Осада Азова, стр. 71
Казаки заделывали бреши, чинили оружие, рыли подкопы. Нелегко было сделать двадцать восемь подкопов, которые тянулись от города почти на полверсты. Сколько пота было пролито на земле и под землею! Сколько кровавых мозолей набито на руках!
Казачьи женки в самодельных глинобитных печурках варили пищу, пекли хлеб, усердно стирали бельишко, помогали во всем казакам, а в сумерках выходили за ворота собирать осколки вражеских ядер. Тяжелые мешки привозили на арбах в крепость, распределяли по всему пушечному наряду. Во время боев осколки, засыпанные в дула пушек, запыженные паклей, куделей и тряпками, летели с устрашающим воем и косили врага.
В Азове трудились день и ночь. Трудились даже раненые и больные, готовились к трудному испытанию.
И день испытания пришел. После полуденной молитвы Гуссейн-паша велел открыть артиллерийский огонь и начать генеральный штурм крепости.
Грохот орудий потряс всю землю и воздух, каменные башни и стены. Страшным громом и грохотом прокатилось грозное эхо по всему притихшему Приазовью. Дымом заволокло земляную гору, Дон-реку, всю донскую широкую и раздольную степь.
Крепости не было видно. Все кругом грохотало, клокотало, дымилось, бушевало пламенем, покрываясь серым пеплом. Почти все дома в городе были разрушены, башни и стены крепости во многих местах пробиты. Завалился угол церкви Иоанна Предтечи, похоронив под развалинами многих стариков и детей. Церковь Николы Чудотворца тоже сильно пострадала.
Сто пятьдесят тысяч войска штурмовало крепость, а Гуссейн-паша гнал в бой все новые и новые полки, каждый раз по десять, пятнадцать, двадцать тысяч.
Среди осажденных было много раненых, много убитых. Были ранены все атаманы. Но ни один не ушел от стены.
Казачьи женки тащили к пушкам тяжелые мешки с осколками, тянули ядра, становились вместо убитых мужей у крепостных пушек.
Дрались страшно – сабля на саблю, кинжал на кинжал. Туркам казалось: ничто не спасет казаков, еще одно усилие, еще один приступ – и крепость падет.
Когда все подкопы под земляную гору были готовы (а на ней находилась добрая половина татарского и турецкого войска), – зажглись у пороховых бочек фитили. Раздался взрыв такой силы, что от него многие навсегда оглохли, а высокая турецкая гора разорвалась на несколько частей и развалилась. От взрыва погибли тысячи врагов, разметало сотни пушек, множество телег и арб. На земляной горе все перемешалось. Более тысячи янычар забросило в крепость взрывной волной.
– Палить из пушек да на приступ лезть – то всякий дурак сумеет, – радостно сказал Михаил Татаринов обнимавшимся защитникам. – В осаде сидеть – дело мудреное! Большая хитрость да сметка нужна! Высокий ратный дух нужен! Слава вам, казаки! Вечная слава вам, женки казацкие!
Взрывом земляной горы казаки принесли себе великое избавление.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Гуссейн-паша приступал к Азову-городу двадцать четыре раза. Но, так и не добившись ничего, потеряв только большую часть своего войска, решил пойти на хитрость – повести тайно от казаков свои подкопы к Азову, чтобы прорваться наконец в крепость, перебить там казаков всех до единого и занять неприступную каменюку.
Со стены и с оставшихся целыми угловых башен казаки все-таки заметили, что турки повели из своего табора в направлении крепости семнадцать подкопов. Но свои подкопы турки рыли с неохотой и совсем не глубоко. Тогда атаман Татаринов сказал смельчакам:
– С нами ныне бог и вся крестная сила! Неужели мы, сыны славного Дона, богатыри русские, не перехитрим турка? Давайте мы, братцы, побьем их в окопах.
И стали донские казаки под турецкие подкопы вести свои. Подкатили бочки с порохом. Однажды поутру турки с опаской влезли в свои земляные подкопы. Тогда-то и взорвались под ними бочки с порохом. Дело получилось складное. Взрывом перебило и передавило тысячи три турецких воинов. С того дня турецкая подкопная мудрость иссякла, отбили им казаки охоту мудрить.
Гуссейн-паша, раздраженный до крайности, то ходил по шатру, то садился и долго сидел, тщетно ломая голову. Он не понимал, не мог понять, что происходит под стенами крепости. Почему она до сих пор не пала, а его прославленная армия с каждым днем тает и тает, будто снег под вешним солнцем?
Гуссейн-паша решил созвать военный совет. Гонцы поскакали в разные стороны, и скоро в шатре главнокомандующего собрались крымский хан Бегадыр Гирей, Канаан-паша, Сейявуш-паша, Пиали-паша, Аслан-паша, Курт-ага, Чохом-ага, Магмед-ага и многие другие военачальники.
– В Азов непрерывно поступают свежие силы, – сразу начал Гуссейя-паша. – Это затрудняет нам взятие важной крепости.
Пиали-паша утвердительно кивнул головой. Он-то лучше других знал, что из пятидесяти двух лодок, на которых с его кораблей перебросили десантников на острова к Водяной башне, не осталось и десятка. Лодки незримо исчезали, сколь зорко их не охраняли.
– Янычары готовы к бунту! – продолжал Гуссейн-паша. – Им достаточно искры, и они перережут нас всех.
Пиали-паша и с этим согласился. Он ведь давно предупреждал главнокомандующего, он говорил ему, предостерегал… То, что было возможно в Багдаде, совсем не годилось в Азове. Разве можно сравнить персидское войско с донским? И те ведь дрались хорошо, а эти разъяренным барсам подобны.
– Наступили частые дожди, – говорил мрачно Гуссейн-паша, пряча хитроватые глаза. – Стали дуть сильные и холодные ветры, скоро придет зимняя стужа. Что будем делать? Азовское море с наступлением зимы непременно замерзнет…
Но турецкий главнокомандующий говорил неправду. Еще стояла летняя жара, еще дули теплые ветры с моря, до стужи было далеко, и не скоро лед должен был сковать Азовское море.
Главнокомандующий торопил природу, выискивая причины для отступления от крепости, для оправдания своих неудач.
– Когда Азовское море замерзнет, – говорил он, украдкой поглядывая то на одного пашу, то на другого, – наши связи со Стамбулом прервутся, а турецкий военный флот окажется отрезанным от всего мира. Армия останется без жилья, без провизии. На севере у нас лежит земля неверных, а на востоке и юге степи – Гейгата…
Военачальники понимали, куда клонит Гуссейн-паша. До морозов было еще далеко. Порох и провизия, хотя и в малом количестве, пока все-таки поступали исправно по суше и Черному морю.
Главнокомандующий, хмурясь, раздраженно говорил о болезнях многих своих солдат, о частых ссорах между татарами и турками, между черкесами и греками, между ногайцами и молдаванами, даже между турками. Потом паша из-под сдвинутых густых бровей многозначительно глянул на крымского хана.
– А главная наша беда, – сказал он, – кроется в том, что крымский хан Бегадыр Гирей и все его татары, крымские и ногайские, очень плохо и лениво воюют! Они только едят наш хлеб, наше мясо, пьют помногу вина, рвут, где могут, султанское жалованье, а дела никакого не делают. Даже караулы несут плохо!
Вспыльчивый крымский хан не стал дальше слушать главнокомандующего. Он вскочил, сверкнув глазами, злобно сжал рукоять дорогой сабли и сказал, скрежеща зубами:
– Гуссейн-паша не может взять Азовскую крепость! Гуссейн-паша, видно, не тот военачальник, который здесь надобен. Гусейн-паша хитрит, испытав все свои неосторожные военные мудрости. Он, видно, хочет, чтобы не он, а я, крымский хан, нес ответ перед султаном Ибрагимом за неудачи главнокомандующего? Тебе, я вижу, не только Азова не взять, но даже и одного Забракальского бастиона! Этот бастион уже трижды был в твоих руках, и ты, Гуссейн-паша, своей оплошностью три раза возвращал его казакам. Тебе хорошо и давно понятно, что мы, конные татары, не городоимцы. Ты не вали вину на нас. Ты прямо, без всякой лжи скажи султану: взять город Азов я не в силах!
– Да ты о чем говоришь? – возвысив голос, грозно спросил Гуссейн-паша. – Возможно ли это сказать нашему султану? Ты думал о том, что сказал? В уме ли ты?!
– Даже нужно, – вставил тихо Пиали-паша. – В письме султану следует изложить наше бедственное положение, положение всей нашей армии.