Осада Азова, стр. 48
Мать и сын шли молча. Конь тревожно оглядывался. В глубине двора показались третьи ворота, Баб-Сеадет – Ворота счастья. В продолжение четырех веков они оставались закрытыми для любого христианина.
В третьем дворе находились тронный зал султана, библиотека и гарем, где часто разыгрывались кровавые драмы, где наслаждались и умирали султаны.
В четвертом дворе султанша и сын ее остановились среди зеленых клумб и низких кустарников. Пышная и легкая веселая листва окружала багдадский воздушный, узорчатый дворец Амурата IV – восьмиугольное здание с куполом из позолоченной меди, с голубыми стенами, выложенными персидскими фаянсовыми плитками. Предусмотрительная Кизи-султане распорядилась соорудить дворец в честь побед сына.
– Это – священное место для мусульман, – сказала Кизи-султане. – Немусульманин не посмеет оставить здесь след своей ноги. Это твое святое убежище, сын мой. Здесь витает дух моей материнской любви и дух Магомета. Теперь, – продолжала она, – ты отдохни с дороги. А потом отправишься в мечеть, совершишь там молитву. После молитвы мы достойно отпразднуем твою победу. Все уже готово, Я и верховный визирь, старательный Аззем Мустафа, заранее обо всем распорядились.
– Хорошо! – сказал султан и стал готовиться к молитве.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Молитва длилась недолго.
Султан вскоре вышел из мечети, молча сел в паланкин и по шумным узким стамбульским улицам возвратился во дворец.
Султан воссел на роскошном троне под балдахином. Колонки балдахина сверкали тонкой медью резьбы. Стены тронного зала были украшены фресками и золотыми арабесками. Всё возвышение возле трона покрывали дорогие ковры. У ног султана лежал ковер с изображением раненого, но еще недобитого рычащего льва с широко раскрытой пастью. Над головой повелителя висела золотая цепь с золотым украшением в виде сердца, увенчанного огромным изумрудом. По правую сторону трона на малом ковре, обшитом по краям жемчугом, лежали бархатные подушки, унизанные большими и малыми жемчугами. По углам ковра стояли сосуды в виде древних курильниц. А посередине ковра помещался султанский кальян, усыпанный множеством драгоценных камней.
Возле трона султана по случаю высокого торжества поставили свободный трон персидского шаха Исмаила, захваченный у персов в 1514 году Селимом. Трон был отделан кованым золотом и украшен тысячами рубинов, изумрудов и жемчугов. Он должен был напоминать всем, что персидский шах Сефи так и останется без трона, если попытается нарушить договор, подписанный в Касре-Ширине.
Султан был в золотом шлеме-короне с алмазными камнями, с плеч до локтей свисали нарукавники, поблескивая рубинами, сапфирами, яхонтами. Алмазы сливали свой переливчатый ослепительный свет со светом солнца, с его тонкими золотыми лучами, которые пробивались в окна тронного зала и освещали нахмуренное молодое лицо чем-то озабоченного султана.
В глубине тронного зала толпились во всем своем блеске и величии знаменитые паши, военачальники, придворные сановники и все те, кому надлежало быть здесь по указу султана. Хитрый и осторожный старик Аззем Мустафа-паша, верховный визирь, не поднимая своих черных глаз, стоял по правую руку султана.
Верховный визирь не торопясь, с достоинством излагал суть многих государственных дел.
– В стране, – говорил он, – царят полный порядок и полное спокойствие. Сохранялись они горячими молитвами всех мусульман, молитвами умнейшей и мудрейшей Кизи-султане, многих пашей и султанов.
– Лжешь! – гневно сказал султан. – Все лжешь! Заворовался ты! Куда девались десять тысяч тюков персидского шелка, купленного до войны?
– Султан султанов… Дворец содержать не так дешево стоит… Гарем… Подарки женам пашей, султанов…
– Старый осел! Тем шелком можно было не только гарем одеть, но и накрыть крышу шатра, который могли бы мы воздвигнуть над всей нашей страной. Воровал? Продавал? Сколько тюков тебе досталось? А?
– Тысяча, – дрожащим голосом сказал Аззем Мустафа.
– Фындык! – сказал султан. – Шайтан! Дьявол! Висеть твоей голове на гвозде главных ворот Баб-и-Гамайюн!
– Султан султанов… – сгибая спину и дрожа, оправдывался визирь…
– Собака! Хлеб Багдаду не привозил к сроку; лошадей, верблюдов и буйволов пригнал мало. Арбы и телеги доставил с поломанными колесами, порох и ядра – с запозданием. Куда смотрел, старый ишак?! Какими делами был занят? Казнить тебя надо немедля, пусть смотрят на твою дурную голову все жители Стамбула. Пошел вон! Однако подожди. Что тут стряслось во дворце в день взятия Багдада? Отвечай, осел! Говори! Иначе я заколю тебя на месте… Почему ты прячешь глаза?
Долго ждал ответа султан.
Наконец верховный визирь решился сказать:
– Не стану таить, мой повелитель, султан султанов. В этот день едва не сгорел наш старый Текир-сарай.
Султан вскочил.
– Старый Текир-сарай?! – воскликнул он, и глаза его засверкали злобой и ужасом.
В тронном зале воцарилась гнетущая тишина, от которой у многих пробежал мороз по коже…
За стенами дворца на всех улицах и площадях Стамбула люди громко провозглашали славу султану. Всюду пели флейты, гремели барабаны…
– Ты правду говоришь? – тревожно спросил султан.
– Аллах покарает меня, если неправду сказал тебе твой старый и преданный раб Аззем Мустафа. Едва не сгорели мы все здесь по злодейскому, коварному умыслу.
– Не стану рубить твою голову, скажи мне чистую правду, скажи все, как было.
Аззем Мустафа тихим голосом сказал:
– Не огорчайся, султан, тень аллаха на земле, наш богом данный, счастливый избавитель, беда миновала…
– Зачем вы все скрыли от меня?
– Скрывать этого мы не могли, наш повелитель. Такое скрыть нельзя. Мы, не хотели омрачать твоего ясного чела и горем затуманивать весть о твоих неотразимых, блистательных победах. Кизи-султане предупредила меня. Она велела сказать тебе об этом в день твоего славного возвращения. Этот день теперь настал. Я должен поведать все… Мы ждали тебя, султан, как ждут дети ясного солнца. Мы страдали так, как могут страдать люди, потерявшие все свои богатства, оставшись в одних рубищах. С того самого дня мы не могли уснуть спокойно. Нал всем грезилось, султан султанов, что Текир-сарай горит, и пламя его, дым и летающие золотые искры высоко кружатся над Стамбулом и над голубыми волнами наших морей и проливов…
– К чему такая витиеватость? – зло заметил Амурат. – Короче! Вечно крутишь возле дороги тропинками.
– В Коране сказано, – проговорил, визирь: —»Из тленной жизни ты непременно переходишь в жизнь вечную». Так и мы в Стамбуле едва не перешли в жизнь вечную…
– Да говори же! – громко вскричал султан и забегал по коврам огромного зала. – Ну что ж ты тянешь, собака! От твоей речи веет смертельным холодом…
– В Коране сказано, что всякая душа должна вкусить смерть… – откликнулся визирь.
– К чему ты это? Не о моей ли смерти заговорил? Не рано ли?
– О, помилуй меня, великий и великолепнейший!.. Тебе на земной поверхности жить вечно. Тебе, славнейшему, аллах продлит драгоценную жизнь и будет наслаждаться твоими делами, хотя стих Корана и гласит, что «мы принадлежим богу и возвращаемся к богу»…
Все стоявшие в зале выслушали стихи Корана неодобрительно. Эти священные слова, по их мнению, были сказаны не к месту. И не к добру. Не хитрит ли в своих странных нравоучениях верховный визирь? К чему подводит?
Пошептались между собою, перевели свои взгляды на султана, который бегал от стены к стене, отщипывая от своего платья зерна жемчуга и бросая их в стороны…
Верховный визирь сказал смелее:
– Один бог вечен!
И хотя эти слова тоже были записаны в Коране, они еще подлили масла в огонь. Султан затрясся от бешенства и гневно закричал:
– Он, старая ящерица, изучил стихи Корана лишь для того, чтобы приготовить мне хоошее место в черной могиле! Где же ты, дохлый индюк, приготовил мне черную могилу? Говори живее, я дал слово – казнить тебя не стану! Я только сожгу твою длинную бороду на ярком костре: Говори! – закричал он, подскочил к визирю и впился огненными глазами в его глаза.