Азов, стр. 73
– Чок-чок! Быстрее!
В Бахчисарае и в каменной крепости Чуфут-кале Джан-бек Гирей пытал и казнил лютой смертью русских послов. Велише-мурза, приближенный хана, бил обухом по голове посланника Кологривова, драл его за бороду, а переводчика Резену изрубил саблей за то, что он не выдал ему, Велише-мурзе, шесть куньих шуб. Посланника Дурова приводили к хану голого, привязанного к лошадиному хвосту. Джан-бек Гирей грозил лютой смертью посланнику. Хан говорил посланнику, что из его кожи он непременно сделает чучело и пошлет в Москву, требовал подарков, но в государевой казне, которую разграбили татары, не осталось ни одной шубы. Посланникам Саковину и Голосову Джан-бек Гирей повелел выколоть глаза и морить их голодом. Посла Непейцына, по повелению Джан-бек Гирея, вешали вверх ногами, требуя лисьих шуб. Послов Дворянинова и Воронова сам казнодар хана Кайбула-ага позорил непристойным блудом.
Не поделив между собой добычи, выколоченной у послов, Джан-бек Гирей явился во двор калги Азамат Гирея – он больше других забрал себе подарков – и на глазах у матери застрелил сына Азамат Гирея, царевича, и додавил его трехжильной тетивою.
В Азовскую крепость татары отовсюду пригоняли русских людей, как скотину, и продавали их за море по три золотых за человека.
А на Руси была еще беда другая.
Князья Куракин и Волконский писали царю из Калуги, что дворяне и дети боярские отказываются брать жалованье и быть на царской службе. «Государевы службы, – отписывали боярские дети, – служить нам не мочно: как мы были на твоей государеве службе под Смоленском и в то время без нас поместья наши и вотчины разорили татаровья, и жен наших и детей в полон без остатку поймали, и твоим государевым жалованьем подняться нам нечем».
Царь Михаил и святейший Филарет угрожали отнятием у дворян поместий, жалованья, отлучением от церкви и преданием смертной казни за измену отечеству. Но угрозы царя и Филарета не действовали.
Бояре Михаил Шеин и Артемий Измайлов в своих отписках жаловались царю на побеги из войска многих дворян и детей боярских. Иные бояре изменяли царю и перебегали на службу к польскому королю.
Во многих местах бушевала вольница Балашева сбора, яицкого атамана Анисима Чертопруда, росла и ширилась, пополняясь крестьянами и беглыми холопами, широкими потоками устремилась к Дону.
Царь Михаил и Филарет Романовы вспомнили тогда о князе Димитрии Михайловиче Пожарском. Посланный царем боярин Лыков приходил в подворье князя и слезно молил его не мешкая отправиться под Смоленск, под главное начало князя Мамстрюковича-Черкасского, чтобы собрать все силы, восстановить дух воинства и стоять насмерть за отечество.
Князь Пожарский был болен. Но царь повелел ему и князю Черкасскому немедля выступить под Смоленск. И Пожарский, несмотря на болезнь, подчинился.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Не громом был потрясен Дон, не хмарой заволоклось синее небо над Азовским морем и не буйными ветрами с Маныча были потревожены донские степи, а тревожными слухами, которые неслись отовсюду к Черкасску-городу. Слухи мчались быстрее царского возка, в котором ехал после опалы царской и прощения донской атаман Алексей Старой.
– Вернули Салтыковых, – говорил беглый дьяк казакам, сбившимся толпой возле часовенки.
– Чем милость заслужил Михайло Салтыков?!
– То мне неведомо, – отвечал дьяк, – а только въехал он в Москву на сорока подводах с добром таким тяжелым, какого и раньше не было…
– Досказывай! – кричали казаки. – Скажи: почто такая милость вышла? Вот люди говорят: когда покойная царица-матушка была еще жива, то наказала Бориса Салтыкова держать по гроб в далекой ссылке, а Михаила помиловать спустя три года. Так по какой причине немилость на Бориса?
– Хе! Будто не знаете? Да за бывшую царскую невесту Марию Хлопову, что сбежала к нам на Дон!
– Куда сбежала? – заинтересовались все, особенно бабы.
– Да к нам на Дон. Прикрыли то дело атаманы. Они прикроют всё: деньгу и милость царскую, ясыр султанский делят меж собой, а казакам кричат: живите здорово!
– Да не бреши!
– Вот крест святой!
– Да сами знаем, – зашумели казаки, – атаманы наши неправдою живут. Ясыр не делят поровну. Бегут многие на реки Хопер, Медведицу, во все наши казачьи городки. Да мед ли беглым от домовитых казаков?
Брошенная дьяком искра попала в порох. Вся голытьба наперебой заговорила:
– Атаманам да домовитым и царское жалованье идет в карман, и добром, взятым в походах, их курени набиты. Домовитые у нас редко в походы ходят, а нанимают за себя казаков из голытьбы.
– Живут в достатке, – сказал старик, – ссужают голутвенных, самопалами и зипунами старыми, иной раз – саблей и конем. Отпустят голутвенника для добычи, а делят ее так: берут себе в три раза больше!..
– В Крым да под Азов, – выкрикивали сзади, – царь не велит нам ходить, а жить нам голодно! Вон богатей Якимко Кузовченок жизни решил двух казаков за то, что они украли рыбу да хомут… А сам с двух кораблей турецких, когда пошли на море, запасы хлебные себе забрал. И рыбы продает в Чугуев-город мало ли?
В толпе не только шумели, но и переглядывались: «Не подосланный ли дьяк? Если подослан для смуты и допытаемся о том, – дьяка в куль да в воду. Дон примет пьяницу».
– А вот и пойми, – рассуждали казаки, – Михаила Салтыкова возвернули, а наших лучших казаков по тюрьмам держат…
– Хо-хо! – засмеялся дьяк. – Всех ваших казаков, посланных в Москву станицами, пересажали. В Осколе – сидят, в Чердыне – сидят. На Каме – сидят. И в Белоозеро приехал – полон острог, всё ваши казаки сидят. Куют, пытают, бьют вас, да знай одно – сажают! Хо-хо. А будете сидеть в тех тюрьмах, пока послов турецких не перестанете станицами возить в Москву. Вот! Фому свезли, а сами не вернулись. Алей-агу свезли – и тоже не вернулись… Ну что, казаки, сбрехал? Ежели я, Меркушка, сбрехал – помилуйте! А не сбрехал – пожалуйте!..
– А чем нам тебя пожаловать? – смеясь, спросили казаки. – Ты брешешь в лад. Видно, к большим делам стоял ты близко. Поди, проворовался в Москве да вовремя сбежал.
– Да он служил в приказах! – отозвался кто-то басисто. – Где-то я примечал его. Потом и в кабаке мы пиво пили вместе.
– А что же скрывать? – оглядываясь на говорившего, сказал Меркушка. – Служил в Москве… Бежал с Посольского приказа… Не выдавайте головою, братцы! Да вы б вина мне дали чарку…
В толпе заговорили:
– А ну, зовите посольского дьяка Гришку Нечаева. Двойник объявился. Принесите ему жбан вина: гляди, скорей все дело разберем.
Но не жбан вина принесли любопытные казаки, а выкатили бочку с крепкой брагой.
– Пей! – закричали казаки. – Да веселее все царское рассказывай! Охота дальше слушать.
Дьяк почесал в затылке и уставился одним глазом на бочку. Другой глаз, бельмом затянутый, скосился набок. Пришел нахмуренный и важный Григорий Нечаев, а вскоре потом – Михаил Татаринов, за ним явился нарядно одетый, серьезный атаман Иван Каторжный. Народу привалило множество.
– Что за диковина? – сказал Иван Каторжный, подходя ближе. – Дорогу дайте!
Казаки расступились, и атаман с Гришкой Нечаевым протискались в середину.
– А который тут дьяк, что с Посольского сбежал? – спросил Иван.
Дьяк поднял голову.
– Да я, мил атаман, бежал с Посольского, – ответил дьяк. – С хорошего не побежишь; каждый спасает шкуру.
– Так, так…
– Куда ни кинешься на Руси, все одно: плодятся воры, нищие! Бояре жадны. Дворяне – и те стонут от разоренья. Хлеб ссыпали в казну – перепродали шведам. А сами щи хлебают голые… Бедным людишкам податься некуда!
– Так, так…
Григорий Нечаев шагнул поближе, лучше пригляделся – и заорал от изумления:
– Меркушка, ты ли?!
– Ой, Гришка, я!
– Где свиделись! Тоже сбежал?
– Сам видишь, Гриша. Сиротская дорога на Дон привела.
– Ну, говори, где ты бывал, что где видал?
– Дай же вина сперва хлебнуть. Все скажу… Я думал, ты пропал бесследно.