы получим три сотни писем с просьбой дать в журнале портрет автора. Хотите?

— Розовое и голубое? — рассмеялся Жюль.

— Голубое и розовое — вы угадали. И тут я разрешаю и химию, и физику, и прочую фармакопею. Наворачивайте сколько угодно.

— За семьдесят пять франков?

— Сто! Сто десять! После того, как мы дадим ваш портрет, вы будете получать сто двадцать пять франков.

— А как быть с приключениями?

— Приключения должны быть такие, как в библии, земляк! Чистые, неземные, непорочные.

— Возлюбленная героя может вознестись на небо?

— Может. И вернуться обратно. И рассказать о том, что там, наверху.

— Меня и вас убьют за такой рассказ, — совершенно серьезно заметил Жюль.

— Букетами цветов и восхищенными взглядами, земляк, — уточнил редактор.

Пришло письмо из Нанта, от матери. Мадам Верн прочла рассказ сына «с чувством восхищения и радости». Пьер Верн сделал приписку: «Я тоже читал про корабли и сумасшедшего. Я в тревоге, — здоров ли ты, мой дорогой Жюль?..»

Глава десятая

Всё великое просто, но оно дается большим трудом

Прочел рассказы Жюля и Барнаво. Старик расплакался, целуя своего мальчика и поздравляя с успехом.