Осада Азова, стр. 31

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Бегадыр Гирей целыми днями ходил по дворцовой комнате, драл в ярости свою рыжую крашеную бороду, вспоминая, что произошло с ним под Азовом.

Не скинет ли его султан с крымского ханства?

Не помириться ли ему лучше навечно и накрепко с русским царем?

Но умный князь Зерум-ага говорил не раз: «А если турский султан повелит тебе войной на Русь идти, что делать станешь? Тебе и ослушаться нельзя, и идти не можно. Сведает, что ты с государем московским учинил мир, тотчас на твое место пришлет он иного хана».

И так плохо, и эдак нехорошо.

Бегадыр Гирей вспомнил, что в Бахчисарае на посольском стане давно уже находятся русские послы Извольский и Зверев, и повелел своему ближнему человеку Маметше-аге привести послов.

Посланники по посольскому своему чину надели са­мые дорогие платья, сели на лошадей и поехали к его ханскому величеству. Впереди послы Извольский и Зве­рев, за ними два переводчика, за ними доверенные посольства с царскими грамотами, потом подьячие с любительными подарками и остальные по два в ряд.

Маметша-ага ехал на белом коне впереди посольства. Не доезжая до ворот ханского дворца, он велел всем сойти с коней и идти пешими, при этом грозно закричал, щелкнув плетью по голенищу:

– Будете у хана, кланяйтесь низко, до полу, иначе стану рубить вам головы!

Зверев ответил:

– Знаем, поклонимся по чину. Не станете же вы и нас бесчестить, как бесчестили других послов, хватая силой за шеи и нагибая до земли.

Послы медленно вошли в хоромы хана в шапках, тем же порядком, по два в ряд, и остановились посреди палаты. Увидав хана Бегадыр Гирея, шапки сняли, поклони­лись до земли.

Хан сидел в правой стороне палаты, в углу, на бархатном червчатом ковре, величаво и гордо опершись на золотые подушки. Лицо его казалось добрым и спокойным. Лет ему было пятьдесят, волосы черные и с сединой. Крашеная борода аккуратно расчесана.

Позади хана на стене висел саадак – сабля кривая дамасская, бархатные ножны. Ближние люди: калга Ислам Гирей – справа, нурадын Сафат Гирей – слева. Другие стояли у стен в один ряд: Кутлуша-ага, Маметша-ага, Сулешав-ага…

Первым заговорил Извольский:

– Великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович, всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержец и многих государств и земель восточных и западных и северных отчич и дедич и наследник и государь и обладатель Великия Орды – вам, Бегадыр Гирееву ханову величеству, велел поклониться и здоровье ваше видеть в золотопрестольном месте Бахчисарае…

Маметша-ага, недостойно и не к месту, дерзко на ухо шепнул Извольскому:

– Тебе бы, недостойный, следовало бы титул хана вымолвить полностью. Зачем ты прервал речь свою? Ска­зывай: аллаха милостью Великая Орды, Великого Юрта Крымского престола, Кипчакския степи, многих татаров и бессчетных ногаев, правой и левой стороны несчетных татаров и тевкесов и междугорских черкесов государь, высокоименитый хан Бегадыр Гирей, благодатный, славнейший, сильнейший и дерзновеннейший… Вот так…

Извольский помолчал, но повторять ханского титула не стал.

Хан выслушал речь посла сидя, в шапке, и, в свою очередь, спросил о здоровье царя Михаила Федоровича, спросил, как ехали, не задирал ли кто в дороге, ни чинил ли какой обиды, хорошо ли послы устроились на посольском стане.

Извольский ответил:

– Ехали без всякой опаски (а в самом деле было не так), на посольском стане… устроились пока складно.

Извольский не сказал хану, что перекопский бей для лошадей дал всего вязку соломы, на всех людей – одного освежеванного барана да тридцать лепешек. Тем кормом можно было, за свои же деньги, накормить людей один раз, а коням соломы досталось на один зуб. Он не сказал, что они оставляли в стороне проезжую дорогу, переходили вброд гнилые воды, топи, болота, ночевали под открытым небом в дубравах, обходили разбойничьи пристанища, хоронились в камышах и кустарниках, что их всюду подстерегали татары, желая пограбить добро и погубить послов.

Извольский не сказал хану о посольском стане, находившемся в десяти верстах от Бахчисарая у реки Альмы. А сказать было что. «Четыре пунишки-домика, – записали послы в своем постатейном списке, – сложены из дикого, нетесаного камня, смазаны скаредным навозом, без потолков, без пола, без лавок, без окон для света. Воистину объявляем, псам и свиньям в Московском государстве далеко спокойнее и теплее живется, нежели здесь нам, посланникам царского величества».

Извольский и Зверев не сказали хану, что Маметша-ага бесчестил их и требовал, чтобы ему прежде, а не хану они отдали царские грамоты. Едва силой не вырвали грамоты из рук.

Русские послы раскусили наглого и алчного Маметшу-агу. Это он настоял на том, чтобы впредь всех послов Московского государства посылали в Царьград не через Дон, как было, а через Крым, дабы не ускользали от татар царские поминки.

Маметше-аге хотелось узнать раньше хана, что писалось в царских грамотах. Бесчестные слова его не подействовали на послов, не устрашили. Они ответили Маметше-аге: «Где головы наши будут, там и грамоты царского величества, а когда уже увидишь нас мертвыми, тогда и царскую грамоту возьмешь!»

Бегадыр Гирей, видно, во всем потакал Маметше-ага и слушал его.

Любительную грамоту в голубой тафте Извольский подал хану, а тот, приняв ее, будто нарочно тут же пере­дал Маметше-аге, который, оскалив зубы, довольно ухмыльнулся…

Савва Зверев сказал:

– Наш государь прислал вам, хану крымскому Бегадыр Гирею, любительные поминки: сорок соболей, черную лисицу, да еще две пары самых дорогих соболей.

Хан заулыбался. Поминки принял ближний человек хана.

Бегадыр Гирей слушал послов внимательно.

В палате была полная тишина. По повелению хана принесли золотые кафтаны и надели их с усмешкой на Извольского и Зверева, после чего их сразу отпустили до особого ханского указа на посольский двор.

Скоро к послам пришел пристав и сказал, чтобы они сейчас же повидались для государских дел с Маметшей-агой. Извольский без всякого спора пошел в дом к ближнему человеку хана. Встретив Извольского, Маметша-ага сказал со злобой:

– По какой такой причине нет мне письма от вашего думного дьяка? Я писал ему, братался с ним, а он поставил меня ни во что! – Маметша-ага бросил на пол соболью шапку и закричал: – Грамоты царские мне не дают, письма мне не написали, поминки мне привезти позабыли!

Извольский ответил:

– Поминки даны тебе, чего же ты еще хочешь?

Маметша-ага не ответил ему и повелел вдруг своим людям вертеть послу ноги, в уши колоть спицами, набивать ноздри сухой травой и конским волосом.

Люди Маметши-аги все так и сделали.

Маметша-ага оборвал крест на Извольском, содрал с него дорогую одежду, привязал к пушке против палат хана и держал так целый день. Потом Извольского посадили на деревянную кобылку, завязали руки назад, а к ногам подвесили камни.

Дошла очередь и до Саввы Зверева. С него потребовали поминок по новой росписи.

– Не будет поминок – будут разные муки до смер­ти, – сказал Маметша-ага. Мы за вами, посланники, в Москву не посылали. Вы сами приехали, так платите теперь то, что нам положено.

Савва Зверев отказался. Тогда его подвесили на ремне за большой палец. Он потерял сознание. Его отлили хо­лодной водой, спросили то же самое.

Он снова отказался, ссылаясь на то, что привезенные подарки будут розданы им всем по чину и по указу государя. Тогда посла подвесили за правую руку и за ноги и сняли с ремня, когда он был едва жив.

Освободили посланников через неделю. Когда они вернулись на посольский стан, то нашли, что многую рухлядь, которую они должны были отдать в руки ханским женам и ближним людям хана – шубы, соболей, лисиц, – разворовали.

Не скоро им сказали, чтоб они явились с полными подарками к нурадыну Сафар Гирею. Подарков не оказалось, и русских посланников посадили на две недели в новое заточение и подвергли новым пыткам. Их били «влежачь», сажали на горячую железную кобылу и грозили, что всех посольских людей отведут в Чуфут-кале и там продадут за море, в Турцию.