Синеокая Тиверь, стр. 90
«Моя, моя!» – кричало все его естество, а девушка словно бы услышала этот крик и попросила:
– Ты же не обманешь меня, князь?!
– Никогда!
– И долго-долго будешь со мной?
– До конца дней своих. Если и уеду по зову земли или народа тиверского, то ненадолго. Слышишь, счастье мое, все буду делать, лишь бы не оставлять тебя надолго.
– Я полагаюсь на твое слово и вверяюсь твоей чести.
Недаром говорят: мягче стелешь – тверже спать будет. Миловидка не знала, не ведала о том, что ее ждет, когда так сладко спала под надежной рукой Волота. Давно отпели разбуженные рассветом птицы – под окнами терема и далеко за лесом, поднялось солнце, ночная прохлада уступила место дневному теплу, а в княжьей почивальне все еще видели сны и наслаждались тем покоем, который дарит утренний сон. Миловидка проснулась и сразу поняла, что проснулась не сама.
– Кто-то стучит в ворота, – всполошилась и настороженно прислушалась она.
– Ну и что? Там есть челядь, – сквозь сон успокоил ее князь.
– И все же вон как стучат! Я пойду, пожалуй, в свою клеть.
Говорила, пойду, а сама не шла, лежала и боязливо жалась под одеялом. Всем своим видом умоляла: будь добр, отвернись, дай одеться. Но князь не сразу отогнал от себя сон и покорился воле жены своей. Только когда стук повторился еще громче и настойчивее, потянулся сладко и сказал:
– Лежи, я сам пойду, угомоню нетерпеливых.
Он был недоволен: где же челядь, почему его заставляют выполнять и эту работу? Вышел на крыльцо, остановился удивленный: ворота уже открывали, и первой в просвете появилась Малка.
Знал ли, что привело ее сюда, или только догадывался, но снова нахмурился, посуровел.
– Что случилось? Почему так внезапно приехала?
– Может, поведешь сперва в покои, потом будешь спрашивать?
Молча повернулся и пошел. Уверей был: Миловидку уже не застанет, но об этом меньше всего и думал, а горел желанием отчитать Малку, и отчитать по возможности язвительней.
– Ну, – остановился перед нею, когда зашли в покои. – Говори, что случилось?
– Боюсь за всех нас, потому и приехала. С каких это пор ты стал обходить свой терем и семью свою в стольном Черне? Почему приехал сюда?
– А с каких пор Малка забыла, что она княгиня, а не просто жена?
– Разве с таким князем не позабудешь?
Видят боги: не хотел быть слишком резким с матерью своих детей, но что поделать, если сама напрашивается.
– С каким это – таким? Неужели тебе не ясно: то, что делает и думает князь, касается только его. Если сказано жене: будь в Черне, присматривай за очагом и детьми, то и должна быть у очага. Тебе этого мало?
– Наверное, мало, если не спала всю ночь, снялась ни свет ни заря и приехала.
– Ну так довольствуйся этим и возвращайся в Черн.
Малка позеленела от злости.
– А ты… будешь тешиться с другой? Кто она? Как смела?!
– Еще раз говорю: не она – я посмел. На то была и есть моя княжеская воля. Не надрывай себя и не проклинай, все уже случилось: с сегодняшнего дня моя избранница – жена моя. Если же хочешь знать, кто она, то знай: Миловида, та самая девушка, что поздравляла нашего Богданку на пострижинах.
Малка умолкла на миг, широко раскрыв от удивления глаза. Удивлялась или вспоминала – кто знает. Наверное, вспоминала, а потом враз сникла и прикрыла лицо руками.
– Пусть я тебе опостылела, – заплакала Малка, – а дети? Богданко места себе не находит, страдает, сохнет от присухи. Его нужно женить, а ты о себе…
– Успеет. У него еще все впереди. Пусть и думать забудет о Зоринке, найдет себе другую – вот и будет избавление от присухи. Тебя же и детей своих я не забуду. Ты там, в Черне, будешь женой и хозяйкой, Миловида – здесь. Сыновья мне нужны, понимаешь? Поэтому и беру другую, потому и говорю: не вставай на пути, времена смутные, а Богданко один у нас. Могу ли я полагаться только на одного, быть уверенным, что с ним уберегу и землю, и народ тиверский?
Еще ниже склонилась Малка, еще горше заплакала. Спасибо, не напомнил вслух, что она пустопорожняя, потому берет другую.
– Ничего страшного не произошло, – старался утешить жену. – Говорю же, была и останешься женой. Удовольствуйся этим и иди.
– Мало удовольствия, Волот.
– Что поделаешь? Ты в свое время как в раю купалась, дай и Миловидке порадоваться.
– Не брак – горе берешь с нею. Разве не видишь, чем полнится земля, до этого ли сейчас?
– Ничего. Мы все сделали для людей, пусть и люди дадут нам возможность хоть несколько дней побыть счастливыми. Слышишь, если не вечность, то хоть несколько дней!
Малка поднялась, вытерла слезы.
– Могу я глянуть на нее? Хоть увидеть: какая?
– Не нужно. Потом, когда привыкнет к своему месту в доме. Она слишком молода, чтобы вынести сразу все: и счастье-радость, и громы Перуна.
XXI
Князь Добрит, видимо, не только сейчас увиделся со славянами, которые живут в Карпатах и по ту сторону Карпат, он давно общается с ними и, когда произносил: «Наш отказ от ратного вторжения в земли ромейские не остановит склавинов», – знал, что говорил. Как только по весне растаяли снега, наполнив реки и море талой водой, снялись эти славяне с насиженных мест, уютных, но небогатых, и все вместе, забрав с собой детей, жен, какой-никакой домашний скарб, направились в земли илирийцев. Всем родом двинулись белые хорваты, словаки, сорбы. К ним присоединились соседи, к тем – еще соседи, договорились меж собой и выставили впереди конные полки, а по одну и по другую сторону – пешие, и, увидев, какая у них собралась сила, пошли и сказали илирийцам: «Не против вас идем походом ратным, против ромеев, которые заняли земли наши. Вы же как сидели на своих землях, так и сидите, нам и ромейских хватит».
Первыми забили тревогу правители соседних со славянами провинций – Верхней Мезии, прибрежной Дакии – и отважились выступить против своевольных склавинов с находящимся под рукой провинциальным войском. Однако недолго тешили себя надеждой остановить нашествие. Склавины смяли провинциальное войско ромеев так быстро, что оно показало врагам империи спину, впереди же войска понесся в соседние провинции – Внутреннюю Дакию, Дарданию, Превалитанию, а чуть погодя и в Македонию – страх перед славянами. Говорили, надвигается тьма, неподвластная разуму сила, от которой гудит и стонет измученная земля, никакое провинциальное войско не может остановить ее. Для этого нужны воины самого императора, нужны такие непобедимые полководцы, как Велисарий, нужны его палатийские легионы.
Префекту не верилось, что вторжение славян настолько серьезно.
– Идут не все славяне, только склавины, и вы не в состоянии их остановить? – спрашивал у тех, кто пугал его неисчислимыми полчищами. – Не отступать! Бросить против варваров все и всех!
А когда прискакали во второй раз, затем в третий, крича о помощи, префект всполошился не на шутку и приказал собираться оставшимся провинциальным войскам в Фессалоники, надеясь под защитой надежных стен выстоять, пока подоспеет помощь.
Теперь уже не скрывал от императора, какая беда постигла Илирик. Воспользовался попутным ветром и послал известие с нарочными мужами в Константинополь. «Вторжение это, – писал Юстиниану, – не просто татьба. Варвары идут с семьями. Похоже, что на поселение. Если не выставим против них палатийское войско и не позаботимся по-настоящему о защите Илирика, можем потерять его насовсем».
Наверное, не был уверен, что император поддержит его сразу, долго ходил, обдумывал положение, собирал советников и снова все обдумывал наедине с собой, пока не натолкнулся на спасительную мысль: не скупиться на золото, которое есть в префектуре, послать сообразительных послов и сказать варварам: «Если повернете назад в свои варварские земли и поклянетесь, что ни вы, ни ваши дети не переступят вод Дуная, дадим достойный для мира между нашими землями выкуп – сто тысяч золотых солидов».
Ждал ответа от предводителей варварского нашествия словно манны небесной, а дождался – совсем упал духом. Склавины сказали: «Мы не за золотом пришли. Нам тесно и голодно там, за Дунаем, хотим сесть родами своими на южных землях и сидеть здесь вечно».