Под флагом ''Катрионы'', стр. 56

Стивенсон опечалился. Но, когда всё, приготовленное для гостей, было выпито и съедено, а сигары выкурены и старики затянули свои песни, Стивенсон оживился – он подошел к костру матерей, сел в круг самоанок, взял в руки бубен и стал бить сбор. Спустя минуту к костру пришли все гости: первый круг лег, на землю, второй встал на колени, третий, четвертый и пятый образовали воинские колонны по десять человек в каждой.

– Друзья! – сказал Стивенсон, обращаясь к собравшимся. – Я и мой брат Эллино – мы благодарим вас за высокую честь, которую оказали нам, за то, что принесли свое любящее сердце и руку друга. Но я не вижу среди вас Галлету, моего дорогого брата. Что с ним? Почему его нет с нами?

Сквозь ряды прошел Эллино и остановился у костра. Он сказал, что Галлету стар и немощен, ему трудно идти к Тузитале: от деревни до Вайлимы пять тысяч шагов…

Стивенсон покачал головой и ответил на это, что старого Галлету надо было привезти в тележке или посадить на лошадь, – доблестный воин еще в состоянии держать в руках меч и тяжелый молот, которым он дробит камень на горе Веа.

– Ты что-то путаешь, друг мой, – против воли своей проговорил Стивенсон, заметив, что Эллино стоит с опущенной головой. – Сделай мне подарок – поди и пригласи старого Галлету!

Молодая самоанка, кормившая грудью младенца, негромко произнесла:

– Эллино не захотел видеть на своем празднике моего отца, Тузитала! Он говорит неправду; Эллино обидел старого Галлету, Эллино – «колю»!

И рассмеялась, и не только она одна – смеялись и в первом и во втором рядах. «Еще два-три года, и они научатся воровству, будут лгать и беззастенчиво и ежедневно, а потом перейдут к ножу и револьверу, – подумал Стивенсон. – Вот она, проклятая культура современного буржуа во фраке, военном мундире и рясе!»

– Эллино! – позвал он слугу.

Но Эллино уже оседлал лошадь и ускакал в деревню за старым Галлету. Фенни пригласила матерей с детьми в сад и разрешила им взять себе помидоры с двух крайних грядок. Глаза у самоанок разгорелись; они с вожделением смотрели на созревшие помидоры; их было много в саду, не меньше тысячи штук на каждой грядке, но ни одна из женщин не решалась первой сорвать с невысокого куста заманчивые плоды.

– Возьми себе двадцать штук, – обратилась Фенни к самой старой женщине, по пятам которой брели два мальчика и три девочки, все голые, с каменными бусами на шее и серьгами из раковин в ушах. Самоанка сорвала несколько помидоров и спросила у Фенни: «Здесь двадцать?» Другая самоанка доверху наполнила помидорами небольшую корзину, убежденная, что слово «двадцать», произнесенное щедрой женой Тузиталы, означает «много». Спустя несколько минут урожай с двух грядок был бережно снят.

Тем временем возвратился Эллино. Молча слез с лошади, привязал ее к пальме и подошел к Стивенсону. Глядя ему в глаза, сказал:

– Галлету просил передать, что он обижен, Тузитала. Я просил его наказать меня, – это я забыл позвать его в гости, но Галлету замотал головой. Он плачет, Тузитала! Прости меня!

Стивенсон молча, ни на кого не глядя, шагнул к лошади, с легкостью юноши сел верхом на нее и ускакал. На середине пути он встретил Галлету: старик ковылял в Вайлиму.

– Передумал? – спросил Стивенсон.

Галлету опустился на колени, поцеловал землю возле передних копыт лошади, поднял голову и, закрыв глаза, ответил:

– Мое сердце знало, что Тузитала придет за мной. Тузитала не обманул Галлету. Я иду в Вайлиму, чтобы служить Тузитале до конца моей жизни…

Глава четвертая

Тоска по родине

«Катриону» приходится писать тайком от Фенни и падчерицы: жена ревнует к «Катрионе»! Забавно! А Изабелла Стронг многозначительно поджимает губы и, заканчивая продиктованную ей фразу, спрашивает не без иронии:

– Что дальше, дорогой Луи? Не кажется ли вам, что с Катрионой в этой главе пора расстаться?..

Стивенсон однажды рассердился и перестал диктовать.

– Американская ветвь потомства Евы! – обратился он к падчерице. – Роман о Катрионе – роман исторический, да будет это известно вам, вашему мужу и женщине, которой вы обязаны своим рождением!

– Эта женщина рассказала мне кое-что о некой Катрионе из эдинбургских харчевен, – отеческим тоном отозвалась Изабелла.

– Мой роман, повторяю, основан на исторических фактах!

– У Роб Роя, не было внучки по имени Катриона, – отпарировала Изабелла.

– Мне, потомку клана Мак-Грегора, лучше, чем вам и кому бы то ни было, известно, была у Роб Роя внучка по имени Кэт, или…

– Кэт? – с лукавым смешком прервала Изабелла. – Вы сказали – Кэт?

– Да, я сказал Кэт, – раздраженно буркнул Стивенсон. – Что за смысл переспрашивать!

– Потомок Роб Роя сегодня не в духе, – обиженно проговорила Изабелла. – Пожалуй, оставим работу.

– А завтра начнем новую. Я уже придумал название – «Молодой шевалье». Благодарю вас, наблюдательный секретарь! Сегодня вы мне не понадобитесь!

– Мой дорогой Луи! Я суеверный помощник ваш, не забудьте об этом! Обычно мы набрасываем план первых глав, – значит, я еще нужна вам сегодня…

– Вы любопытны, миссис Стронг, – недовольно, хотя и шутливо, проворчал Стивенсон. – Садитесь и пишите: пролог. Действие происходит в погребке. Лица: известный читателю Баллантрэ, хозяин погребка, его жена и некий аристократ, назовем его хотя бы Балмили. В него влюблена жена хозяина погребка – Мари. Сцена ревности. В скобках пометьте: дикая. Я не ревнив и потому, пожалуй, изображу идиллию. Муж ревнует жену к простому парню, который пьет вино в углу погребка. Драка. Аристократ Балмили разнимает драчунов.

– Имя торговца? – спросила Изабелла.

– Парадо. Был такой в Эдинбурге. Ну-с, аристократом любуется Мари. Парадо догадывается, в чем дело, и в ярости выбегает из погребка. Точка.

– Интересно, – заметила Изабелла.

Стивенсон заявил, что пролог ему не нравится, – чего-то в нем не хватает. Серовато, сыровато, вяло, мало подробностей.

– Перейдем к первой главе. Условно назовем ее – «Принц». Имеется в виду Карл Эдуард Стюарт, незадачливый претендент на престол. Гм… Идея! В этом романе будет действовать Алан Брэк!

– И Катриона в таком случае?

– Катриона… – Стивенсон задумался. Вчера он видел Катриону во сне и сон этот запомнил: Кэт Драммонд пришла к нему в Вайлиму, поблагодарила за роман о ней и устроила праздник для туземного населения острова. Она танцевала с английским консулом, вождем Матаафой, а потом вдруг исчезла. Стивенсон отправился на поиски. Он поднялся на гору Веа и стал смотреть на океан. К берегу приближалась бригантина; паруса на ней были трех цветов: зеленого, белого и желтого; на рее грот-мачты стояла Кэт, и тень от ее фигуры изгибалась, вытягивалась и качалась на волнах. «Упадешь, Кэт!» – крикнул Стивенсон и проснулся.

«Тузитала звал меня?» – спросил Сосима.

«Ты кричал, Луи; что с тобой? – спросила Фенни; она вошла полуодетая, в накинутом на плечи халате, босая. – Тебе нехорошо?»

«Мне очень хорошо. Мне снилось, что… что я падаю с горы. Но я не упал, а полетел навстречу парусам».

«Господи боже мой!» – воскликнула Фенни.

«Совершенно верно, – сказал Стивенсон. – Не мешай мне спать. Может быть, я увижу, что было со мною дальше».

Он уснул, и ему ничего не приснилось. В полдень началась гроза – ослепительная, трескучая и короткая. Воздух посвежел, и Фенни распорядилась, чтобы муж надел подбитую мехом куртку и черные суконные брюки.

«Дальше сада никуда не уходи, – сказала она. – Кончится гроза, и мы все уйдем в портовую таможню. Пришли посылки с книгами и моими платьями. Вечером – не забудь – раут у мистера Джеймса».

Когда все ушли, Стивенсон оседлал своего быстрого Бальфура и куда-то поскакал, отдав слугам загадочное распоряжение говорить всем приходящим, что Тузитала дома, но спит и просит заглянуть к нему вечером. Он прискакал к подножию высокой горы Веа, привязал Бальфура к цветущему гигантскому кактусу и стал подниматься по тропинке. Гора Веа была не просто высокой – выше ее туземцы называли только звезды, солнце и луну, – гора Веа была высоты необычайной, и редко кто всходил на ее вершину. Стивенсон остановился на узкой, покатой площадке и поднял взор, не подозревая, что держит путь к своей будущей могиле, которую выроют для него спустя два года.