Жюль Верн, стр. 12
Был воскресный день в конце апреля. Утром Жюль виделся с месье Бенуа, и тот сообщил ему кое-что о Барнаво. Образ рыжего посетителя побледнел и утратил то очарование, которое придал ему Жюль. Любопытство всё же оставалось неутоленным. Бенуа сказал:
— Этот Барнаво своего рода гений. Твое личное преуспевание в течение ближайших десяти — пятнадцати лет подтвердит мое высокое мнение об этом швейцаре.
— Швейцаре? — изумленно протянул Жюль. — Барнаво — швейцар?
— Он был им, Жюль. Это ничего не значит. Не забудь, что сам Вольтер занимался починкой часов, а Наполеон Бонапарт в детстве ловил рыбу, чтобы кормить себя и свою семью.
Жюль побывал на набережной, заглянул к мамаше Тибо и отложил для себя томик стихов Виктора Гюго. Он навестил родителей Леона Манэ и, беспричинно тоскуя, забрел на станцию дилижансов. Здесь администрация, заботясь о пассажирах, устроила в большом зале ожидания тир, лотерею-аллегри и перекидные картинки, заключенные в квадратном полированном ящике с двумя увеличительными стеклами для рассматривания. Жюль хорошо знал эти картинки, много раз выигрывал в лотерею поплавки и ножнички, но ему не довелось стрелять в цель.
«Попробую», — решил Жюль. На расстоянии пяти-шести метров от барьера стояли вырезанные из железа и грубо раскрашенные корабли и птицы, головы животных и преглупейшие физиономии персонажей из сказок. Жюлю зарядили ружье, и он, наскоро прицелившись, выстрелил.
— Высоко взяли, — сказал хозяин тира. Жюль выстрелил еще раз. Хозяин повторил ту же фразу. Жюль выстрелил в третий раз. Кто-то стоявший позади него сказал:
— Глаз верный, рука твердая, но ружье английское, оно хорошо тем, что, стреляя из него в…
Жюль обернулся и увидел перед собою человека, одетого по изустному эскизу Поля: на рыжей копне волос соломенная шляпа, кожаная сумка через плечо, крестьянская куртка на массивном теле.
— Это вы! — воскликнул Жюль, не слушая окончания сентенции об английском ружье. — Вот хорошо!
— Очень рад, если вам хорошо, — сказал незнакомец. — Бросив на ветер три-четыре франка, вы наконец попадете в слоновий глаз, и тогда хобот поднимется за те же денежки. Продолжайте вашу стрельбу, сударь!
— Я не сударь, а Жюль, сын Пьера Верна, того, с которым вы беседовали вчера. — Жюль жадно рассматривал рыжего посетителя, и сердце его билось так, словно он попал в тот корабль, подле которого висело объявление: «Попадешь капитану в глаз — пойдет дым из трубы».
— Вы Жюль Верн! — воскликнул незнакомец и попятился.
— Да, я Жюль Верн, а вы Барнаво?
— А я Барнаво! Поцелуй меня, мой мальчик! Я имею на это право, я… не будем говорить сейчас о том, что я такое и кто я такой!
Он трижды поцеловал Жюля, обнял его и по-отцовски прижал к своей груди. Жюль чувствовал себя неизъяснимо счастливым и предельно взволнованным; он взял Барнаво под руку и повел его в кафе. Там, потягивая кофе с ромом, старик в картинных выражениях рассказал о своей проделке много лет назад. Трое слуг наперебой принимали заказы Жюля и Барнаво: после кофе последовало мороженое и оршад, за ними снова кофе и ячменное пиво и, наконец, огромные порции колбас, поджаренных в сметане и масле.
А потом они пошли колесить по всему Нанту. В семь вечера они прихватили старого Бенуа и вместе с ним отправились в кабачок. Пьеру Верну была отправлена с рассыльным записка: «Дорогой папа, не сердись! И ты, дорогая мама! Провожу время с Барнаво. Мне очень хорошо. Ваш Жюль и больше ничего. Точка. Жюль Верн».
— Мы еще пригодимся друг другу, — говорил Барнаво, обращаясь к Жюлю. — Вот ты сказал, что будешь учиться в Париже. Что ж, учись, и я за тобой. Куда ты, туда и я. Мне совсем нетрудно будет пристроиться в Париже на какое-нибудь местечко. Мы нальем вино новое в бутылки старые, — нужно только как следует прополоскать их. Правду я говорю, Бенуа?
— Вы изъясняетесь художественно, — лепетал старенький Бенуа. — Не берусь утверждать, что вы произносите одни лишь истины, но я ввику, что вы подлинное дитя народа. Вам недостает образования, связей и системы, Барнаво!
— Образование мне только помешало бы, — самоуверенно басил Барнаво, прикладываясь ко всем бутылкам по очереди. — Будь я образован, я не служил бы швейцаром, не пахал землю, не исполнял обязанностей курьера в префектуре, не давал бы советов префекту, благодаря которым он выгодно женился в то время, когда должен был идти под суд. Связи… связи я добуду — ого, Бенуа, я добуду их! Ну, а система — этого я даже не понимаю, честное слово! Что это такое?
— Это точный маршрут ваших действий и намерений, — заплетающимся языком проговорил Бенуа.
— Не понимаю! В разговоре со мною не следует употреблять этих… этих… ну как их!
— Метафор, — подсказал Жюль. Он чувствовал себя именинником. В его размеренную жизнь восемнадцатилетнего юноши властно вошла какая-то веселая неразбериха, нечто не имеющее отношения ни к настоящему, ни к будушему. Он наблюдательно оглядывал Барнаво и спрашивал себя: «Что мне эта Гекуба и что ей я? Старик когда-то придумал невероятную чепуху и до сих пор верит в предсказание мадам Ленорман! Надо же!..»
— Знаю, о чем ты думаешь, мальчик, — прервал его размышления Барнаво. — Ты думаешь: а для чего я связался с этим сыном народа? Не думай об этом, мой дорогой! Найди свою систему и действуй! Я верю в тебя, Жюль! Почему, на каком основании? И сам не знаю. Такова всякая вера, способная делать чудеса. Мне всегда требуется в кого-нибудь верить. Я верил в Бонапарта, но он что-то где-то сделал не так. Я верил в Турнэ, но он оказался дураком. Я…
Барнаво махнул рукой и приложился к бокалу с ромом.
— Я верил в мой клочок земли, но меня лишили и земли и веры. Длинная история, не хочется рассказывать. И вот я уверовал в тебя, Жюль! В чудесную юность моей родины. А вы, Бенуа, говорите, что я ничего не смыслю в метафоре! И в метафоре, и в гиперболе, и даже в пятистопном ямбе, коли на то пошло! Живи сейчас Гомер — я бы научил его писать в рифму! Уж я ему…
Барнаво не договорил, голова его отвалилась к спинке стула, рот раскрылся, пышные усы свесились, глаза закрылись. Барнаво захрапел. С помощью Жюля и Бенуа (невелика была, кстати сказать, помощь) бывшего швейцара усадили в коляску и привезли в дом Пьера Верна. Здесь его уложили в комнате, отведенной для гостей. Все в доме спали. На своем столике у окна Жюль нашел письмо от Жанны.
«Я приезжаю в начале мая, — читал Жюль, — и снова уеду в начале июня. Твой глобус окончательно утвержден, и, может быть, мне удастся привезти тебе деньги за твою остроумную выдумку. Один консультант отозвался о твоем глобусе так: „У этого Жюля Верна голова работает превосходно, из него выйдет толк…“ Вот, Жюль, те приятные новости, которых ты так хотел от меня. Все идет хорошо. Тебе остается только закончить образование. Я тебя люблю. Если бы ты знал, до чего весело в Париже! Директор „Глобуса“… ну, ладно, а то ты опять подумаешь не то, что следует. Не пиши мне на адрес театра, а прямо в дирекцию фирмы „Глобус“…
Глава восьмая
Отъезд
«… Особенные успехи оказал в математике, физике и космографии; весьма похвально учился языку родному и древним, глубокие познания имеет по минералогии, ботанике, астрономии. Педагогический совет аттестует Жюля Верна как способного занять выдающееся место на избранном им юридическом поприще. Отличительные свойства: легкая усвояемость при большом прилежании, отличная и одухотворенная память, характером добр, но вспыльчив, великодушен и не праздно-мечтателен. Председатель Совета выпускного класса Нантского лицея Эмиль Ленуа,..»
Пьер Верн свернул в трубку этот драгоценный документ, перевязал синей ленточкой и спрятал в секретный ящик письменного стола. Жюль наблюдал за отцом с умилением и нежностью.
— Я тревожусь, Жюль, — сказал отец, бренча ключами в кармане. — Твоя юность кончилась. Пришла зрелость. Скажи откровенно, как ты себя чувствуешь?
— Чувствую себя превосходно, папа. Думаю о том, что, к сожалению, синяя ленточка еще настигнет меня…