Сказки черепахи Кири-Бум, стр. 13
– Говори уж, чего там. Обо мне, что ль, разговор был?
– Нет, Филька, не о тебе. Рассказывала, знаешь, Кири-Бум сказки, а Енот ерзал на пенечке и вздыхал: «И эта не обо мне. Когда же обо мне будет?» Услышала это Лиса, подсела к нему, и ну, понимаешь, вздыхать рядом с ним:
– В самом деле, почему вы о Еноте не хотите рассказать?
Обрадовался Енот поддержке Лисы, еще громче вздыхать начал. А Лиса – толк, толк его под бок.
– Что это у тебя в узелке?
– Обед.
– Можно, я погляжу.
– Гляди.
Развернула Лиса сверток и лапами всплеснула:
– О! Можно, я попробую?
– Пробуй, – говорит Енот, – я тут неподалеку живу, сбегаю поем, если надо будет.
Ела Лиса обед Енота и покрикивала:
– О Еноте расскажите.
А Енот и рад тому. Тоже просит:
– Расскажите обо мне.
Поглядела на них черепаха и говорит:
– Ну хорошо, пиши, Ду-Дук.
«Проходил медведь под яблоней и приметил яблоко на вершинке. Постоял, поглядел на него, пятерней в затылке поскреб. Сказал:
– Налилось, да недоспело. Но ничего, дойдет.
Только сказал так, а Енот выходит из-за березки.
И не звал его медведь, сам вышел, лишний раз на глаза показаться, авось пригодится.
Спрашивает:
– Что, Михайло Иваныч, яблочком любуешься?
– Любуюсь, – прокряхтел медведь, – да оно зеленоватое пока. Не дошло.
И вдруг насупился, сдвинул косматые брови.
– А ты что, – спрашивает, – тоже на него заришься? Смотри у меня. Это яблоко я себе выглядел. Доспеет, сорву.
Сказал и ушел. А Енот и с места сдвинуться не может. Хлопает себя лапами по груди, приговаривает:
– Ах, батюшки! Как же мне теперь быть? Сорвет кто-нибудь яблоко, а медведь меня виноватить будет. Забранит, до смерти забранит и при каждой встрече куделить будет. Ах, ты недоля какая. Что же мне теперь делать?
Долго думал. Придумал-таки:
– Буду караулить медвежье яблоко.
Вырыл нору поблизости, перебрался к яблоне со своей семьей. Днем жена дозорила, прела на солнышке, предупреждала всех:
– Это яблоко Михайлы Иваныча. Он его зачурал, не рвите.
А ночью Енот сам караул нес. Страшно было, но все-таки стерег медвежье яблоко. На каждый шорох отзывался:
– Эй, кто там? Проходи мимо. Тут я, Енот, стою, медвежье яблоко караулю.
Особенно тяжело осенью стало. Дожди пошли. Давно уж вызрело яблоко, переспело даже, а медведь все не шел за ним. Стоял Енот под дождиком, прикрывался дырявым лопухом, прыгал с ножки на ножку, грелся, приговаривал:
– Сейчас надо особенно начеку быть. При такой погоде и не уследишь, как сорвет кто-нибудь яблоко, а Михайло Иваныч на меня будет думать. А я перед Михайлом Иванычем никогда не был виноватым и не хочу быть.
А Медведь и не помнил уж, что он яблоко зачурал, спать на зиму в берлоге завалился».
– Ох, Филька, – прыгала на суку Сорока, – если бы ты видел, что тут началось. Енот, знаешь, вскочил. Лапами размахивает, слюной брызжет. На самого себя не похож.
– Стойте! – кричит.
И Лиса тоже:
– Стойте, – а сама обед Енота доедает.
Кинулся Енот к Ду-Дуку. Подпрыгивает, кричит:
– Погоди, не стучи. Что ты там долбишь? Эту сказку не надо записывать. В ней ничего поучительного нет.
– Тут уж я, Филька, – рассказывала Сорока, – и смеяться перестала. Гляжу, что будет. И тут подходит к Еноту Шакал и – щелк, щелк зубами.
– Это, – говорит, – как же так не записывать? Обо мне вон какую неправду буковка к буковке выбили, а ты хочешь улизнуть?
А Енот кулаки сжал и пошел на Шакала.
– Ты что на меня зубами стучишь? Ты что меня в грудь толкаешь?
И если бы не растащил их медведь Михайло, кто знает, чем бы все это кончилось. Но медведь сгреб их за воротники и усадил возле себя. Шакал сразу присмирел, а Енот еще раза три вскакивал и кричал:
– Не надо про меня сказку записывать. Это плохая сказка. Зачем же она место на березе занимать будет?
Но Ду-Дук дописал ее до конца и поставил в конце восклицательный знак и две жирные точки. Это особенно обидело Енота. Опять вскочил он:
– Ты зачем эти две точки выбил? Ты на что намекаешь, что я у бабушки Агафьи с огорода морковку унес? Так это когда было? Еще в прошлом году. Ты зачем мне этим сегодня глаза колешь?
– Ох, Филька, – подпрыгивала на суку Сорока, – если бы ты видел все это. Чуть успокоили Енота. И все равно ругал он самого себя:
– Ну не дурак ли, – говорит, – я? Ну зачем я сам на сказку напросился, зачем без очереди полез? Может, когда дошла бы до меня очередь, Кири-Бум совсем другую бы обо мне сказку рассказала.
– И все? – спросил Филька. – Больше ни о ком сегодня разговору не было?
– Все, – сказала Сорока. – Выбил Ду-Дук сказку про Енота, и все разошлись, потому что Кири-Бум сказала, что у нее совсем-совсем разболелась голова. Ну, бывай здоров, Филя. Спокойной ночи тебе. Полечу я, а то муж ругается, когда я поздно домой возвращаюсь.
– Лети, – сказал довольный Филька, – только завтра обязательно прилетай.
– А как же, прилечу. Мне ведь, кроме тебя, и рассказывать некому, что у березы делается. Ты ведь один не бываешь там.
– Болею я. Корежит меня всего. Ужасно как нездоровится мне.
– Болей, Филя, болей. И не спеши выздоравливать. Поторопишься – еще хуже заболеешь.
– Я уж и то так думаю. В таком деле лучше не спешить, – сказал Филька и пошел в избу.
Запирал Филька дверь на засов, радовался: сегодня о нем речи не было, значит, ему можно спать спокойно.
– Да и вообще обо мне говорить не надо. Есть Енот, есть Шакал, Заяц есть, зачем же еще на меня время тратитъ.
Лежал в постели, вспоминал сказку о Баране и покачивал головой: глупый, чтобы не было беды, надрывает себя, ест через силу.
– Чепуха все эти приметы. Че-пу-ха! Живи честно, и тогда тебе никакая беда страшна не будет. И ты всегда будешь спать спокойно. По себе знаю.
Давняя история
На сказки черепахи Кири-Бум Ёж Иглыч приходил без всякой тревоги. Был уверен, что сказки рассказывают только о плутах, а он – не плут, значит, о нем и рассказывать Кири-Бум не будет. Сидел на пеньке, шуршал колючками и выкрикивал после каждой сказки:
– Так их, Кири-Бум, так их, мошенников. Крой их, припечатывай, чтобы у других плутовать охота отпала.
– Я для этого и рассказываю о вас сказки, чтобы других предостеречь, – сказала черепаха и, устроившись поудобнее на пеньке, начала новую сказку:
«Каких только историй не случается в лесу. Вот как-то расцвела на полянке бело-розовыми цветами Яблонька. Мимо бежал Ёж Иглыч. Приметил ее. Остановился.
– Цветешь? – спрашивает.
– Цвету, – отвечает Яблонька. – Первый раз в жизни цвету.
– Ну цвети, цвети, – сказал Ёж Иглыч и побежал дальше.
Яблонька отцвела. И стали полнеть, круглиться на ее ветвях яблочки. Случилось Ежу Иглычу опять пробегатъ мимо. Увидел он их, поинтересовался:
– Наливаются?
– Наливаются, – сказала Яблонька. – Первые в моей жизни.
– Пусть наливаются, – сказал Ёж Иглыч и побежал дальше.
Налились на Яблоньке яблочки, стали сочными, круглыми. Солнышко их подрумянило. Прибежал Еж Иглыч, поморгал глазками.
– Какая ты стала. Прямо красавица. А яблочки, яблочки-то какие налитые. Стряхни-ка мне пяток.
Яблонька стряхнула. Ей было приятно, что Ёж Иглыч опять приметил ее, разговаривает с нею.
Съел Ёж Иглыч одно яблочко, а остальные наколол на иголки и унес к себе: дома пригодятся.
Дня через два опять прибежал к Яблоньке:
– Стоишь? Зеленеешь? Это хорошо. Зеленой, говорю, хорошо быть, молодой себя чувствовать… А яблочки-то, яблочки какие у тебя, так и светятся соком, прикоснись губами – и брызнут. Стряхни-ка мне пяток, я позабавлюсь.
И Яблонька стряхнула. Она была счастлива, что Ёж Иглыч опять пришел к ней. А он, как и в прошлый раз, одно яблочко съел, а остальные наколол на иголки и унес домой.