Возвращение танцмейстера, стр. 34

Наверное, не нашел рифму к слову «соловей». «Сильней» подходит. Или «розовей». Стефан достал ручку и записал в блокноте «И море все розовей». Стих вышел скверный, но Герберт Молин, похоже, и сам понимал, что поэзия – не его сильная сторона.

Он читал дальше. Герберт Молин переезжает в Алингсос, затем в Бурос. Десять дней в Шотландии вдохновляют его на длинные, подробные записи. Ничего подобного не бывало с того времени, когда, полный оптимизма, он только что приехал в Германию.

После поездки в Шотландию он снова погружается в будничную жизнь и берется за перо очень редко. Только иногда записывает какие-то события, не комментируя.

Последние записи Стефан старался читать особенно внимательно. До этого Молин отметил, что последний раз вышел на работу в полиции. Несколько слов было о переезде в Херьедален.

Одна заметка показалась ему любопытной.

Последняя запись датирована 2 мая 1999 года.

И все. Осталось еще много чистых страниц. Тетрадь, купленная им в июне 1942 года в Осло, следовавшая за ним почти шестьдесят лет, так и не была закончена. Если дневник вообще можно когда-нибудь закончить. Он завел дневник, когда был еще совсем молодым человеком, убежденным нацистом, по дороге из Норвегии в Германию. По дороге на войну. Он ест мороженое и смущается, когда норвежские красотки бросают на него взгляды. Пятьдесят лет спустя он пишет о смерти изготовителя головоломок. И вот через полгода сам он тоже мертв.

Стефан закрыл дневник. За разбитым окном было почти совсем темно. Есть ли какая-то подсказка в дневнике? Или вне дневника? На это я не могу ответить, подумал он. Я знаю только то, что он записал, и понятия не имею о том, чего он не записал в свой дневник. Но теперь я знаю о нем больше. Он был нацистом, воевал во время Второй мировой войны на стороне Гитлера. Помимо этого, он был в Шотландии и долго и часто гулял с кем-то, кого он называет «М».

Стефан снова завернул дневник, фотографии и письма в дождевик и ушел тем же путем, что пришел, – через окно. Открыв машину, помедлил. Ему стало грустно. Ему было жаль Молина. Но ему было жалко и себя – ему всего тридцать семь, у него нет детей, и он болен раком, который вполне может свести его в могилу еще до сорока.

Он поехал в Свег. Машин на дороге было совсем мало. Когда он проехал Линселль, его обогнала полицейская машина, потом еще одна. События минувшей ночи казались странными, далекими и совершенно нереальными, хотя с момента его кошмарной находки прошло меньше суток. Герберт Молин ни слова не написал в дневнике про Авраама Андерссона. Как и о Эльзе Берггрен. Две его жены и дети просто упомянуты, очень коротко. Ни слова об их отношениях.

За стойкой администратора в гостинице никого не было. Он перегнулся через нее и достал свой ключ. Поднявшись в номер, проверил чемодан – никто его не трогал. Он все больше и больше склонялся к мысли, что это ему просто показалось.

В начале восьмого он спустился в ресторан. Джузеппе все еще не звонил. Девушка подала ему меню и улыбнулась.

– Я вижу, ты взял ключ сам, – сказала она.

Лицо ее стало серьезным.

– Я слышала, опять что-то случилось. Еще какого-то пожилого человека убили под Глёте.

Стефан кивнул.

– Ужас какой-то. Что у нас тут происходит?

Она покачала головой и, не дожидаясь ответа, протянула ему меню:

– Мы поменяли блюда. Телячьи котлеты не рекомендую.

Стефан заказал филе лося под соусом беарнез с вареной картошкой и уже почти все съел, когда девушка вновь появилась в кухонной двери и сказала, что ему кто-то звонит. Он поднялся на несколько ступенек в вестибюль. Это был Джузеппе.

– Я остаюсь на ночь, – сказал он. – Я тут, в гостинице.

– Как дела?

– Не за что зацепиться.

– Собаки?

– Ничего не нашли. Я буду примерно через час. Составишь мне компанию за ужином?

Стефан пообещал.

Чем-то я ему все же смогу помочь, подумал он, положив трубку. Какие отношения были у Герберта Молина с Андерссоном, я так и не знаю. Но одна дверца все же приоткрылась.

У Эльзы Берггрен в шкафу висит эсэсовский мундир.

И Герберт Молин не зря так тщательно скрывал свое прошлое.

Вполне может быть, что мундир в шкафу у Эльзы принадлежал Герберту Молину, хотя он когда-то и снял с убитого гражданскую одежду, чтобы выбраться из горящего Берлина.

15

Джузеппе очень устал, но все равно, не успев сесть за столик, тут же начал смеяться. Время уже шло к закрытию: единая в двух лицах девушка-администратор уже накрывала столики для завтрака. Помимо Джузеппе и Стефана, в зале был только один посетитель. Он сидел за столиком у стены. Стефан решил, что это кто-то из водителей, хотя для того, чтобы гонять машины по бездорожью, он выглядел довольно пожилым.

– В молодости я часто ходил по ресторанам, – объяснил Джузеппе причину смеха. – А теперь только когда приходится ночевать в гостинице. Теперь на уме только убийства и разные прочие мерзости.

За едой Джузеппе рассказал, что произошло за день. Весь его рассказ можно было подытожить одним словом – ничего.

– Топчемся на месте, – сказал он. – Никаких следов. Никто ничего не заметил – мы уже нашли несколько человек, кто проезжал этой дорогой вчера вечером. Главный вопрос и для Рундстрёма, и для меня – есть ли связь между Гербертом Молином и Авраамом Андерссоном? Или нет? А если нет, тогда что все это значит?

Поужинав, он заказал чашку чаю, Стефан предпочел кофе. Отпив глоток, он честно рассказал о посещении Эльзы Берггрен, о том, как он забрался к ней в дом в ее отсутствие, и о своей находке в сарае у Герберта Молина. Он отодвинул чашку и положил перед Джузеппе письма, фотографии и дневник.

– Это уж слишком, – раздраженно сказал Джузеппе. – Мне казалось, мы договорились, что ты сам не будешь ничего предпринимать.

– Я очень сожалею.

– А что, если бы Эльза Берггрен тебя застукала?

На этот вопрос Стефану ответить было нечего.

– Больше этого не должно быть, – сказал, помедлив, Джузеппе. – Но лучше, если мы не будем рассказывать Рундстрёму о твоем ночном визите к этой даме. Он этого не поймет. Он привык действовать по правилам. К тому же, как ты наверняка и сам заметил, его не очень радует вмешательство посторонних в его следствие. Я говорю «его следствие», поскольку у него есть привычка любое более или менее тяжкое преступление рассматривать как свое личное дело.

– А Эрик Юханссон ему не расскажет? Несмотря на то, что обещал помалкивать?

Джузеппе покачал головой:

– Эрик не особенно жалует Рундстрёма. Нельзя отрицать, что между соседними округами, как и между всякими соседями, всегда существуют какие-то трения. В Херьедалене людям не очень нравится играть роль младшего братишки большого Емтланда. И полицейские – не исключение.

Джузеппе подлил себе чаю и стал рассматривать фотографии.

– Странную историю ты рассказал, – произнес он задумчиво. – Герберт Молин был убежденный нацист и завербовался в вермахт. «Унтершарфюрер». Что это за птица? Что-то из гестапо? Концлагеря? Что там было написано на воротах в Аушвиц? Arbeit macht frei? Труд освобождает? Мороз по коже.

– Я не так много знаю о нацизме, – сказал Стефан. – Но бывшие поклонники Гитлера не кричат об этом на каждом углу. Молин поменял фамилию, и мы теперь знаем почему. Заметал следы.

Джузеппе попросил счет и расплатился. Вынул ручку и на обратной стороне счета написал – Герберт Молин.