Азов, стр. 43
– Руби-ка, Левка, палец крайний! Я погляжу, как выйдет.
Тот вынул саблю из голубых ножен.
– Дело у нас с тобой большое, казак ты пришлый, веры тебе нет. А на Дону без веры жить нельзя! Думки твои неведомы… Руби!
– Я не лазутчик, – заявил Поленов, понимая, что дело гиблое, атаман не шутит: уж лучше палец потерять, чем голову. – Руби, коль надобно!..
Сабля взметнулась, сверкнула огненными искрами на солнце и опустилась. Есаул отдернул руку, палец упал за борт.
– Ну, а теперь, – сказал Старой, – мы породнились. Послужишь государю правдой, а нам, казакам, честью… – Сел на корму, задумался.
Легкий струг поплыл на Дон, к Черкасску-городу…
Как только прибыли, на берег вышли, нагнулся атаман и поцеловал родную землю. Никто их не встречал. Никто о них не знал. Никто их не заметил. Пошли к майдану.
Майдан кипел: сновали купцы, горцы, казаки с Терека… Коней меняли, татарок продавали, седла чинили. Пиво пили. Прошедшей злой беды как не бывало.
Попался пьяный казачок: ругается, хорохорится, едва стоит.
– Эге! – сказал Старой. – Никак Черкасск пропивают.
– Тебе какое дело! Пьем на свои. Твоих не надобно. – Карман вывернул и зазвенел монетами. – Пойдем, угощу. Вином глаза твои залью!
– Свои залил, а мне не надо заливать. Ты чей?
– Э, дурень, – сказал пьяный казачок, – ты не знаешь, чей я? Видать, не здешний. Старшин донских не знаешь. Я есть казак, сын казака. Слыхал про Черкашенина?
– Слыхал. Да только Черкашенин не таков, как ты! То атаман.
– А я есть сын атаманский!
– Вот кто? Знаю, знаю. Не к лицу тебе, Демка, отцовскую славу и геройство брать на себя. Дон пропили, Варвару упустили, Черкасска не узнать!
– А чей же ты тогда? – спросил казак, тараща глаза. – Я тебя не знаю… А погоди! – И стал приглядываться.
– Гляди, гляди… Ежели узнаешь – ладно. А не узнаешь – складно. Я – атаман Старой. Эх, Демка! Отец – гроза Азова. А ты – слеза Козлова. Пьешь по старинке? Куда Епишку дели?
– А скинули!
– Кто атаманство войсковое взял?
– Волокиту Фролова знал? Он ныне атаманит.
– Почто ж вы не кричали за Ваню Каторжного?
– Не похотели.
– За Мишу Татаринова?
– Он собирает войско в Монастырском.
– В поход идете?
– Пойдем отмстить им. Пограбили нас крепко. Разорили в пепел. Людей свели немало… Гей, казаки! – вскричал Демка Черкашенин. – Старой явился. А баба его в полоне в Бахчисарае!
Качнувшись как пьяный, смахнул атаман широкой ладонью крупные капли пота, выступившие на бледном лице.
– Ну, удружили… Ладно! Дайте вина! Встречайте атамана.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Казаки верхних и нижних юртов и городков, по зову всполошной пушки, сошлись на круг возле кургана Двух братьев.
Собралось двенадцать тысяч. Народу – пушкой не пробьешь. Донцы, черкасы, терцы, казанцы, астраханцы, купцы, бежавшие с Москвы холопы – всех допустили. Дело было необычное.
С Донца, Хопра приехали гулебщики. С Медведицы да с Сала, Маныча да с Голубого городка – бывалые, удалые. Рубцы от сабель на загорелых лицах их. Старики степенные. Кто помоложе – кровь играет; шумят, толкаются, беседуют, горячатся. Все пришлые стоят сзади. Шапки колышутся, как море неспокойное. Верхи красные, бордовые огнем горят; синие, зеленые, белые, ярко-голубые в глазах мелькают. Сабли кривые и прямые: персидские, дамасских сталей, булатные ножи с зубцами; ятаганы и рукояти; рыбья кость, тюлений глаз, павлинье перо, кабаний зуб и ястребиный клюв. Принесли казачьи регалии, «хвост бобылев», белый бунчук.
Стояли люди и сидели. Коней поставили в лощине.
Вот вышли есаулы: Порошин Федька, как вьюн, живой и быстрый, Семенчук Семенка, спокойный и степенный. Остановились на подмостках. За ними вышел атаман войсковой – толстенный, неповоротливый, грудь колесом, сам Волокита Фролов с булавой.
– Гм-гм! – откашлялся войсковой атаман. Окинул море голов, потупил взор. Затихли все, успокоились. Поклонился на все четыре стороны. Пригладил бороду густую. Позади стояли: Старой, Татаринов, Наум Васильев, Каторжный, сдержанные и суровые, а с ними – беглый дьяк Нечаев Григорий. Он писарем стал на Дону, перо и чернильница у пояса наготове.
Осип Петров едва протискался в толпе и вышел к тому месту, где стоял атаман Алексей Старой. Узнать атамана трудновато. Глаза, покрытые печалью, в густой бороде седины вдосталь, здоровое лицо, которое Осип Петров видел три года тому назад, стало худым, почерневшим, измученным и постаревшим. Осип постоял недолго, переминаясь с ноги на ногу, и придвинулся еще ближе. Протянув широченную руку, Петров сказал густым басом:
– Венчалися мы с тобой, атаман, в зеленой балке, а свидетелями у нас были вороны да галки! Поди, не сразу упомнишь ночную встречу с ножами да с саблями? Вы до царя скакали, а мы на Дон бежали!
Старой приподнял обе руки и жарко обнялся с Петровым.
– Ой, Осип, – сказал он, вздыхая радостно, – довелось нам все же свидеться. Калуга! Тула! Кострома!
Петров, обнажив белые зубы, широко заулыбался.
– Да, Алексей Иванович, свиделись! Жил я на дому, а очутился на Дону! – сказал Петров гордо. – Живем, живем, ребята, как брат у брата, пока не проведала Москва. Холопа в Калуге не стало, казацкая слава в Черкасске пристала!
Старой, посмеявшись, сказал серьезно:
– Да бог не без милости, казак не без счастья!
И тут кто-то из есаулов загорланил во всю глотку:
– А помолчите, казаки вольные: атаман трухменку мнет!
И снова стало тихо.
Донские есаулы положили на землю свои жезлы и шапки, прочли молитвы, поклонились атаману, потом всему воинству, потом Старому – с благополучным возвращением, – снова надели шапки. Волокита шепнул есаулам что-то, и крайний есаул возгласил:
– Белый царь шлет вам поклон и приказывал атаману Старому спросить у вас о вашем здоровье.
– Да мы здоровы! – крикнуло много глоток. – Здоров ли царь?..
– А еще царь прислал к нам своим послом Старого и свою царскую грамоту. Любо ли вам, атаманы-молодцы и казаки лихие, слушать в кругу царскую грамоту?
Двенадцать тысяч казаков зашумели:
– Любо!
Старой снял шапку с малиновым верхом, вышел вперед, поклонился кругу. По всему морю людскому прошел шепот, каждый хотел, чтоб его приметил атаман, глянул в глаза добрые и запомнил, что он ему друг – в беде и в радости.
Затихло людское море.
Все поснимали шапки, стали ближе, сгрудились.
– Царь жалует вас грамотой! – сказал Старой. – Что в царской грамоте написано, то всем закон!.. Слыхали все?
– Слыхали!
– Сам царь ее писал, а мне велел читать вам грамоту.
– Читай!..
– Ну, слава богу, прочитаю.
– А ты постой, – перебили ближние, – скажи-ка наперво, хлеба царь прислал?
– А хлеба не прислал.
– Жрать грамоту царя не будешь!..
– Не шумите!
– А пороху прислал?
– И пороху со мной не прислано.
– А чем же врагов бить? Свинца не прислано?
– Не прислано, – сказал Старой.
– А денег царских не привез?
– И денег царских не привез.
– Сам жив-здоров – и дорого! – крикнул Татаринов. – Чего вы глотки рвете? Пускай читает. Послушаем, обсудим.
– Послушаем! Читай! Кому не любо – рот заткни!
– Нам невтерпеж! Все грамоты да грамоты! Когда же дело будет?
Старой сломал печати, разорвал пакет и стал читать:
– «Донскому войску с выговором, в нижние и в верхние юрты, атаманам и казакам…»
– Вот это да! С выговором?! – с усмешкой сказал Васильев.
Лицо Старого покрылось краской. Он сам не ждал, что ему доведется начинать с этого. И все море, колыхавшееся перед ним, заревело.
– У-дру-жил! Порадовал! Привез подарок царский. А может, ту грамоту чернил совсем не царь?
– Чернил-то царь, да я не знал. Слушайте же!
– «…Мы наперед сего писали вам и говорили многажды, чтоб вы на море не ходили… А в прошлом году турской Амурат султан присылал к нам посла своего, гречанина Фому Кантакузина, о братской крепкой дружбе. Вам писано: только вы, атаманы и казаки, учнете на море ходить и турским людям тесноту чинить, села и деревни воевать, – и вам, атаманам и казакам, от нас, великого государя, быти в великой опале и в великом наказанье, а от отца нашего, святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси, быти в вечном запрещенье и в отлученье. А вы на море ходили, суда громили и на крымские улусы ходили и воевали. С азовцами вы задрались и с крымскими людьми задрались. Вы их улусы грабите и воюете и людей побиваете».